Я трахаю ее, пока она не начинает выкрикивать мое имя снова и снова, ее тело дрожит, а киска мокрая и распухшая. Я кончаю с дикой силой, снова наслаждаясь каждым мгновением. Дыхание сбивается, когда я обессиленно наваливаюсь на нее и целую ее плечо.

— Я хотел этого с того момента, как ты появилась здесь, — признаюсь, опустив на нее голову всего на миг, чтобы сделать еще один вдох. Потом отступаю и смотрю на нее, любуясь ее скользкой от моей спермы киской, раздвинутыми ногами и растрепанными волосами. Она дрожит, натягивая джинсы и ботинки, в ее движениях чувствуется усталость. Грусть накрывает меня, когда она заканчивает.

— Прости, что причинил тебе боль, — говорю, застегивая ей джинсы.

— Извинишься, когда увидишь мою новую походку завтра утром, — смеется она, но смех быстро сходит на нет, когда она встречает мой взгляд.

— Не только за эту боль, — уточняю я, хотя мне хотелось бы, чтобы это была вся боль, которую я ей причинил. — Твой парень был мудаком, но я ненамного лучше. И я не жалею, что он мертв. Жалею, что причинил тебе боль.

— Всё в порядке, — в ее глазах мелькает что-то, что я не успеваю уловить до конца, и я опускаю руку, когда мои инстинкты подсказывают — что-то неладно. Она смотрит мимо меня на джип, припаркованный в конце моей мастерской.

О чем она думает?

Что-то не дает мне покоя, но я не лезу с расспросами.

— Почему бы тебе не пойти в дом? Здесь холодно, — предлагаю я.

Она хмурится, разочарование читается в ее выражении лица.

— Ты останешься здесь?

Я киваю.

— Пока да. Мне нужно расчистить как можно больше снег

— Что ты собираешься делать с этим? — неожиданно спрашивает она, указывая на джип.

— Э-э, — я тру затылок. — Пока не решил, — мне не нравится мысль, что придется признаться ей, что это не первая машина, от которой мне приходится избавляться. Она думает, что разобралась во мне, прочитав документы и письма, которые нашла в комнате моего брата. Но она понятия не имеет, что произошло в ту ночь на Рождество.

История, записанная в той комнате, оборвалась одиннадцать лет назад. Могу гарантировать, если бы она знала о грехе, который я совершил против собственного брата, она бы не стала так охотно раздвигать для меня ноги.

Демоны внутри меня не знают различий между людьми, которых я люблю, и теми, кого не люблю. Они уничтожают всех, кто оказывается на моем пути, и, хотя она уже видела меня в приступах ярости, когда я действовал хладнокровно и расчетливо…

Она еще не встретила моего внутреннего монстра в полной мере. И если она останется, то обязательно встретит.

Я тяжело вздыхаю, наблюдая, как Эмерсин удаляется. Ее силуэт мерцает в зимнем свете, а я всё еще пытаюсь осознать, что, черт возьми, мне делать дальше. Если я отпущу ее, она может пойти в полицию и рассказать об Адаме. Но если я оставлю ее здесь, она, вероятно, окажется рядом с могилой моего брата…

Есть ли у меня хоть какой-то выход?

Глава 16

На улице уже стемнело, а Тёрнер так и не вернулся в дом. Я не уверена, связано ли это с тем, что произошло между нами — возможно, я что-то сделала не так, — или дело вовсе в другом. Когда всё началось, я думала о том, как выжить. Но когда всё закончилось, я захотела еще.

Почему я всё еще испытываю слабость к нему? Я откидываю одеяло и забираюсь в постель, размышляя над этим, морщась от боли между ног. Его история настолько чертовски печальна, и, возможно, именно поэтому я испытываю к нему сочувствие — но я ведь еще и в ловушке. Он пытался убить меня. Он убил Адама.

Но, может, всё дело в его психическом состоянии?

Я фыркаю. У всех убийц есть проблемы с психикой, и мне не жаль большинство из них. Я переворачиваюсь на живот и зарываюсь лицом в подушку, издавая разочарованный вздох. Это не должно быть так сложно, но, с другой стороны, между нами всё было сложно задолго до того, как он убил Адама, а я охотно раздвинула перед ним ноги.

Это просто инстинкт выживания. И всё. Больше ничего.

