Я снова прикрыла глаза.

Господи, он выкручивался, как не знаю кто.

Мне кажется, у него горело со всех сторон.

Единственное, что я могла делать, это просто слушать, потому что я даже закричать на него не могла, чтобы не смел лгать мне, глядя в глаза.

Да, пусть я закрывала глаза, но все равно сам факт.

Я тяжело вздохнула, и это побудило Рустама к новому витку признаний.

— И в тот день, когда ты приехала, это на самом деле какое-то дебильное стечение обстоятельств. Она подумала, что все эти последние месяцы они могут позволить ей вести себя как-то иначе, нежели чем просто быть моей сотрудницей. Она хотела соблазнить, но после перелёта в Москву, после ночной сделки я реально ни на что не был способен, да я и не хотел ничего подобного. И да, я поступил очень жестоко, что я не позвонил тебе, когда улетел в столицу. Но, если честно, вся эта ситуация с бывшей женой, с тем, что ты могла ей поверить и посчитать, будто бы я совсем последний и безумно жестокий человек, который просто так забрал у неё сына, мне было очень неприятно от этого. Я понимал, что ты могла думать, что я с тобой тоже могу так поступить, но нет. Тимур это мой ребёнок, потому что от него отказалась мать. И мне было неприятно, что ты ей поверила.

— Я не поверила, — сказала я тихо, желая подсластить пилюлю.

Сейчас уже было глубоко плевать, кому я верила, кому не верила из-за того, что я преследовала свои цели.

— Но когда мы разговаривали… — начал Рус и я перебила:

— Когда мы разговаривали, я хотела сделать тебе больно, потому что мне было тяжело, потому что мне было настолько тяжело от того, что ты заставил меня пережить шок, стресс, непонимание и этот разговор ваш с Аликом в кабинете.

— Он свято верит в то, что я спал со своей секретаршей, — зачем-то ещё раз напомнил мне Рустам, и я поморщилась. — Но Еся, честное слово, я ни с кем не спал, я ни с кем не спал, я все это время хотел только тебя. И да, это вообще по-дурацки звучит. Это, наверное, самое глупое, что может сделать муж. Но, черт возьми, я так сильно тебя хотел, что я боялся не сдержаться. И мне твои эти щиколотки, мне твои эти узенькие аккуратные коленки... Есь, ты меня с ума сводила, а я, чтобы лишний раз не сходить с ума, сам закрывался, покупал тебе эти длинные сорочки и позже приходил спать, чтобы точно ничего не произошло, потому что это страшно. Я не хотел повторения той ситуации. Я боялся даже к тебе прикасаться. А у меня никого не было….

Есения

Я тяжело вздохнула, опустила глаза, я старалась скрыть их, потому что в них блестела и мерцала злость, агония, раздражение. Я старалась скрыть все от своего мужа предателя. Превозмогая себя, превозмогая моральную боль, то, как меня всю корёжило, выламывало кости, заставляло мышцы заходиться судорогой, я наклонилась слегка вперёд, протянула дрожащую свою ладонь к руке мужа, положила, сжала его пальцы. Из-под закрытых век покатились градинами слезы.

— Я тебе верю, — прошептала я хрипло и не смогла открыть глаза, чтобы посмотреть в лицо мужу, ведь он бы увидел, что я лгала. — Я тебе верю…

А это я повторила громче, чтобы он понял, что мне тяжело, но я ему верила.

— Еся, Есения, девочка моя, родная моя, пожалуйста…

— Я верю, — хрипло произнесла я и поняла, что если я ещё раз повторю это, то просто сорвусь в какую-то безумную истерику. Рус качнулся ко мне, перехватил мою руку своими ладонями, согрел её в колыбели своих объятий.

— Девочка моя, я никогда тебя не предам. Я никогда тебя не предавал. Да, я не самый хороший человек. И, скорее всего, я ещё тот мудак, потому что не могу правильно и вовремя расставить все точки, но, честное слово, тебя не предавал. Я женился на тебе, потому что влюбился безумно. Я влюбился не просто в какую-то девушку, я с каждым днём все сильнее и сильнее влюблялся в мать моего сына. И да, я помню, что я сказал, но это не отменяет того, что как бы не поворачивалась судьба, какие бы ни были отношения, ты та, кто воспитала Тимура. И я тебе за это безумно благодарен. Я никогда бы не смог тебя предать, поверь мне, пожалуйста, поверь.

