— Ты расскажешь или мне нужно это как-то заслужить? — Снова прижимаюсь губами к её шее.

— На первый взгляд ничего особенного. Детдом после смерти матери, учёба, работа. — Зелёные зрачки снова превращаются в чёрные точки, она ожидает моей реакции.

Знаю по опыту, лучшей реакцией сейчас будет отсутствие оной…

— Мать двадцать лет назад была осушена. — Рита не выдерживает, а потому немного злится.

— Я в тебе не сомневался, моя сладкая. — Посылаю воздушный поцелуй, что между нами двумя давно однозначно трактуется, как дружеская насмешка.

— Стой. — Оборачиваюсь от двери и иду к ней за протянутым листком, читаю по пути к выходу.

Оборачиваюсь, чтобы увидеть её насмешливый взгляд и вытянутые губки над ладонью — воздушный поцелуй.

Голубое небо в одно мгновенье скрывается за чем-то расплывчатым. От резкой смены картинки непроизвольно закрываю глаза. Снова открываю их медленно, осторожно, а потому вижу всё намного лучше. Надо мной склонилась стоящая на коленях или присевшая девушка, рядом с ней стоит другая, которую я скорее угадываю, чем вижу. Резкости моего зрения едва хватает рассмотреть лицо и руки ближней. Она стягивает с моей головы шлём из толстой кожи.

— Изрублен весь… — Говорит не мне, а спутнице. — Живой доселе неведомой силой держится.

— Он не один здесь не из степняков. Дюжина ещё таких, как он, только все мёртвые — Та зыркает по сторонам. — Десять рук покрошили, коней с десяток вместе с седоками порублено. Что за сила такая? Эта сила, верно, и держит…

— Только не осталось в нём её больше. — Девица обтирает мой лоб прохладной ладонью. — Пригожий… Не жилец он, Змейка.

— Судьба значит, у него такая. — Та, которую спутница назвала Змейкой, опустилась рядом. — Не из наших. И дядьки нету рядом, чтоб подмог чем.

Отвлекаюсь от боли, сосредоточившись на их лицах. Та которая ближе, похожа на северянку, светлая волосами и лицом, с большими серыми глазами. Вторая скорее на скифку похожа, смуглая слегка и остролицая, черноволосая, чем-то схожа со степняками даже.

— Дядька не поможет…

— Любава! — Смуглянка дёргает её за плечо. — Не смей думать даже. Помни, что дядька говорил.

— Помрёт ведь… — Она смотрит на Змейку, затем переводит взгляд на меня.

— Не смей, сестра. — Та умоляет её. — Ведь мы даже уйти не можем сей же час. Себя раскроешь и нас всех погубишь. Избавь от мук и всё.

Светловолосая склоняется надо мной, чувствую нежные прикосновения к шее, чуть заметное царапание. Вся боль незаметно и быстро уходит. Я не могу шевельнуться, лишь, скосив глазами, могу видеть её светлые волосы. Чувствую мягкую ладонь на своей щеке.

— Любава, всадники! — В голосе Змейки явная паника. — Сюда скачут.

Вместо боли чувствую лишь приятную пустоту. Не чувствую тела, лишь купаюсь в ощущении нежности и счастья. Вижу снова лицо Любавы – бездонные глаза и улыбка, которой не забыть никогда. Моих губ касается что-то горячее, это попадает в рот и горло, я теряю остатки сознания в ярком омуте неизвестных эмоций, которые сменяет кромешная тьма.

Я по-прежнему не чувствую ни тела, ни глаз. Мой слух выхватывает далёкие голоса.

— Подмога это была, что князь обещал…, — Голос немолодой, но сильный. — помогли, сердешные. Дошли бы, глядишь, разом и управились.

— Он деревню спас и вас всех. — Голос Любавы тихий и печальный. — Я лишь сил ему дала малость, чтоб поправился. Ни во что не превратится он.

— Брешет упырица! Поднимется упырём или вурдалаком. — Въедливый скрипучий мужской голос звучит откуда-то сверху. — Добить его, меч в сердце, не то изведёт всех за неё.

— Я же зла никому не сделала. — Голос её всё более тихий и молящий. — За что? Защити.

Последние слова прозвучали совсем шепотом, словно шелест травы. Таким же тихим был и ответ – молодой мужской голос шептал, выплёскивая боль и горечь.

— Защитил бы или на костёр следом за тобой пошёл бы ещё вчера, пока не отвергла прилюдно. — Слышен глубокий вздох, как стон раненого. — А теперь…

— Посадник. — Скрипучий снова прогремел, как с неба. — Отойди, околдовать может.

