— Да. — Открываю первую папку. — По толстяку, мне кажется, всё просто. Искать дикаря нужно, но сначала стоит проанализировать все ранние дела на серию, вычислить ареал его промысла.

— И аппетит. — Рита брезгливо сморщилась. — Я не помню ни одного дела за последние годы, где был настолько выжат труп. Зацепкой может быть именно жир. Кстати, за выборку можешь засадить свою помощницу, если она в состоянии сидеть.

— Мне показалось или ты ревнуешь? — За ехидную улыбку получаю чувствительный тычок кулаком в рёбра.

— Ты ещё скажи, что стал адептом моногамии, милый, тогда я точно начну чаще смотреть на небо в ожидании апокалипсиса. — Жестом руки показывает, что моё присутствие ей больше не нужно, и отворачивается.

— Ты не разбудил меня. — Обнажённые руки обвились вокруг моей шеи спустя час после того, как я углубился в бумаги.

— Решил спокойно поработать. — Глажу её по руке и пускаю к себе на колени. —Тем более, ты очень мило выглядишь спящая. Жаль было портить картину.

— А повторить то, чем занимался со мной ночью, не захотел? — Игриво прижимается ко мне, обдавая своим волшебным ароматом.

— Можно задать тебе пару вопросов? — Она какое-то время молча наблюдала за моей работой и вдруг сжалась, как от испуга. — До ритуала.

Откладываю бумаги и обнимаю её бёдра, обтянутые лишь шёлковой комбинацией.

— Задавай.

— Рита сказала, что это была сделка. Ты избавил её от мучений? — Её тело напряглось и пошло мелкой дрожью, а губы уткнулись в мою шею.

— Нет.

— Конечно. — Боевая подруга никогда не утруждала себя стуком в мою дверь. — Какая может быть работа, когда Эдди завёл себе новую игрушку?

Инга смущённо соскользнула с моих колен и заторопилась к кровати, где оставалась остальная её одежда.

— Стоять. — Рита бесцеремонно подошла к замершей девушке и продолжительным выдохом обдула её лицо. — Врун несчастный. Она очистилась от таблетки.

— Просто не проверял. — С интересом поворачиваюсь к ним, чтобы понаблюдать цирк, который собирается устроить эта мелкая фурия.

Инга с расширенными от ужаса глазами падает на колени под лёгким нажатием на плечо. Она смотрит на меня с безмолвной мольбой.

— Рита, тебе обязательно пугать девочку? — Качаю головой.

— Конечно, — Злючка снова обдувает испуганное лицо до тех пор, пока та в возбуждении не закрывает глаза. — Я обожаю, когда моя пища умирает от страха.

Она резко вгоняет клыки в нежную шею бедняги, та замирает без звука, лишь изредка вздрагивает.

— А когда пища сопротивляется… — Рита отрывается на секунду, — получается вообще божественный деликатес.

Продолжив, она добивается желаемого – Инга наконец безвольно повисает на её руке, разряжаясь сильными стонами и конвульсиями.

— Сильная цыпочка. — Оставив девчонку грудой тряпья валяться на полу, с довольной миной приближается ко мне. — Только вот на вкус ничего особенного.

Больше она не успевает ничего сказать, потому, что её горло оказывается сжато моей ладонью до той степени, что вот-вот раздастся хруст позвонков, а ноги болтаются в воздухе.

— А сама сможешь, как она? — Вижу в её глазах зарождающийся страх.

Она хрипит, силясь что-то сказать, но я уже впиваюсь клыками в её горло. Она выдерживает меньше времени и разражается судорогами и протяжным воем, собравшим в единое все возможные стоны и крики. Бросаю её в кресло не в лучшем состоянии, чем она оставила Ингу. Иду к девушке, поднимаю её на руки и укладываю на кровать. Она молча смотрит на меня сквозь слёзы. Улыбаюсь ей, пытаясь успокоить и ободрить, затем возвращаюсь и усаживаюсь напротив Риты.

— Понравилось двойное удовольствие? — Смотрю в ошалелые глаза.

— В один миг мне показалось, что ты в самом деле хочешь меня прикончить. — Массирует шею. — Что это было, Эд?

— Не люблю, когда специально ломают мои игрушки.

