— Как же не сказать, он мой друг… — покачал я головой.

— Я тоже твой друг, Саша, — Василина взяла мою руку и прижала к своей груди. — Еще какой друг, чуешь, как сердце бьется?

— Нет.

— А оно бьется и трепещет. Переживает за тебя. Как ты там, на работе своей опасной.

Я выдернул руку.

— Все нормально у меня на работе, Василина Егоровна. Ладно… Так и быть, не скажу, но обещай, что это всё лишь в воспитательных целях ты делаешь. Не более того.

— Конечно, в воспитательных. Дрессирую Нурланчика. Без дрессировки он же как пес бездомный будет, то блох нацепляет, то с шаболдами спутается.

На том и порешили. Василина поправила грудь и кудряшки и, напевая Антонова, с прекрасным настроением отчалила в строну общежитской вахты, а я вошел внутрь.

— О, Мороз! — воскликнул Нурик, вскакивая с кровати. — Есть пестик с собой?

— Тебе зачем? — поморщился я.

— Пойду Семенова из двадцатой пристрелю… Вот козлина, к моей Ваське клинья подбивает. Конечно, он экспедитор, на морозилке ездит, денег много, потому что мясо тырит, это все мужики знают. Они там с кладовщиком заодно. Вот и таскает каждый божий день цветы Ваське, купленные на ворованные денежки… — возмущался мой сосед, вроде бы, дежурно, а потом прижал руку к груди и выдал: — Убью гада! Будь другом, дай пестик, а!

— Тебя посадят.

— Ну да-а… — сокрушенно покачал головой сосед, почесал черные вихры на макушке, а потом воскликнул. — О, Мороз! Придумал-на! Давай ты его в тюрьму заберешь. Ну, за кражу колбасы и мяса.

— Я невиновных не сажаю, я порядок охраняю.

— Да какой он невиновный! Я тебе весь расклад по нему дам.

— Хорошо, — поморщился я, ведь мелкие хищения госсобственности, вообще-то, не моя забота. БХССника у нас не было в Зарыбинске, хотя по штату положен, и все эти хищения социалистической собственности приходилось разгребать моим ребятам из угро. — Но позже давай с раскладом… Сейчас я занимаюсь более важными делами.

— Ха! Что может быть важнее колбасы и судьбы друга? — сосед проникновенно ударил себя в грудь. — Слышишь, как сердце бьется?

Это у них семейное, что ли?

— Слышу, — быстро согласился я, чтобы меня и эту грудную клетку не заставили прослушивать. — Ты мне лучше вот что скажи, некий товарищ по имени Силантий у вас случайно на мясокомбинате не работает? Есть работник с таким именем?

— Конечно, есть! — воскликнул Ахметов. — Он работает, э-э…

И тут же прервался, хитро так прищурился, отчего стал чем-то похож на Тулуша.

— А тебе зачем он, Мороз? Давай ты Семенова посадишь — и потом за Силантия возьмемся?

— Это что ещё за торговля с органами? — полушутя, полусерьёзно нахмурился я. — Говори, кто такой этот Силантий. А там посмотрим.

— Да кладовщик это на мясокомбинате. Тот еще змей. Неприкасаемый.

— Почему неприкасаемый?

— Говорят, он с директором того, — Нурик изобразил недвусмысленное движение тазом и шепотом добавил: — Я свечку не держал, конечно, но знающие люди говорят, что кувыркаются.

— Не понял? Мужеложники, что ли?

— Какие еще мужеложники? — тут уже дивился Нурик.

— Ну-у… Ты же сам говоришь, что мужик с директором.

— Тьфу ты, чтоб у таких батур отсох! Нет, конечно, баба у нас директор, самая настоящая баба! Хоть и сухая и желчная, что вобла из хиреющей протоки, но титьтки точно имеются, а ниже не видел.

— Получается, что этот кладовщик Силантий и директрторша — любовники? — я немного расстроился.

Похоже, что Силантий не мой клиент, молод слишком для дел с этими беглецами.

— Угу.

— А сколько ему лет?

— Ну так старый пень, но, видимо, борозду могёт еще, — обрадовал меня Нурик. — Не знаю, сколько, но он еще войну застал. Лет сто, наверное, или чуть поменьше. Ну, шестьдесят где-то.

Я усмехнулся. Ничего себе, столетнего нашёл. Один такой сегодня как раз сам преступника на испуг взял.

— Как его фамилия?

