Свекровь наконец-таки смогла посмотреть на своего внука. И долго качала головой.

— Какой маленький, какой маленький, Еся, совсем ведь крошечный, — шептала она, а потом подняла на меня глаза и уточнила. — А вы крестить будете? Да?

Я поджала губы, отвела взгляд. Рус стоя неподалёку, пожал плечами, хмуро заметил:

— Мы это позже решим. Как Есения скажет, так и будет.

И Тим осторожно, словно боясь меня, приблизился, опустился рядом и заглянул в маленькую люльку.

— Правда, мой? — Тихо спросил он, наклоняясь ко мне, а я не могла ему даже ответить.

Зачем, зачем ему давать иллюзию того, что все будет хорошо?

Но свёкр в этот момент хрипло заметил:

— А чей же ещё.

И казалось, что он одной этой фразой прекратил все дальнейшие разговоры, но все прекрасно понимали, что обстановка была накалена и даже когда вечером я осталась одна в спальне с Матвеем, я чувствовала это напряжение, эти невысказанные вопросы.

И свекровь со свёкром остались с ночёвкой, а мои родители обещались приехать к утру, потому что Рус не хотел их тревожить и ставить в положение того, чтобы отец распереживался. Поэтому о том, что у меня начались экстренные роды, родители узнали постфактум, когда мы уже приехали домой, но я была настолько напряжена сама, как скрученная пружина, что в начале в роддоме даже не обратила внимания, что не было моих мамы с папой.

И да, утром они приехали с подарками, мама обнимала меня, ловила ладонями моё лицо.

— Есечка, девочка моя, ты же вся бледная, в тебе же ни капли жизни, девочка моя, что же с тобой там делали?

— Все хорошо, — врала я напряжённым голосом, — все правда, хорошо.

Мама не верила, а папа рассматривал люльку с Матвеем и улыбался, а потом произнёс:

— Я дождался своего внука.

Дождался, но только не было никакой гарантии, что этот внук останется с ними. Ведь если Русу что-то не понравится…

Я обрубила себя мысленно.

Нет, это не Русу, что-то не понравится, это мы с Матвеем уедем.

Есения.

В середине ноября стал выпадать по ночам пушистый снег.

Было уже больше двух недель как мы находились дома, я уже могла без боли нормально передвигаться, а Матвей все также на искусственном вскармливании стал набирать вес. Он сонно щурился и взмахивал ручками, уже радовался, когда видел меня над колыбельной. И несмотря на то, что жизнь замерла, словно в ягодном желе, это было всего лишь затишье перед бурей, это было то положение, когда все сидели за столом, у всех лежали краплёные карты, а вокруг были одни шулеры.

Мне казалось, Рустам что-то чувствовал, он приезжал с работы, помогал купать Матвея, сам менял ему махонькие памперсы, целовал пяточки. И бросал на меня испытующие взгляды, такие, словно бы в них читался вопрос: «но сейчас ты мне веришь или нет»?

Я старалась избегать контактов и отворачивалась. Свекровь при своём желании поселиться у нас дома все же вынуждена была уехать, потому что свёкр свёл брови на переносице и покачал головой.

Мои родители задержались буквально на пару дней, а потом мама звонила только по скайпу уточнить, как у нас дела.

Тимур опасливо наблюдал за нами из-за приоткрытой двери, иногда прислушивался к тому, как я пела матвею колыбельные, a один раз, когда я спустилась на первый этаж и стала заваривать себе чай, сын застал меня врасплох.

— Ты белую кошку мне тоже пела, — сказал Тимур, медленно заходя на кухню.

Я выронила пакетик с чаем и через плечо оглянулась на сына.

— Ты не можешь помнить…

— Я помню, ты пела мне белую кошку.

В носу защипало, я не хотела, чтобы Тим как-то ощущал, что в его жизни что-то менялось, но эти перемены чувствовались все равно.

Я больше времени была в своей комнате с Матвеем, и на самом деле я практически не обращала внимания на то, что происходило в остальном доме.

Я выбрала позицию выжидания, я смотрела на все это сквозь закрытую дверь спальни.

