— Нет, не буду, — шепчет она.

— Да, будешь, — приближаюсь, улавливая исходящий запах лаванды, когда оказываюсь в футе от нее. — Ты будешь есть со мной.

Она качает головой.

— Проклятье, Эмерсин, — выдыхаю сквозь стиснутые зубы, сжимая кулаки. — Вставай.

— Нет, — повторяет она. Гнев застилает глаза, и я не понимаю, хочу ли я рухнуть перед ней на колени и умолять ее пойти со мной или придушить ее на месте.

Почему она это делает? Почему всё так блядски сложно?

Я хватаю ее за руку.

— Ты пойдешь, — стаскиваю ее с кровати, и она хнычет, когда я не проявляю к ней ни капли нежности. — Ты заставляешь меня поступать так. Я не дам тебе умереть от голода.

Она сдавленно вскрикивает, когда я тяну ее к столу. Выдвигаю стул, заставляю ее сесть, а затем наполняю ее тарелку запеканкой из курицы и риса. Она собирается встать, но я быстрее, достаю пистолет и кладу его рядом с тарелкой. Она садится обратно.

— Так блядь я и думал, — бормочу. — Ты хочешь молчать, игнорировать меня, но умирать всё же не готова.

Ее глаза встречаются с моими впервые за четыре дня.

— Я бы очень не хотела, чтобы моя кровь испортила твой ужин.

— Я бы всё равно всё съел, — рычу в ответ на ее презрительное выражение лица.

— Гнилой ублюдок.

Она качает головой, тыкая вилкой в кусок курицы. Подносит его ко рту, будто собираясь откусить, но потом кладет обратно на тарелку.

Я смотрю на нее, сидящую под мягким светом кухни впервые с того момента, как прикончил ее парня, и это чертовски больно. Я почти не знаю эту женщину, но ненавижу себя за то, что стал причиной ее нынешнего состояния. Под глазами темные круги, зеленые глаза потеряли блеск и опухли от слез. Губы потрескались. Волосы растрепаны. Она совсем не похожа на ту женщину, что танцевала со мной на кухне четыре дня назад.

Она похожа на ходячую смерть.

И это с ней сделал я. Она становится похожа на Томаса. Может, так и лучше, когда люди не в состоянии пережить встречу со мной.

Я заставляю себя есть и теперь уже не могу смотреть ей в лицо. Я отнял много жизней, но впервые вижу последствия своих действий вживую — весь ущерб, который нанес. Человек, которого я убил, — мертв, зарыт в землю и обрел покой, но эта женщина… Она сейчас в Аду.

Мне нужно выпить.

Отталкиваю стул, внезапно чувствую отвращение к себе за то, что заставил ее сесть со мной за стол. Подхожу к шкафчику с алкоголем, который редко открываю, и достаю бутылку бурбона. Наливаю себе стакан и опустошаю его залпом.

Может, мне стоит ее убить. Это принесло бы ей покой.

Но я ненавижу эту мысль. Ненавижу мысль о том, что она будет с ним даже после смерти. Наверное, это делает меня еще более больным ублюдком. Я не хотел, чтобы она здесь оставалась. Но теперь, когда она здесь… Смотрю на нее, ловя ее печальный мрачный взгляд.

Хочу вернуть ту Эм, которую я поцеловал.

Что мне делать? Нужно рассказать ей правду о себе?

Хочу выложить всё, и, похоже, выражение лица меня выдает, потому что на секунду в ее взгляде мелькает любопытство вместо холода.

Отвожу глаза.

— Сегодня зимнее солнцестояние, — говорю, наливая себе еще стакан. — Четыре дня до Рождества.

— Зачем ты это сделал? — ее вопрос пронзает меня насквозь. — Тёрнер, — повторяет она после долгой паузы. — Зачем ты его убил?

Выдыхаю. Я могу ответить на этот вопрос.

— Он пытался убить Ганнера. Мне нужен Ганнер.

Она раздраженно выдыхает, как будто не может спорить с этим.

— Ладно, но тогда зачем ты пытался убить меня?

Смотрю на нее, опрокидывая еще один стакан, понимая, что этот вопрос поведет за собой цепочку правды.

— Ты была в комнате моего старшего брата.

— Я не знала, что туда нельзя, — тихо говорит она. — Начала осматриваться, хотя не должна была, но… я просто хотела узнать тебя.

Сглатываю комок в горле.

— Тебе не нужно знать меня, Эм. Во мне больше не осталось ничего хорошего.

— Да, я была глупой, — бормочет она, удивляя меня тем, что больше ничего не спрашивает. Она отодвигается от стола, оставляя свою тарелку почти нетронутой.

