Она искренне улыбается, ее черные перчатки обхватывают деревянную ручку.

— Договорились.

Я отгоняю воспоминания, которые начинают всплывать, пока тащу за собой дерево, чтобы подготовить его. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как у меня в последний раз была рождественская елка, и с ней приходят воспоминания, когда я был нормальным. Когда у меня появлялась возможность побыть быть дома, меня окружали рождественская стряпня мамы и смех отца.

И Томми.

И Тейлор.

— Блядь, — бормочу я, толкая дверь сарая, качая головой, мои руки дрожат. Вот почему я избегаю праздников. Они напоминают мне обо всех моих ошибках. Я бросаю дерево у двери и иду на чердак, поднимаясь по старой деревянной лестнице. Она скрипит под моим весом, и часть меня желает, чтобы она просто рухнула.

Но нет, я добираюсь до верха и вижу все эти болезненные вещи — семейные коробки с памятными вещами, охотничье снаряжение отца, военная форма брата, этот список можно продолжать бесконечно. Я заслуживаю видеть напоминания о том хаосе, который я устроил. Глубоко вдыхаю, голова становится легкой, когда я прохожу мимо и нахожу старую подставку для рождественской елки Томми, которую он использовал, пока здесь жил. Не знаю, для кого он тогда ее ставил.

Но это не важно.

Я беру ее, осознавая, что последним, кто прикасался к этому металлу, был мой мертвый брат. Желудок сводит от угрызений совести, воспоминания угрожают нахлынуть.

— Ганнер, — зову я собаку, спускаясь с лестницы. Голова начинает пульсировать с бешеной скоростью, словно лопасти вертолета. — Ганнер, — кричу я, когда звуки войны возвращаются и заполняют звенящую тишину в ушах.

Шумные шаги Ганнера превращаются в стремительные, когда он мчится ко мне, как раз вовремя, чтобы я уронил подставку и ухватился за него.

Я сжимаю глаза, когда хаос войны вспыхивает в моем сознании. Тяжесть ужаса нависает над плечами, и я дышу ровно, считая до семи при каждом вдохе и выдохе. Страх проникает во всё мое тело, перекатываясь волнами и соблазняя всплеском адреналина — того самого, что пробуждает монстра внутри, жаждущего войны и убийств.

— Тебе нужно уходить, — кричит Тейлор мне на ухо, его тяжелая рука ложится на мою шею. — Выведи их отсюда.

— Я тебя не оставлю, — кричу я ему. — Я не уйду без тебя.

Но Тейлор больше ничего не отвечает. Теплая, липкая жидкость разбрызгивается по моей шее, когда он выплевывает кровь в последние секунды своей жизни. Я держу его, даже когда она стекает мне за воротник, пропитывая униформу.

— Вытащим его отсюда, — Брэдфорд появляется из ниоткуда, протягивая руку в темном, жарком помещении. Во рту привкус песка, но я киваю, чувствуя, как жизнь покидает моего младшего брата. Он уже не здесь, но я не собираюсь его бросать.

— Тёрнер, ты в порядке? — спрашивает меня Брэдфорд, но его голос звучит странно. Слишком тихий. — Тёрнер?

— Тёрнер, — мягкое прикосновение ложится на мою шею. — Ты в порядке?

Я качаю головой, пока шум в голове стихает, ослабляя железную хватку на Ганнере. Сердце громко стучит в ушах, когда я поднимаю взгляд и внезапно осознаю, что нахожусь в сарае с подставкой для рождественской елки, своей собакой и женщиной, которую держу в плену.

И я чувствую себя совершенно опустошенным.

Если бы мой брат мог увидеть всю эту глупость, боль и смерть, он был бы чертовски разочарован во мне.

— Тёрнер, пожалуйста, скажи что-нибудь, — шепчет Эм, явно осознав, что произошло. — Нам не обязательно ставить елку. Прости меня, — ее голос дрожит, и я моргаю, постепенно выравнивая дыхание.

— Нет, — я тру глаза. — Просто дай мне всё подготовить.

Отпускаю Ганнера и встаю, держась к ней спиной. Я заставляю себя двигаться, выполняя рутинные действия: второй раз подрезаю дерево и сверлю отверстия, пока Эм стоит в стороне, на ее лице беспокойство.

Маленький эпизод, который она видела, — это еще ничего, и я с трудом сглатываю, размышляя о том, что может произойти дальше. Всё всегда начинается с таких небольших вспышек…

А это значит, что я теряю связь с реальностью.

