И, слушая его хриплый смешок, Миле приходилось стискивать пальцы и напоминать себе раз за разом: «Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!»

В тот момент, когда Жанат по-хозяйски положил руку на спинку ее стула, и слишком близко наклонился к Миле, чтобы сказать что-то сидевшему рядом с ней мужчине, Мила не выдержала и вскочила. Схватила со стола пачку сигарет.

— Мне нужно проветриться, — бросила она Жанату, который глянул на нее, прищурив свои темные глаза.

Мила обошла дом, удаляясь от шумной захмелевшей компании.

Сумерки влажным одеялом опустились на сад, создавая причудливые пугающие тени в цветущем орешнике и в буйных кустарниках вишни. Но не это пугало Милу, которая дрожащими пальцами подожгла спичку и глубоко втянула терпкий дым. То странное ощущение, непривычное и забытое за столько лет, когда Жанат оказался так близко к Миле, словно взял в кольцо сильных рук, захватило ее. Когда-то давно именно так чувствовала она себя рядом с сильным и крупным отцом. Омар, хоть и не любил возиться с дочерью, все же всегда был каменной стеной, за которой прятались домочадцы. Наверно именно из-за этого ощущения надежности и защищенности мать со временем полюбила отца, не смотря на разницу в социальном статусе и несовместимости характеров.

В голове набатом звучали слова Жаната про ее неразборчивость в связях.

С каких пор Милу волнует мнение чужого человека? Даже родные отвернулись от нее, словно она была несмываемым позором семьи и нахождение с ней в одной комнате могло заразить их вирусом.

Мила смогла пережить это.

Но как же больно ударили Милу слова этого хладнокровного монстра! Мила хотела крикнуть Жанату в лицо: «Я виновата лишь в том, что любила!» Словно ему нужны ее жалкие оправдания!

Будь она хоть трижды святая, ВИЧ ложится на человека пожизненным клеймом, прожигая плоть до костей, помечая кровавой печатью «БРАКОВАНО»*.

А клеймённых принято обходить стороной, чураться, как прокаженных, а иногда бояться пожать руку инфицированному человеку, тем самым проявляя невежество и ограниченность ума. Сколько раз Мила хотела бросить брошюры о ВИЧ в лицо родителям и крикнуть, чтобы они перестали мыть за ней посуду в перчатках и стирать полотенца, которыми она вытерла руки.

Но даже с этим Миле удалось справиться и прорасти толстой коркой безразличия.

И как же глупо было после слов Жаната стоять в темном саду, вдыхая терпкий аромат зелени и выдыхая терпкий дым сигарет, задыхаться от собственного бессилия перед вирусом.

Мила подпрыгнула от покашливания, прозвучавшего за спиной.

— Семен, — выдохнула Мила и прижала руку к груди.

— Извините, что напугал вас.

— Нет, ничего. Я слишком глубоко ушла в свои мысли.

— Поделитесь? — Семен кивнул на смятую пачку в руках Милы.

— Конечно.

Летний ветер разнес по саду тихий шепот листьев. Цикады вылезли из укрытий и засвистели звонким стрёкотом. Густые заросли винограда образовали над головой козырек. В конце лета, когда обжигающие лучи солнца переполнят растение жаром, сладкие плоды будут грузно свисать над головой, остается лишь только протянуть руку, сорвать тугую гроздь и смаковать сахарные ягоды.

— Вас Жанат отправил?

Семен промолчал и в его спокойном молчании был ответ. Затем Семен устремил невидящий взгляд в глубину сада и внезапно проговорил.

— Мне очень жаль, Мила.

— Это вы о чем? — Мила застыла с сигаретой у губ.

— О вас. О ВИЧ. Обо всем, через что вам приходится проходить.

— Ничего, я привыкла, — прохрипела Мила, сглотнув комок в горле и сделала глубокую затяжку.

— К такому невозможно привыкнуть.

— Это вы о ВИЧ? Он не оставляет выбора. Остается принять и жить дальше.

— Но все же вы не заслужили всего, что происходит с вами.

— А-а-а, вы про Жаната, — с иронией спросила Мила. — Поверьте, родной отец обращался со мной хуже, так что жестокость чужих людей меня не задевает.

— По вашим глазам этого не скажешь, — усмехнулся Семен и глянул на Милу с улыбкой. — Вашим взглядом можно было прожечь дырку в стене.