— А ещё ты ставила горчишники, когда, помнишь, я замёрз на горке в новый год. Я психовал, старался вырваться, потому что, когда ты прикладывала горчичник, с него вода стекала так прям в подмышки.

Тимур поморщился, тряхнул волосами и тяжело вздохнул, засунул руки в карманы шорт. И сглотнул гулко.

— Мам, — тихо произнёс он, привлекая к себе внимание, я пристально смотрела на него, ожидая дальнейшего разговора. — Ты же меня ведь так же любила, да. Как Мотю?

— Почему ты сократил его имя как Моти?

— Потому что он маленький, розовый весь, и кто как не Мотя он может быть?

Тимур чувствовал себя не в своей тарелке, он нервно прикусывал нижнюю губу и говорил с перерывами, как будто бы стеснялся меня.

— Ты себя странно ведёшь, — заметила я тихо.

— Все себя странно ведут. Ты этого не замечаешь.

Я спрятала взгляд, стараясь не нарываться.

— Папа, он как будто бы… Да, он виноват. Он очень сильно виноват. — Тимур сделал несколько шагов в моём направлении. Я это поняла по шелесту подошвы тапок. — Но мне он сказал, что ничего такого не было, что это просто тупая девка, и он её уже уволил.

Тимур опёрся о столешницу рядом со мной и, разговаривая, надеялся, что я повернусь и обращу на него внимание, но тема выбрана была не та.

Я не хотела на это обращать внимание.

— И понятно, что даже если мы что-то не то увидели, то это не отменяет того, что он был не прав.

— Да, понятно, — поддакнула я, чтобы просто хоть что-то сказать.

— И на самом деле ты ведёшь себя странно. Ты не выходишь из спальни практически.

— У меня Матвей маленький.

— Я знаю, я понимаю, бабуля объясняла, что теперь как бы все изменится и очень много времени будет уделено малышу. Я вообще, как бы, ну, без претензий, без чего-либо. Ну, это просто странно, вместо того чтобы радоваться, что у меня родился братик, а у вас с папой сын, почему-то состояние такое, что как будто бы ещё чуть-чуть похороны…

— Тимур… — Протянула я низким хриплым голосом, вероятнее всего, от шока.

— Что, Тимур, что Тимур? — шмыгнул носом сын и провёл запястьем по губам. — Ты не спустилась посмотреть на торт, заказанный бабулей к выписке. Тебе без разницы, что в детской происходит, потому что ты люльку притащила себе. Ты как будто бы просто отгородилась от всех, закрылась, и тебе нет дела до того, что происходит дальше.

— Тим, мне сейчас на самом деле нет дела до того, что происходит.

— Ну, ведь… — Тимур тяжело вздохнул и дотронулся до меня кончиками пальцев, задел локоть, — но ведь так может произойти что-то совсем плохое?

— Наверное. Давай не будем об этом, — тихо предложил я и Тим, пожав плечами, заметил:

— Вот бабуля мне тоже очень часто говорит давай не будем об этом. И папа тоже так говорит, когда я спрашиваю а что теперь у нас будет? А уйдёт ли от нас Есения. А буду ли я опять переживать из-за того-то, что у меня снова отобрали мать.

До меня с каким-то шоком дошло, что фраза, брошенная Тимуром в тот момент, когда мы зашли в кабинет к Русу, означала не наличие любовницы, а означало расставание с близким человеком.

— В смысле. Ты разве?

— Ну, конечно. Я же спрашивал, почему у меня нет мамы, пока не появилась ты, но я тогда не помню. Но последний раз, когда я спросил, это было, наверное, ну, я, может, в классе во втором был. И тогда отец пообещал, что никогда больше такого не произойдёт, а я ему поверил, и поэтому, когда все это случилось, ну да, я только об этом и спросил, я только это и закричал, что, ну, он обещал, что больше такого не будет никогда. Я больше никогда не потеряю маму.

Мне стало совсем дерьмово, я не хотела дальше продолжать этот разговор, но, стиснув зубы и зажмурив глаза, я тихо произнесла:

— Ну неужели ты считаешь, что я действительно могла стать тебе матерью за эти годы?

— Разве нет?

Я шмыгнула носом, отвела глаза.