Я смотрю на Эм, когда прохожу мимо с елкой и подставкой, Ганнер идет рядом. Он тоже чувствует, что моя рассудительность ускользает. Гнетущая тревога уже давит на мой разум. Я боялся, что однажды убью ее, а теперь эти страхи становятся реальностью. Вскоре я могу проснуться, и ее просто не будет.

Как не стало Томаса.

Я сосредотачиваюсь только на своих шагах, считая их, пока иду к дому. Может быть, я обманывал себя с тех пор, как она появилась. У меня дурное предчувствие, чем всё это для меня закончится. Но, всё же, Эм пробудила во мне часть, которая, как я думал, умерла вместе с Томасом…

Человеческую часть меня — ту, которая ненавидит всё, чем я стал. Ту часть, которая мечтала о белом заборе¹⁶, красивой жене и дворе, полном детей.

У меня никогда этого не будет, я знаю. Я этого не заслуживаю. Оглядываюсь назад на Эм, которая идет за мной в тишине, беспокойство ясно написано на ее лице.

Мне так чертовски жаль, Эм.

Глава 18

Я не так много знаю о посттравматическом стрессовом расстройстве, но услышала панику в голосе Тёрнера, когда он звал Ганнера. Реакция пса, практически растрогала меня до слез, когда он бросился в сарай с такой скоростью, как будто у него появилось срочное задание — намного важнее, чем когда он преследовал меня в лесу. Он знал, что Тёрнер нуждается в нем.

Даже сейчас, пока я нанизываю попкорн на леску, которую дал мне Тёрнер, используя то немногое, что у меня есть для украшения, я не могу избавиться от странного ощущения перемены в нем. В его глазах появилось что-то отстраненное, и это пугает больше, чем всё, с чем я сталкивалась до этого.

Особенно пугает, когда я вижу его сидящим на диване, всё еще в своей куртке.

— Ты голоден? — спрашиваю я, заканчивая самодельную гирлянду из попкорна и вставая на ноги.

— Нет, — отвечает он сухо, не отрывая глаз от огня в камине.

— Ладно, — тихо говорю я, обвивая жалкое украшение вокруг рождественской елки, которую он поставил у двери для меня. Я жалею о том, что попросила его принести ее. Я знаю, что это спровоцировало то, что произошло днем, и я чувствую себя ужасно из-за этого. Даже тот Тёрнер, который был то холодным, то горячим, выглядел менее мертвым и пустым внутри, чем эта версия — даже когда он запирался в комнате, он был менее пугающим, чем сейчас.

Когда я заканчиваю, осторожно подхожу к нему.

— Разве тебе не жарко? — указываю на его куртку.

Он качает головой и встает, возвышаясь надо мной.

— Я иду спать.

— Сейчас только семь, — возражаю я, следуя за ним на кухню. Он дотягивается до шкафа над холодильником и достает новый пузырек с рецептурным снотворным. Я поджимаю губы, когда он направляется в коридор, замечая, как дрожат его руки.

— Тёрнер, подожди, — окликаю я, догоняя его быстрым шагом, Ганнер следует за мной. Я не могу позволить ему уйти наверх одному, у меня есть ощущение, что он может не вернуться обратно. — Пожалуйста, — я резко хватаю его за руку.

— Отпусти меня. Я просто хочу немного поспать.

— Не уходи, — мой голос дрожит, и он наконец поворачивается ко мне, его взгляд больше не жесткий, как обычно. В его глазах я вижу открытую, раздирающую боль, и все мои сомнения насчет него мгновенно исчезают.

— Я очень плохой человек, Эм, — хрипло говорит он. — Я делал такие вещи, которые никто не должен делать никогда в жизни.

— Всё в порядке, — отвечаю я, стягивая с него куртку. Я расстегиваю ее и стягиваю с его плеч.

— Тебе следовало бы волноваться, — возражает он, пока я окончательно снимаю куртку и выбиваю бутылку с таблетками у него из рук. Она падает на пол и исчезает под тканью куртки. — Что ты делаешь?

— Ты весь в поту, — выдыхаю я, приподнимая край его рубашки.

— Всё будет нормально.

Я встаю на цыпочки, и он позволяет мне снять с него рубашку. Я рассматриваю его твердую грудь, проводя кончиками пальцев по коже, опускаясь к застежке его утепленных штанов. Расстегиваю ее, чувствуя его эрекцию под спортивными штанами.