Но мать была против такого расклада.

— Нет. Знаешь что? Давай ты поедешь вместе с Тимуром домой, а я останусь. Как раз оформим палату для семейного пребывания, как раз оформим все документы, а вы езжайте, я и одна смогу тут справиться.

Я покачал головой, стиснул зубы.

— Мама, ты неисправима, я тебе говорю одно, а ты мне противоречишь и говоришь другое. Если я сказал, что вам надо ехать домой, значит, вам надо ехать домой, не надо устраивать сейчас никаких торгов, никаких обсуждений. То, что я сказал это никак не обсуждается, поэтому прими к сведению, что я решил, вы сделали.

— Рустам. Ну нет, это очень, очень сложно. Ты не знаешь, как помочь сходить в душ.

— Мам до душа ещё херова туча времени. Еся ещё в реанимации. Я не знаю, когда её переведут.

— Ну что там такого случилось, что она в реанимации?

Я закатил глаза, зажал щетину на подбородке пальцами. Это было невыносимо. Вот я сейчас оказывался в той ситуации, когда мама очередную свою гениальную мысль пыталась втюхать мне за дорого. А вот как с Тимуром: давай я заберу у тебя сына, буду сама его воспитывать. Вот так и здесь: давай я останусь с твоей молодой женой и буду её воспитывать?

Да нахрен мне это воспитание сдалось.

— Мам, не перечь мне. Собирайся и уезжай. Твой водитель, я так понимаю, до сих пор ждёт на парковке, поэтому проблем уехать не будет, потом его отправишь ко мне уже с вещами.

— Нет, я сама потом приеду, я успею что-нибудь приготовить, ещё привезти.

— Мам, ты издеваешься, здесь ресторан, какой приготовить?

— Вот не надо мне, — вздохнула полной грудью мама, и в этот момент Тимур попытался её остановить, перехватить за руку, но мать была непримирима. — Вот не надо тут мне ладно, я сама знаю, что лучше для только что родившей, надо чай крутой, с молоком…

Я заскрежетал зубами, это было невыносимо, мама иногда выполняла роль реально какой-то очень раздражающей позиции и вымораживала своим поведением до ужаса, мне кажется поэтому отец всегда в таких случаях выбирал какое-нибудь очень жестокое, противоположное её поведению свойство и бил этим на протяжении всего брака.

Я просто представил, что вот если бы у меня Есения вот такие вот фортели выкидывала, то мне кажется, я свихнулся.

— Так это не обсуждается, Тимур, если бабушка у нас сейчас артачится, давай я тебе вызову водителя, езжай домой и сам понимаешь…

— Да, — тихо сказал сын, и я нахмурил брови. Его покладистость сейчас меня напрягла. Ага, он что, планирует, что останется один? Нет, я оставлю с ним водителя и няньку приглашу.

— Тимура одного в дом? — вспыхнула мать, а я покачал головой и заметил:

— Вот чтоб Тимура не одного в дом, собирайся и езжайте вместе, что ты время тянешь. Чего ты добиваешься?

—Рустам, я всегда поражалась тому, насколько ты похож на отца. Это невыносимо жить с таким человеком. Ты все рубишь с плеча, ты все оцениваешь из позиции силы.

— Так не бывает, мам, да или нет? Просто ответ.

Мама сложила руки на груди, закачала головой. Пальцами перехватила плечи, выдохнула, словно огнедышащий дракон. И стала причитать.

— Вырастила на свою голову кровиночк родную, н уважения, ни понимания, что мама знает лучше, ни в какие ворота не лезет, ещё ладно никто из родственников не знает, позорище, позорище.

Я посмотрел на сына с пониманием и просьбой, Тимур шмыгнул носом, провёл ладонью по щеке и кивнул, без слов понимая, что от него требуется.

— Я постараюсь, пап…

— Спасибо, родной, и проверь, пожалуйста, как она соберёт вещи, — тихо сказал я, и Тимур фыркнул.

— Она не вещи соберёт, она чемодан соберёт. Да ты ещё сегодня не приезжал домой. Не знаешь, что у нас там в одной из комнат полномасштабный ремонт, а не просто обстановка детской.