Но когда я слышу, как захлопывается дверь и Тёрнер с Ганнером заходят в дом, мое сердце замирает — и бедра непроизвольно сжимаются. Следующие полчаса я лежу в тишине, ожидая, что он будет делать дальше. Наконец, дверь спальни со скрипом открывается, и я замираю в ожидании.

Когда начинается шум воды в душе, я перекатываюсь на бок, поворачиваясь к стене. Эта спальня настолько минималистична, насколько это возможно: только кровать размера «queen»¹⁴, тумбочка и комод. Она напоминает гостиничный номер, за исключением того, что кровать здесь кажется более привычной, простыни — фланелевые, и на стенах нет ни одного декора — даже самого дерьмового.

Я закрываю глаза, приказывая себе заснуть. Ведь если он собирается меня убить, лучше было бы сделать это во сне, верно? Обняв себя руками, я слышу, как выключается вода, как скрипит пол под его ногами и открывается ящик комода.

Он уже проделывал это раньше, когда я была в постели, а потом уходил наверх… Но не сегодня. Я чувствую его присутствие, его взгляд обжигает мое тело, и тепло разливается по всему моему существу. Я сглатываю ком в горле, ожидая его следующего шага.

— Я знаю, что ты не спишь, — произносит он, шурша одеялом с другой стороны кровати. — Ты задержала дыхание. Почему?

Жар заливает мое лицо.

Вот черт, откуда он знает? Как часто он наблюдает за мной, пока я сплю?

Я молчу, и он вздыхает, забираясь в постель рядом со мной. Тепло его тела обволакивает, контрастируя с холодом ночей, которые я проводила в одиночестве, и мне приходится буквально заставить себя не придвинуться к нему.

— Значит, мы снова молчим? — его голос звучит ровно, но в нем есть намек на эмоции — достаточно, чтобы я повернулась к нему лицом, заметив, как он лежит на спине, прижав руку ко лбу.

— Нет, не молчим. Я просто не знаю, что сказать.

Он поворачивает голову в мою сторону, и даже в темноте я чувствую его пристальный взгляд.

— Когда ты приехала сюда, тебе всегда было что сказать. Всё время. Извини, что я всё испортил.

Почему он вдруг ведет себя как нормальный человек?

Я глубоко вздыхаю, в памяти всплывают сцены из кухни, где мы танцевали. Эмоции подступают к горлу, и я закрываю глаза.

— Всё нормально.

— Нет, не нормально, — его пальцы убирают прядь волос с моего лица, и по телу пробегает дрожь, а вместе с ней наступает расслабление — не то, что должно происходить рядом с убийцей. Ненавидеть его становится всё труднее, особенно теперь, когда я знаю о нем так много. Я провожу ладонью по его руке, лежащей на моей щеке, и вдыхаю его запах — древесный, мужской, странно успокаивающий. Он подвигается ближе, его ноги касаются моих.

Мои глаза медленно открываются.

— Почему я тебя не боюсь, Тёрнер?

— Не знаю, — отвечает он, внимательно изучая мое лицо. — Но мне больше нравилось, когда ты боялась.

Я хмурюсь.

— Почему?

— Потому что теперь, даже несмотря на то, что ты позволила мне трахнуть себя, ты равнодушна. Возможно, злишься. Испытываешь отвращение. Всё это — те вещи, которые я не хочу, чтобы ты чувствовала ко мне. Страх может быть захватывающим, и я могу превратить его в возбуждение для тебя… — его голос замирает. — Но я не могу изменить твое мнение о том, что я больной ублюдок.

В горле образуется комок, и меня неожиданно охватывает сожаление.

— Я не должна была говорить этого. Прости. Я не знала…

— Нет, я убил твоего парня, потому что хотел. Он был придурком, и за те пять секунд, что я слышал, как он с тобой разговаривал, я понял, что он не ценил то, что имел. Так что мне не жаль. Мне жаль только, что я причинил тебе боль. Думаю, это и делает меня больным ублюдком.

Я сжимаю губы, пытаясь осмыслить всё, что он говорит, и почему, черт возьми, это заставляет меня чувствовать тепло и даже уют внутри.

— Поняла, — выдавливаю я из себя.

Он тихо усмехается, убирает руку и снова перекатывается на спину.