Против воли Мила улыбнулась и почувствовала, как напряжение спадает. Было так спокойно и надежно стоять рядом с Семеном и вести тихие беседы.

— Помогите мне, — выдохнула Мила и зажмурилась, когда поняла, как глупо звучат ее слова.

— Я не могу, — просто ответил Семен. — Я никогда его не предам.

Повисло молчание.

— У вас есть семья? — спросила Мила.

— Да, — его голос прозвучал странно глухим.

Семен вытащил из кармана портмоне, раскрыл его и протянул Миле. С истертого фотоснимка на нее смотрела молодая девушка. Копна рыжих волос собрана в пышную косу, улыбка открытая и шальная, а глаза — круглые и добрые — были копией смотрящих на снимок глаз Семена, которые засветились любовью с примесью всепоглощающей печали.

— Как ее зовут?

— Мали, — голос Семена дрогнул.

— Что случилось? — тихо спросила Мила.

Со стороны веранды над вечерним садом поплыли протяжные аккорды джаза. Саксофон брал пронзительные высокие нотки, постепенно перетекая в тягучие низкие гаммы.

— Авария. Двенадцать лет назад. Это был ее шестнадцатый день рождения.

«Моя ровесница», пронеслось в голове Милы, пока она смотрела, с какой любовью Семен поглаживает волосы на снимке, словно морщинистые пальцы действительно заскользили по волосам девушки.

— Она всегда останется моей семьей, — мужчина сделал глубокую затяжку и спрятал портмоне в кармане. — Водитель — сынок богатых родителей. Обдолбанный дурью, даже не остановился, чтобы помочь ей, — при последних словах Семен впечатал окурок в каменный дорожку.

— Мне очень жаль, — тихо произнесла Мила, понимая всю бесполезность пустых слов.

— Я смотрел, как этого, — Семен задохнулся и откашлялся, — ублюдка выпускают прямо из зала суда и не мог ничего сделать. Его отмазали. Он даже в суд пришел под кайфом, представляете? — горький смех вырвался из груди Семена.

— Это ужасно, — выдохнула Мила.

— Да. Потом его родители отправили за границу на лечение. И след потерялся.

Миле стало тяжело дышать, когда она представила с какой беспомощной яростью Семена смотрел в спину убийцы его дочери, когда тот покидал зал суда с ощущением полной неприкосновенности.

— Я искал его. Нанял лучших сыщиков. Подключил связи в КНБ. Все тщетно.

Мила сжала руку Семена, в немой попытке утешить его.

— Два года я искал его, и не мог найти, — Семен помолчал, затем выдохнул. — А Жанат нашел. Я пришел к нему и за тридцать девять дней он перевернул верх дном весь мир и нашел эту мразь, — Семен помолчал и продолжил с веселой грустью: — Жанат был совсем мальчишкой, даже тридцати нет. И уже тогда у него была волчья хватка.

Мила устремила невидящий взгляд темно-синее ночное небо, не в силах представить сурового Жаната дерзким юношей. Казалось, этот мужчина родился таким, какой он был сейчас — мрачный, скрытный, безжалостный.

— Он совершенно меня не знал, но не просил взамен ничего. Правда, ничего, — казалось, что Семен до сих пор удивляется щедрости Жаната. — Тогда я сам предложил быть возле него. Куда бы он ни пошел, чтобы он ни сделал. Возможно, когда-нибудь я смогу вернуть ему долг.

Мила отказывалась слышать что-то хорошее об этом человеке. «Он безжалостный монстр, без души и сердца», твердила про себя Мила. Но слова Семена повисли меж ними, тихим эхом отзываясь в сердце Милы.

И Мила поняла, почему в глазах Семены мелькает несмываемая печать скорби.

И почему он никогда не встанет спиной к Жанату.

И это было правильно.

— Вы готовы вернуться к гостям? — участливо спросил Семен.

Мила кивнула, пригладила волосы и пошла вслед за Семеном, надеясь, что застолье вскоре подойдет к концу и они уедут, пока вечер не стал еще хуже.

Мила еще не знала, как сильно она ошибалась и насколько все может быть хуже.

Наблюдения и мысли связаны со взглядами и опытом главных героев, а не с личным видением Автора