Я стиснул зубы и понимая, что все это я сотворил, это было сделано моими руками, поэтому нечего сейчас возмущаться. Я хотел, чтобы у меня Есения была под присмотром. Я пригласил маму, ну а уж последствия маминого участия они всегда были сравнимы с извержением вулкана, нашествием диких племён и землетрясением.

Только спустя полчаса я отпустил их домой, а сам пошёл оформляться. Когда меня проводили в палату меня нашёл наш акушер.

— Если у вас будет желание, если, может быть, вы захотите, мы можем привести ребёнка, но вам бы лучше всю одежду оставить, переодеться в наше стерильное, потому что малышу человеческое тепло нужно, да, кормить смесями, но это все равно будет легче.

Какой, однако, прогрессивный роддом…

И понял, что если бы с Есей все было хорошо, она бы эти часы проводила с малышом, а я реально боялся, не представлял, как так? Он же совсем маленький и даже непонятно, как с ним обращаться, но Еся бы точно согласилась, Есе бы было без разницы.

—Давайте попробуем, — тихо сказал я и буквально через сорок минут в палату зашла с маленькой люлькой на колёсиках медсестра.

— Здравствуйте, вы только не переживайте, я буду с вами, я все подскажу, все помогу, но это все равно намного лучше, чем ребёнок пока будет в детской.

Я понятливо кивнул, поправил на себе хлопковую пижаму. Медсестра остановилась, затормозила передо мной и тихо произнесла:

— У вас очень крепкий мальчик, очень хороший богатырь, — тихо сказала она и спрятала улыбку. — Возьмите его на руки, не бойтесь, он крепенький.

Только я стоял, смотрел на маленькие ручки, которые были сейчас закрыты варежками, на съехавший слегка в бок колпачок на голове, на пелёнку белого цвета с лиловым узором по краю.

Мой младший сын…

Маленький сын.

Я не знал, как его взять, я не знал, как к нему подойти, обнять, прижать к себе.

С Тимуром было все не так. С Тимуром было все проще. Сейчас меня триггерило все, начиная от того, как он во сне приоткрывал ротик, заканчивая тем, как женщина медсестра сюсюкала его. Мне казалось это люто неестественным, а потом она поднимала на меня взгляд и качала головой, говоря, что скоро мама будет, скоро мама приедет.

Вещи Есении, бодики, комбинезончики для малыша привёз водитель, но на этом дело не остановилось. Мать звонила мне каждые полтора часа, требовала фотоотчет, а у меня телефон в руках не держался, меня люто трясло от того, что Еся была там в реанимации. Как вообще это могло быть, почему её до сих пор не перевели? Если все прошло хорошо, то должно было уже все закончиться.

Я нервничал, психовал, и в этом психе, в ожидании какого-то ужасного приговора что ли прошла вся ночь.

Малыш просыпался, даже не кричал, а сонно разевал ротик, требуя бутылочку, и тогда появлялась медсестра, докармливала его, а первый раз я не смог поменять подгузник, потому что малыш был такой маленький, такой хрупкий.

Я боялся его помыть, у него были пальчики тоненькие, как веточки и ручки, такие же. Розовенький весь, и когда медсестра его переворачивала на животик, он без звука открывал ротик.

Утром в дверях палаты появился наш врач.

— Как у вас дела? — Спросил он хмуро, и в этом вопросе, в его взгляде, который постоянно бегал, я искал какой-то намёк на состояние Есении.

— Лучше скажите, как моя жена и как долго она ещё будет лежать в реанимации, если все прошло хорошо, почему вы её держите в реанимации?

— Потому что была кровопотеря, — медленно выдавил врач и покачал головой.

А что я мог на это сказать?

— Восстановите кровопотерю, восполните её, чтобы мою жену тут же перевели.

На самом деле ожидать человека из реанимации это агония.

Я винил себя.

Бесился, не мог ни на что повлиять.

Алик как-то узнав о том, что у меня родился ребёнок, начал названивать, но мне мерзко было с ним разговаривать, зато Духовицкий тут как тут нарисовался со своими звонками и поздравлениями. Какого хрена, как они умудрялись так быстро разносить все сплетни и новости?