Я встал, просунул руку ему под локоть, а второй схватил под горло и поднял его на ноги.

Взгляд у палача по-прежнему спокойный и одновременно презрительный, будто я пыль у его ног, а не милиционер, который его победил, одолел… Я поднял трубку телефона и стал крутить диск.

— Как ты меня нашел? — спросил Святоша, когда я усадил его на стул. — Я все сделал, чтобы тебя запутать.

Я не удостоил задержанного своим вниманием. Подождав, когда пройдут гудки и на том конце провода появится абонент, тихо, почти шепотом проговорил:

— Алло, привет, это я. Подъедь к редакции… Срочно. Жду.

Повесив трубку, продолжил разговор с задержанным.

— И не только запутать, — усмехнулся я. — Тебе напомнить? Ты еще пытался меня убрать с помощью своего племянничка. Сафрона… Он убил очень уважаемую женщину в том общежитии, где я живу. Непросто так ты навязался тогда с Зиной в ресторан, когда понял, что она встречается с нами… Ты хотел выяснить, где я живу. Еще и проставлялся, угощал весь столик. Думал, что напоив меня, упростишь задачу Сафрону. Но я не ночевал в ту ночь в общежитии. Ты просчитался.

— И про Сафрона ты знаешь? — в его глазах промелькнуло удивление, и даже некоторое уважение, но оно быстро испарилось.

— Знаю…

— Если так… То получается, ты с ними в команде работал? Ты не просто мильтон.

— С кем это с ними? — валял я дурака.

— Ты сам знаешь, — устало вздохнул Святоша. — С теми, кто охотится на таких, как я… Я думал ты кинолог, мент, а ты….

— Я и есть мент, вижу ты очень устал за много лет, что скрывался. Устал прятаться. Так? Поэтому ты заказал представление Сафрону? Хорошо придумал — подставить Жорича, выдать его за себя, и избавиться от вечного преследования со стороны КГБ.

— Жорич — удобный кандидат. — Кивнул с кривой улыбкой Святоша. — Ты его убрал и все должны были прекратить поиски палача. Почему ты продолжил?

— Стигматы, — проговорил я.

— Что?

— Появилась информация, что у Святоши были шрамы от гвоздей на обеих кистях. А у Жорича их не было. У тебя все руки в шрамах, ты просто скрыл стигматы ожогами. Это был первый признак. Косвенный, но все же.

— Черт возьми… — скрипнул зубами Святоша. — Неужели я прокололся на такой ерунде?

— Не только, — я вытащил из кармана фотокарточку, которую отпечатал с фотопленки Зины эксперт Загоруйко. И показал задержанному. — Вот глянь, ты тут задремал на снимке малость у себя в кабинете на вот этом диванчике. А в руках у тебя любопытная книжка. Немецкое издание. Узнаешь? Да, это «Фауст» на немецком. А в ресторане «Аист» ты, помнится, утверждал, что не любишь немецких философов и Гёте никогда не читал и не собираешься читать.

— Кто меня сфотографировал? — снова удивился Святоша. — Я такого не помню…

— Конечно, не помнишь, — хмыкнул я. — Дрых и ничего не видел, а книжулька эта на груди обложкой вверх. Нашелся добрый человек, щелкнул тебя. Чтобы пленку доснять и отдать в проявку.

— Зина, — зло закивал редактор.

— Ее показания мы приобщим, и фото тоже.

— В этом нет необходимости, я не собираюсь отпираться.

— Вот как? Все бы так сотрудничали со следствием. Но если обманешь, я тебе устрою веселую жизнь.

— Отнюдь… я хочу еще пожить. Я многое расскажу. Пусть все газеты пестрят заголовками обо мне. Боже, как же я устал прозябать в тени и прятаться в этом мерзком городишке.

— Славы захотелось? Известности?

— Не то что бы славы… Я жить хочу. А пока я даю интервью, встречаюсь с прессой, пусть даже через решетку — я буду жить. Скажу, что очень сожалею, о том, что творил. Народ у нас простой, любит раскаяния. Голову пеплом посыплю. Меня, конечно, кто-то все равно проклянет, но общественность с интересом будет следить за моей судьбой. За моим заключением, за ходом следствия и процессом в суде. Я стану героем. И однажды, кто-то даже ко мне проникнется. Еще, я напишу книгу. Это даст мне время пожить, ведь приговор могут приводить в исполнение годами. Тебе ли не знать.