— Забыл, что ли? Он ею давно околдован. — Сильный грубый голос прозвучал ближе. — Уйди от греха, Ратмир, не заставляй на тебя меч поднимать.

Понимаю, что творится недоброе, но я весь — лишь слух, ни тела, ни стука сердца не чувствую. И уши не закрыть, чтобы не слышать рвущий душу разговор.

Для меня всё заканчивается тихим скрипом меча.

— Не посмеешь ты умереть. — С трудом в тихом вое узнаю голос Змейки. — Она себя обрекла, чтобы ты жил.

— Где она? — Хриплю.

Встать не могу, но теперь себя чувствую. Всё чувствую, каждую жилу и мышцу, каждую царапину. И как кровь кипит по венам, тоже чувствую. Но сил даже приподняться не хватает.

— На! — Снова чувствую обжигающую влагу на губах и в горле.

Вкус странный, теперь понимаю, что пью – кровь. Кажется, с каждым глотком меня распирает сила. Когда этот поток заканчивается, сажусь и жду, пока прояснится в голове, туман рассеется. Змейка смотрит на меня впадинами тёмных выплаканных глаз.

— Где она? — Повторяю вопрос всё так же хрипло.

— Нет её. — Едва слышно, а может и вовсе одними губами шепчет. — Сожгли Любаву. И дядьку убили, когда он увещевать их пытался.

Поднимаюсь на ноги, падаю, поднимаюсь снова, ухватившись за меч, что лежал прямо под моим телом, опираюсь на него, как на посох. С другой стороны меня подхватывает Змейка.

— Где? — Она непонимающе смотрит. — К ней отведи.

Бредём недолго молча, задумываюсь о происшедшем. Осознаю, что до её голоса, нежного, мягкого, жизни своей не помню вообще. С него теперь начинается моя память и душа волком воет, что не услышу его больше никогда.

Кострище развеянное шириной в два роста человеческих, лишь пыль и пепел, ни дымка, ни тепла.

— Я долго в мороке был? — Падаю на колени, опираясь на меч.

— Ночь, день и ещё ночь. — Голос её неживой, словно ветер шумит.

— А эти где? — Скриплю зубами от бессилия что-то изменить.

— Деревня в двух верстах за холмом. Мстить пойдёшь?

— Долг воздам. Ей…

— Не думаю, — Змейка тихо всхлипывает, — что она хотела бы. Дядька нас учил, что сила доброй быть должна. Только где теперь они… с добротой этой…

Смотрю на гостью издалека, опершись на косяк двери. Сидит, абсолютно расслабившись, откинув голову на спинку кресла и закрыв глаза. Лишь по блестящим губам делаю вывод, что перекусить она успела. Вполне можно подумать, что задремала, если бы не слегка учащённый пульс. В симпатичной головке за этим милым спокойным личиком сейчас происходит нешуточный всплеск мозговой активности. Ни страха, ни возбуждения не чувствую. Тихо направляю в её сторону своё дыхание. Спустя какое-то время на её губах проступает улыбка.

— Снова хочешь, чтобы я сама попросила? — Говорит, не открывая глаз.

— Нет. — Подхожу и останавливаюсь совсем рядом. — В этот раз попросить будет мало.

Её глаза резко открываются и впиваются в меня ехидным взглядом.

— Переходим к пыткам?

— Можно и так сказать. — Усаживаюсь в кресло. — Я готов услышать твою просьбу насчёт имени.

— Я хочу знать, — она мрачнеет, останавливается на мгновение, понимая, что обратно отыграть этот момент будет сложно, — кто убил мою мать.

— Зачем? — Задаю простой вопрос. — Хочешь убить его?

Качает задумчиво головой.

— Отомстить как-то иначе? — Она никак не отвечает, зависает.

— Пока не знаю. — После долгой паузы бесстрастно произносит. — Просто хочу знать, а потом решу, что с этим делать.

Беру со стола листы из папки.

— Сколько времени ты потратила на аналитику по этим данным?

— Несколько месяцев. — Она недоумённо смотрит на меня.

— И засветилась настолько, что кто-то тебя просто за ручку привёл ко мне в качестве обеда. — Улыбаюсь своим наблюдениям – девочка подрастеряла свою самоуверенность. — Ещё и вдобавок тебя научили, как самой себя приготовить, чтобы мне понравилось. А если бы ты сразу обратилась ко мне, я бы все отметки сделал минут за пять.