Рус ещё ближе придвинулся ко мне, его ладони прошлись мне по плечам, сжали их, а потом муж притянул меня к себе. Я уткнулась ему в шею, стараясь подавить истерику, которая нагнеталась, собиралась по капле, по жесту, по движению, по слову. Но я не могла быть такой, я не могла позволить себе расклеиться и в самом финале все разрушить. Нет, Рус должен знать, что я ему верю, безгранично, на все сто процентов, поэтому дрожащие мои руки легли на его плечи, я обхватила мужа за шею, запустила пальцы ему в волосы, а пальцы дрожали. Ледяными были кончики. И мне почему-то в этот момент показалось, что правильно было бы отпустить себя и обнять его последний раз именно так, как я его любила, когда я ему шептала о том, что он только мой.

Я обняла его, вцепилась так сильно, что казалось, будто бы у меня все мышцы пронзило током, и я не в силах буду, даже если захочу, разжать эти объятия, ведь я обнимала его как жена, как женщина, которая его любила, безоговорочно, безусловно…

В последний раз.

— Девочка моя, моя, радость моя хорошая,— шептал дрожащим голосом Рустам и проводил ладонью мне по волосам. — Прости меня, прости меня, я настоящее чудовище. Я не достоин ничего, что ты мне дала. Но я обещаю, что все будет иначе. Я все исправлю, я сделаю все иначе.

И как бы мне сильно не хотелось ему верить, я ставила себе зарубки в памяти о том, что нет, никакой веры больше не будет, я просто кивала, потому что произносить слова было тяжело. Мне казалось, голос меня выдаст.

— Родная моя, любимая, моя хорошая. — На грани слышимости повторял Рустам. И прижимал меня к себе так сильно, как будто бы впервые видел, а у меня внутри душа разрывалась надвое: одна часть кричала он предатель, он предал нас, он использовал нас, a вторая заходилась в истерике, в оглушающем крике, с визгом, со слезами. Вторая я хотела поддаться этой иллюзии и поверить, поверить во все, что он скажет.

Весь остаток дня я провела в постели, прижимая к себе Матвея, пробовала кормить, но молоко не приходило, и я от этого переживала, и тогда появлялась на пороге медсестра, которая осматривала меня, говорила, что надо делать массаж. Я не понимала, для чего делать, если молоко не приходило. Рус хмурился, качал головой, а на ночь лёг спать в кресле, словно бы давая мне возможность для манёвра.

И первая ночь она была похожа на какой-то бред, потому что я постоянно просыпалась, открывала глаза, искала люльку, находила, включала ночник под бормотание мужа, вытаскивала Матвея, забирала к себе. А утром привезли мои вещи, привезли этот чёртов кокон для кормления. И с горем пополам я сходила в душ. Я терпела, чтобы муж прикасался ко мне, держал меня, чтобы я не упала на скользком кафеле, чтобы я не потеряла сознание. Орать хотелось, чтобы голос сорвало, но я не могла. Я молчала. Я только слушала его заверение в том, что все будет хорошо.

— Девочка моя, я все исправлю. Я обещаю.

Это ничего не значило. Я прижимала к себе Матвея, потому что боялась, казалось бы, что смысл бояться, если все уже разъяснено, я уже все поняла, что Рус не заберёт ребёнка, но было до одури страшно и на следующий день, и через день, и через пять, и даже через семь, когда врачи сказали, что нас выписывают.

И свекровь нервно высказывала Рустаму по телефону о том, что он не хороший сын, он не уважает родителей, они ни разу не приехали, не посмотрели на внука, но Рус рычал и запрещал что-либо делать в отношении меня, и поэтому только на выписке я увидела свекровь, которая расплакалась, она взмахивала руками, вытирала слезы и боялась ко мне подойти. Свёкр поджимал губы, качал головой, глядя на эту картину и прижимал к себе Тимура, который стоял бледный, как тень, и не рисковал сделать ко мне хоть шаг, и только когда мы добрались до дома все встало немножко на свои места.