— На этой дороге нет домов, — говорит он, откладывая щипцы на стойку и поворачиваясь ко мне. — Должно быть, GPS завел тебя не туда. Здесь он ненадежный. Твой парень должен был знать это, — это самое длинное, что он сказал с тех пор, как я сюда попала, и я теряюсь в его глубоком, уверенном голосе, тело реагирует так, как мне совершенно не нравится.

Сглатываю и напрягаю мышцы ног под столом.

— Я просто скопировала адрес из его сообщения.

Он кивает, пожимая плечами.

— Странно.

Да, как и всё здесь. Глубоко вдыхаю и оглядываю стены, замечая, какие они голые. Ни одной фотографии, но он и живет один, предположительно. Холостяцкие берлоги обычно не отличаются уютом, но это наталкивает меня на рискованный вопрос.

— Как тебя зовут? — спрашиваю, сердце подскакивает к горлу. — Мы, кажется, не представились друг другу, и раз уж⁠…

— Тёрнер, — перебивает он, прежде чем я начинаю болтать. Фамилию не добавляет, и я не настаиваю. Или, может, Тёрнер — это его фамилия? Не знаю.

— Я Эм.

— Эмерсин, — поправляет он меня и продолжает, видя мое удивление. — Увидел на твоем водительском удостоверении.

— Точно, — выдыхаю, снова пытаясь успокоить расшатанные нервы. — Большинство зовут меня Эм.

— Понял.

Черт, как же это неловко. Я настолько же несчастна, насколько напугана, и позволила себе на мгновение задуматься. Что бы я делала, если бы добралась до Адама? Хмурюсь. Мы, скорее всего, снова бы ссорились, и я молила бы о том, чтобы снег растаял и я могла уйти.

Как же это иронично.

Но там я была бы в безопасности.

Бросаю взгляд на Тёрнера, который вдруг стал выглядеть угрюмым. Он… расстроен? Не могу понять, но у него отстраненный взгляд, пока он заканчивает готовить. Стоит ли продолжать разговор? Проводя рукой по волосам, задаюсь вопросом, почему у меня всегда возникает необходимость говорить.

— Я никогда не застревала в такую метель, — говорю, прочищая горло, пока он достает из шкафа пару тарелок.

— Скоро снова застрянешь, — раскладывает стейки по тарелкам и делит овощи поровну. — Обещают несколько циклов снега.

— Похоже, я застряну здесь до Рождества, — хихикаю я.

Он пожимает плечами, затем берет тарелки и ставит их на стол. Садиться он не торопится. Возвращается на кухню, берет две бутылки воды, вилки и ножи. Его движения почти нервные? Трудно понять.

Он ставит всё на стол и усаживается напротив.

— У тебя здесь есть семья?

Он застывает с вилкой в руке, глядя в тарелку.

— Нет, — быстро качает головой и начинает есть.

Мои руки всё еще дрожат, пока я беру столовые приборы и разрезаю стейк.

— Я больше не люблю праздники, — не знаю почему, но продолжаю говорить, отчаянно пытаясь наладить хоть какой-то контакт.

— Да, бывает, — бурчит он, отправляя кусок брокколи в рот.

Киваю и следую его примеру.

— Спасибо за ужин, — говорю, проглотив кусок.

Он поднимает взгляд и смотрит мне в глаза, удерживая этот контакт между нами достаточно долго для того, чтобы мое сердце пропустило пару ударов.

— Пожалуйста, Эм, — его голос становится ниже, когда он произносит мое сокращенное имя, и я ловлю себя на том, что смотрю на его губы.

Сжимаю губы вместе.

— Ты чем-то занимаешься для удовольствия? Ну, какие-то развлечения?

— Я не развлекаюсь, — с ухмылкой отвечает он, разрезая стейк. — Но раньше делал многое.

— Да? — не настаиваю на вопросе, почему он больше не развлекается. Просто ловлю его слова — как читала когда-то в книге о женщине, выжившей после встречи с серийным убийцей. Не то чтобы Тёрнер был одним из них. Но мог бы быть.

— Чем ты занимался?

— Я много тренировался, — пожимает плечами.

— Похоже, что ты всё еще это делаешь, — вырывается у меня.

Он поднимает взгляд, и я могла бы поклясться, что на его лице на мгновение мелькает забавное выражение, но оно быстро сменяется чем-то более отстраненным.