— Хитрый план, — хмыкнул я. — Только что скажут эти самые люди и пресса, когда узнают, какие дела ты творил? Ведь это ты был тем полицаем, который приходил к вдове в 41-м в поселке Урицкий. Это ты вымогал с нее мзду за то, чтобы не выдавать раненного журналиста Захара Елизаровича Артищева, которого она прятала в подполье. Это ты его убил, присвоив документы. А после, изнасиловал и убил вдову… Тогда ты мне рассказывал не о фашистском полицае, а о самом себе.

— Да… О себе… Она променяла меня на вшивого журналистишку. Пришлось наказать обоих, — голос Святоши дрогнул, воспоминания всколыхнули в нем что-то. Человеческое? Не думаю, скорее, звериное.

— Где Сафрон?

— Ты же понимаешь, что я не скажу. Ни при каких обстоятельствах.

— Понимаю, но я все равно его найду.

— Не велика утрата. Сафрон дегенерат. Босяк. Урка… Он мне был лишь нужен, чтобы убрать Жорича, разыграть представление и все… Хотя считал, что я вытащил его для каких-то больших целей. Ха! Идиот…

— Но Жорича он не убрал, — заметил я. — Убил его я.

— Да… Так даже лучше. Сначала я хотел убить сам Жорича, но гад силен, а у меня сила всегда была не в мышцах. Я побеждал умом. Жорич прекрасно меня помнил, он знал, кто я такой. Мы вместе служили полицаями в Урицке. Вместе оттуда приехали в Зарыбинск. Но, однажды, он обнаглел. Заявился и стал требовать с меня денег, сказал, что иначе выдаст, донесет. Стал шантажировать. Сказал, что мне вышка светит, а за его делишки, якобы, срок давности уже прошел, ведь он никого, в отличие от меня, не убивал. Просто когда-то прислуживал фашистам.

— И ты отдал ему банку с золотом? — предположил я.

— Ты очень прозорлив, Морозов, — прищурился на меня нацист. — Ты не похож на милиционерика. И вообще не похож на советского человека. Ты мыслишь гораздо шире.

— Я был кинологом, это сложная работа, — хмыкнул я. — И много забрал у тебя Жорич?

— Да… я отдал ему золото, деньги. А он все не унимался. И мне пришла в голову гениальная мысль. Свалить все на него. Я знал, что меня никогда не перестанут искать, кольцо вокруг сжималось, я это чувствовал. Еще эта новая прокурорская следователь в городе появилась. Уверен, что по мою душу. Вот и пришлось придумать легенду, что я опознал на рынке Святошу в робе. А дальше ты сработал четко, нашел на мясокомбинате кладовщика Жорича и показал мне его фотокарточку с доски почета, естественно, я опознал его, как Святошу.

Палач рассказывал охотно, с некоторым упоением, будто наслаждался своей гениальностью или тренировался уже давать интервью газетчикам и телевизионщикам.

— А если бы я не пошел на мясокомбинат?

— Я бы дал еще одну наводку, придумал бы что-нибудь, но ты и так справился. Слишком хорошо у тебя все получалось, будто ты, вовсе не зеленый старлей, а бывалый сыщик.

— И ты понял, что рано или поздно, я на тебя выйду?

— Да, — с горечью проигрыша кивнул Святоша. — Так оно и вышло. Поэтому я отправил по твою душу Сафрона, но остолоп не смог выполнить элементарного задания. Замочил бабу в общежитии, а тебя нет. Жаль… И вот итог, ты меня переиграл-таки.

— А что у тебя с руками? — кивнул я на шрамы на кистях Святоши. — Ты говорил, что выбирался из горящего дома во время бомбежки. Все было совсем не так, не правда ли?

— Это был сарай, и он горел. Когда немцы отступили, меня бросили, не взяли с собой. Я попался сельчанам. Они заперли меня в сарае и сожгли. Вернее, думали, что сожгли. Только я вот этими руками разгреб гнилые горящие доски и выбрался. В тайнике взял документы убитого военного корреспондента Артищева. Тот оказался прописанным в далеком Зарыбинске Угледарской области. Это мне было только на руку. Чем дальше от Брянщины, тем лучше. Так я оказался здесь. Но тикали мы вдвоем. Я прихватил с собой Жорича. Вдвоем легче пробраться. Он потом ссучился… неблагодарная тварь. Я ему жизнь спас, а он меня шантажировал.

В кабинет постучали.

— Войдите! — по старой привычке крикнул редактор.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась Вера. Лишь только увидела редактора в наручниках, сразу все поняла.