— А теперь я бы предпочла умереть, не зная тебя.

Слеза скользит по ее щеке, она не вытирает ее, оставляя ее напоминанием о том, насколько ужасен я на самом деле.

Она проходит мимо меня, и я в панике, кладу руку ей на плечо, удерживая.

— Не возвращайся туда. Просто останься. Пожалуйста.

— Зачем? — Эмерсин наклоняет голову. — Чтобы ты мог пытаться запугать меня своими пистолетами и психозом? Я больше тебя не боюсь, Тёрнер.

Оцепенение на ее лице выворачивает мои кишки наружу.

— Я не хочу пугать тебя, Эм, — выпаливаю я, когда отчаяние проламывает мою броню.

— Я просто хочу, чтобы ты осталась со мной. У меня есть телевизор. Я могу попробовать его подключить. Мы могли бы посмотреть фильм. Я мог бы…

— Заткнись, — прерывает она меня, ее голос болезненно мягкий. — Мне не нужны твои любезности. Не нужен твой хренов телевизор или твое время. Я хочу, чтобы ты решил, что собираешься со мной сделать, и уже, мать твою, сделал это.

Я осушаю стакан с бурбоном, ставлю его на стол и резко прижимаю ее тело к себе. Она выдыхает, и я прижимаю ее к шкафчику, хватаю за подбородок, заставляя посмотреть мне в глаза.

— А что, если это и есть то, что я хочу с тобой сделать? — склоняюсь так, что наши носы почти касаются.

— Значит, хочешь поиграть в семью, Тёрнер? — выплевывает она холодным тоном. — Тогда лучше прикончи меня, набей чучело и посади за свой стол. От мертвой меня ты получишь больше реакций, чем от живой.

Стискиваю зубы, стараясь сдержать ярость, пока Ганнер тихо скулит где-то рядом.

— Ты что, действительно хочешь, чтобы я тебя убил? Потому что, когда я снова сорвусь, так и будет.

Она плюет мне в лицо.

— Вперед. Избавь меня от мук жизни с тобой, больной ублюдок.

Если она хочет разозлить меня, то у нее не получается. То, что она сделала не приводит меня в бешенство. Вместо этого оставляет без чувств, с тошнотворной пустотой в животе и болью в груди. Я отпускаю ее, отступая.

Наконец она видит меня таким, какой я есть, без прикрас. Без капли самообмана.

Всё как есть — и это чертовски больно.

Глава 14

Снегопад, наконец, прекращается, но это больше ничего для меня не значит. Теперь это просто солнечные лучи, проникающее в окна, дразнящие меня свободой, которую я никогда не обрету. Я натягиваю темные джинсы и оливковую толстовку, убираю волосы в небрежный пучок и выхожу из спальни. Часть меня надеется, что Тёрнер еще наверху со своим бурбоном — таким я его оставила вчера вечером.

Но есть во мне и та нежелательная часть, которая хочет столкнуться с ним.

Я ненавижу эту часть себя — она заставила меня почувствовать вину за то, что я плюнула ему в лицо. И это имело противоположный эффект тому, на который я рассчитывала. Я причинила ему боль, возможно, это было именно то, чего я хотела. Но разве минус на минус не дает плюс? Я уже не знаю.

— Я пойду расчищать снег, — говорит Тёрнер, как только я появляюсь в конце коридора. Ганнер стоит рядом с ним, размахивая хвостом. Я киваю, встречая его взгляд. Он тут же отводит глаза. Словно мы играем в игру.

И теперь он тот, кто не может встретиться со мной взглядом.

— Как много снега?

— Четыре дня не переставая, — бурчит он, открывая заднюю дверь и исчезая за ней. Я смотрю ему вслед, дверь захлопывается с грохотом. Я продолжаю стоять, спрашивая себя, почему я всё еще чувствую желание последовать за ним. Я подавляю в себе это, но оно всё равно зарыто где-то в глубине души. Тяжело вздохнув, я чувствую, как урчит мой живот. Постепенно возвращается аппетит, а горе уходит намного быстрее, чем я ожидала.

На самом деле, я начинаю думать, что со мной что-то не так. Но, может, это просто мой способ справиться с ситуацией.

Дрожь пробегает по телу, и я хватаю батончик мюсли, разворачиваясь и направляясь обратно по коридору. Однако на этот раз, дойдя до конца, я сворачиваю направо и поднимаюсь наверх. Тёрнер будет занят долго, и когда я выглядываю в окно, то вижу, как он уже расчищает снег вокруг дома.