— Раньше мне нравилась музыка и концерты, машины, работа… Обычные вещи.

Мягко улыбаюсь.

— Ты больше этим не занимаешься?

Тёрнер качает головой, кадык дергается при движении.

— Нет. Я в основном остаюсь здесь.

— И никогда не выходишь?

Он колеблется, будто собирается что-то сказать, но раздумывает еще пару секунд.

— Практически нет. Раньше выходил. Это была хижина моих родителей, потом брата, теперь моя.

— У меня есть сестра, — говорю я, раскрывая что-то о себе, чтобы снять с него очередной слой. Что-то в нем притягивает меня, и эта отстраненность в глазах так же манит, как и настораживает. Почему-то мне хочется знать о нем больше. Может, это стереотипное влечение к таинственному незнакомцу — или так включается инстинкт самосохранения. Держи врага ближе, или как там говорят.

Но он не совсем враг. Или всё-таки враг?

— Можешь спать в моей комнате, — его голос прерывает мои мысли. — Не буду заставлять тебя спать на диване. Я переночую там сам.

— Не обязательно, — возражаю. — Ты слишком большой для дивана.

— Я буду спать на полу.

— Кажется, это несправедливо, — говорю, отрезая кусок стейка и отправляя его в рот. Это определенно оленина, судя по пикантному вкусу.

Тёрнер внимательно наблюдает за мной, пока я жую и глотаю.

— Вкусно, — добавляю я, предполагая, что именно этого он и ждал.

— Съедобно.

Смеюсь.

— Разве это не самое главное?

— Наверное.

И тогда он почти снова улыбается.

Глава 7

Может быть, это будет не так уж сложно. Она кажется довольно простой в общении, и мне нравится ее смех, когда он звучит естественно. Я доедаю то, что она оставила на тарелке, и мы встаем из-из стола одновременно, когда она берет свою тарелку.

— Я могу помыть посуду, — предлагает она, протягивая руку ко мне. — Справедливо, раз уж ты готовил.

— Вдвоем быстрее справимся.

Сам не понимаю, зачем это сказал. Она всякий раз удивляется любой моей доброте, и это логично. Я ведь тот пугающий, чертовски агрессивный мудак, который стрелял в нее и таскал за шкирку.

И я чувствую себя хреново из-за этого прямо сейчас.

— Надо перевязать руку, — показываю на повязку на ее ладони. — Она намокла в душе, я склеил порез, но ране нужен воздух, чтобы заживать.

— Ах да, — Эмерсин качает головой, проскальзывая мимо меня так, что ее рука случайно касается моей. — Совсем забыла. Давай потом, после того как помоем посуду.

Мое тело вспыхивает от мимолетного прикосновения, и в голове возникает образ ее обнаженного тела подо мной. Руки подрагивают, когда я представляю, как снова касаюсь ее кожи, ощущая ее тепло. Забыл уже, насколько это может быть приятно, и чем больше она говорит — пусть и неловко, и напряженно — тем больше хочется узнать вкус ее пухлых губ.

— Я могу мыть, а ты будешь вытирать? — предлагает она, вырывая меня из мыслей. — Или наоборот?

У нее сплошные вопросы.

— Не важно, — отвечаю, пока она берет сковороды с плиты и ставит их в раковину. Не понимаю, почему так трудно не смотреть на нее. Возможно, всё дело в том, что я давно не был рядом с людьми. Она дает мне представление о том, какой моя жизнь могла бы быть, если бы я был другим. Если бы не убивал каждого, кто оказывается рядом.

Отмахиваюсь от этих мыслей и хватаю полотенце, вытирая и убирая всё на места, пока она моет посуду. Мы заканчиваем быстро, и я остаюсь на кухне с ней, протягивая полотенце, чтобы она могла вытереть руки. Она вешает его на ручку духовки, затем поворачивается и идет в гостиную, где на диване растянулся Ганнер.

— Постой, — окликаю ее. — Нужно позаботиться о твоей руке.

— Я могу просто снять пластырь, — смеется она, ее голос мягкий. Она изо всех сил старается не быть обузой, и мне почти становится стыдно за свои слова, сказанные ей ранее. Но это правда. Я не хотел, чтобы она была здесь. И всё еще не хочу.

Но, тем не менее, она здесь. И я хочу снова к ней прикоснуться.

— Я сам.