На физиономии мелкой кровопийцы появляется лёгкая улыбочка, созревающая за полторы минуты до гомерического хохота. Когда она прекращает ржать, вытирает слёзы и смотрит ехидно на меня.

— Дарен, из любви к тебе я бы прикончила её сразу. Теперь я буду ждать момента, когда ты больно прижмёшь этой любимой игрушкой палец, чтобы посмотреть на твоё лицо.

Ого. Мою фамилию всуе Рита поминает только в тех случаях, когда все остальные слова перестают отражать уровень её эмоционального состояния. Простым языком, моя фамилия ей заменяет несколько страниц отборного мата на разных языках.

— Проводи свой чёртов ритуал побыстрее, пока опять не облажался. — Если бы я не знал, что в этом здании такого быть не может, я бы поклялся, что посыпалась штукатурка после того, как она закрыла за собой дверь.

— Прости. — Еле слышный шепот был первым, что я услышал, подойдя к кровати.

— За что? — От неожиданности сжимаю её руку сильнее, чем собирался.

— Я не смогла удержаться. — Беспомощно улыбается. — Хотела, чтобы эта сучка обломалась, поняла, что я только твоя.

— Это невозможно. Чем дольше ты будешь сдерживаться, тем сильнее получишь выхлоп потом. Иногда это даже весьма приятно. Но полностью выстоять против укуса вампира не может никто.

— После ритуала она ко мне уже не полезет?

— Полезет обязательно. — Усмехаюсь, зная зловредный характер подруги. — Ритуал в отличие от таблеток не делает твою кровь невкусной для остальных кровососов. А вот для тебя разница будет ощутимой – от других вампиров ни кайфа, ни анестезии, только боль и страх в чистом виде.

— Хороший стимул, —уныло шутит, — попытаться сохранить верность.

Дорогу к деревне Змейка вызвалась показать сама. Пока шли, я расспрашивал про них, больше про Любаву и умение её странное, как меня на тот свет не отпустили.

— Вампиры. Упыри по-местному. — Змейка ничего не скрывала. — Мы можем с человеком на грани смерти поделиться своей кровью и он станет таким же. Вот и ты один из нас теперь. Любава и меня от смерти спасла. Я седьмой год с ними ходила только, а Любаве под сотню годков было. Они с дядькой вдвоём по миру ходили. А я в лес одна вышла и волки на меня напали. Дядька говорил, в последний удар сердца успела меня вернуть.

— Дядька тоже вампир был?

— Нет, он ведуном был. В юности Любаву любил сильно, а она его. — Смахнула слезу. — Её кто оборотил, не ведаю, но когда случилось, она призналась ему, вместе и ушли. За сто лет он совсем древний стал, а она какой была, такой и осталась. Вот и я не расту больше.

— Сколько ж они живут? — Исправляю себя. — Сколько мы живём?

— Дядька говорит, пока не надоест. Десятки жизней прожить можно. — Кривится. — Только кровь пить иногда нужно.

— Почему ж Любава дядьку не оборотила?

— Не ведаю. О том не говорили при мне никогда. Они давно вместе, всё говорено, а другим и знать без надобности. — Шмыгает по-детски носом. — Только сейчас думаю, оборотила бы – живы были бы.

— Кровь пить, говоришь?

— Пока не пьёшь, у тебя сила человеческая и живёшь недолго. А если крови испить, то сила такая, что и богатырям не снилась, и жить сможешь вечно. Только где ж ту кровь взять? Кто по доброй воле даст? — Детская улыбка озаряет её лицо. — Но жить мы можем и на людской пище. Я так живу. А с Любавой дядька по малости делился. Она мне раз испить дала, я испугалась и пробовать больше не стала.

Когда деревня встала перед нами, Змейка остановилась.

— Не могу дальше. Видеть их не хочу. Захочешь меня найти, я возле озера, у Любавы побуду.

С дороги в деревню ведёт сруб большой, чтоб любая телега свободно проходила. Три бруса в обхват, ни ворот ничего больше. Редко где мелькают фигуры, все серые, реже в белом. Иду к старику в кольчужной безрукавке, что сидит на лавке перед домом.

— Пришёл? — Знакомый голос, тот, что сетовал, жалел погибших.

— Пришёл. Скажешь, где убийц сыскать?

— Скажу, только и ты скажи, только по их души али всех в деревне порешишь?

— Только тех, кто виноват в её смерти.