— Да на кой он тебе, Мороз? Ты лучше Семеновым займись, — снова заканючил сосед. — Он же, это Семёнов… — Нурик замолчал с раскрытым ртом. Пролетающая мимо муха чуть в него не залетела. А сосед хлопнул себя по лбу, звонко так, что даже у меня искры из глаз посыпались, и воскликнул: — Ну точно! Семенов и кладовщик вместе мутки крутят! Как я сразу-то не догадался. Постоянно на складе шушукаются. Один мясные изделия отпускает, другой увозит. А где-то по дороге часть продукции того… Фьють! И нету! Возьмешь Жорича, возьмешь и Семенова.

— Жорич — это кладовщик Силантий?

— Ну да…

— Спасибо, друг… Пойду я, на ваше предприятие наведаюсь.

— Да погоди ты… Их так просто не возьмешь, они ж хитрые. Тут план нужен. Еще и Вобла их прикрывает. Не одолеешь, брат…

— Вобла? Директор прикрывает?

— Ну да, это я ей прозвище придумал, теперь ее весь комбинат так называет, — гордо поведал Нурик.

— Разберемся и с этой Воблой… А план у меня уже имеется, — заверил я, хотя плана и в помине не было. — Как у нее фамилия, кстати?

— Да я все время забываю, Вобла, она и сеть Вобла… Там, если что, спросишь.

— Ладно… Разберемся.

— Петька! Курвец! Ёкарный насос! Куды прешь? — на проходной из будки сторожа высунулся дедок в мятом затертом до блеска пиджаке, с наградными планками на груди и в клетчатой кепке. Под пиджаком еще надет свитер, а под ним рубаха виднеется. Не сомневаюсь, что в этой «капусте» и майка имелась.

Я оглянулся, но никакого Петьки тут не было.

— Шо зёнки выкатил? — тряс на меня морщинистым кулаком дед. — А ну вертай отсель!

— Это вы мне? — все еще не верил я.

— А кому еще, Петька! Дурья твоя маковка. Глазопялку-то разуй, нет здесь никого, окромя нас с тобой.

Я было хотел сказать старику, что я не Петька, и что по служебным делам мне нужно попасть на предприятие. Но тут меня осенило.

Я бегло просмотрел по сторонам, осмотрел стены проходной и увидел инструкцию по пожарной безопасности. Под текстом, который регламентировал порядок действий при возгорании, были подписи проинструктированных. Я пригляделся. Одним из них числился сторож Прялкин И. И., и подпись напротив его фамилии стояла такая корявая, похожая на крестик помятый. Можно предположить, что это тот самый подслеповато щурящийся дедок, который стоял сейчас передо мной. Инициалы И. И. — скорее всего, Иван Иванович. Любили раньше так называть, Ванькой, да еще и в честь отца.

— Иваныч, — прижал я просяще руку к груди. — Пусти, а…

А ведь неплохо было бы пройти не под своим ментовским именем и без лишнего шума осмотреться заранее и негласно.

— Не велено, — хмурился тот. — С кадров сказали не пущать тебя, Петька, более, да и пропуск у тебя забрать, как появишься. Стыдоба! Алкаш… Каждый раз увольняют тебя по статье. А потом снова приходишь устраиваться.

— А я, может, исправился… — проговорил я, уже зная, куда клонить. — Не веришь? Все, Иваныч… не пью… Ничего не надо мне, только работу любимую подавай. Вот, на… — я хлопнул ему на «прилавок» его будки десятку красненькую. Соблазнительную, новенькую и хрустящую. — Последнюю деньгу тебе отдаю. Пусти в кадры. Работать хочу, а пить не буду. Чтоб мне провалиться.

— Ну, если последнюю, — пробормотал дед и лихо сграбастал купюру, несмотря на то, что слеповат, чирик он сразу разглядел. Я даже на всякий случай отошел от света, чуть вглубь, чтобы он, раз уже приморгавшись, не понял, что перед ним вовсе не Петька-алкаш.

— Спасибо, Иваныч, — кивнул я и, когда тот разблокировал вертушку, оттянув самодельную штырь-задвижку, проскочил на территорию мясокомбината.

Несколько бетонных цехов, отдельно стоящая столовая, административное здание. Обход я начал со складов, где-то там должен работать Силантий. Он же Святоша. Нужно аккуратно его взять, не спугнуть, иначе и Грицука потеряем.

Склад оказался постройкой без окон. Старой и огромной, как ангар для самолета. Вошел внутрь, очутился в тамбуре, но дальше пройти не получилось.

— Вы кто? — уставился на меня пожилой мужик в синем халате и с подозрительным взглядом въедливых, выцветших от возраста глаз. Сам еще крепкий, не сгорбленный, вполне себе работяга, но по чистоте халата, я определил что это вовсе не простой разнорабочий.