Люк со скрипом приоткрылся, удерживаемый сильной мускулистой рукой, Трикси немедленно схватила оружие, но когда мужчина пролез в подвал по пояс, она уже готова была расплакаться от счастья, а Рэндал забыл обо всех своих сомнениях.

— Зеймар! — восторженно пискнула полурослица.

— Прошу прощения, — голосом Лииры отозвался воин, — это единственный южанин, которого я знаю достаточно хорошо, чтобы копировать.

Трикси так разозлилась на новую личину, что совершенно забыла об опоздании и прыгала вокруг Лииры, как разъяренная болонка добрых полчаса. Лиира же полчаса изображала истинно-зеймарскую невозмутимость, тем более что свидетельницей его ярости она никогда не была, и выбора не оставалось, а потом закатала рукава, обнажив синеющие на смуглой коже татуировки и напомнила, что им пора выходить, если они не хотят застрять в толпе перед узкими воротами Южан. Одного взгляда на руки Зеймара Трикси хватило, чтобы побледнеть и заткнуться.

— Э-эм, — растерянно протянул Рэндал, который последние несколько минут не смог бы вставить и слова, даже если бы захотел, — мне кажется, ты что-то перепутала. Это женская одежда…

— … закрывающая лицо, волосы и а-абсолютно все тело, — без запинки отчеканила Трикси, путаясь в ярко-красных шароварах, — я бы и себе такую взяла, но по росту мне подходит только детская.

Одобрительно хмыкнув, Лиира прислонилась к стене и сложила руки на груди, стараясь не выходить из образа. Она хотела было характерным жестом задумчиво потеребить бороду, но вовремя вспомнила, что подбородок Зеймара находится вовсе не там, где ее собственный, и соответствующие движения в районе груди создадут вовсе не тот эффект, на который она рассчитывала.

Даже если инквизиторы сядут им на хвост и пройдут в квартал Южан, стоит им только попытаться приподнять чью-то чадру, и они лишатся рук прежде, чем успеют произнести «Pater noster». Так что Рэндал, будучи благочестивой женщиной под защитой своего двухметрового бородатого, хоть и не совсем настоящего, супруга может никого не опасаться.

Трикси гениальна! Знать ей об этом, конечно же, не обязательно.

— Понятия не имею, как себя во всем этом вести, — проворчал Рэндал, растерянно поводя руками в ярких рукавах. Голос заглушала красивая пестрая ткань, только голубые глаза глаза его сияли ярко, как прежде.

— Главное — не отсвечивай, — в последний раз открыв люк гостеприимного подвала, усмехнулась Лиира.

— А ты не темни, — проворчала Трикси, закидывая ноги в люк, — и не начинай игру в слова, если не можешь выиграть.

Поддать ей сапогом Лиира уже не успела, полурослица нырнула в темноту.

* * *

Опасения насчет толпы не были так уж напрасны. Вход в квартал Южан представлял собой несколько проходов под украшенной узорами аркой, они были достаточно широкими, чтобы прошел даже самый тучный горожанин, но настолько низкими, что пройти, не склонив головы, могли только гномы, дварфы и полурослики. Впрочем, напомнить о том, что к ним нужно относиться с уважением, местные жители хотели только людям, с которыми у них не заладилось с самого начала.

Лиира почтительно поклонилась, проходя через ворота, нельзя было допустить, чтобы ткань ее иллюзорного тюрбана коснулась арки, Трикси семенила следом, держа за руку Рэндала. Вооруженные до зубов стражники никого не досматривали: тот, кто принесёт неприятности в квартал Южан, получит их обратно сторицей. Толпа медленно вливалась в узкие улицы, словно кровь в опустевшие сосуды, горожане несли сюда золото, чтобы оставить его на рынке, обменять на экзотическую еду или глоток дурмана — южане не отказывали ни в чем: приветливые, угодливые и всегда вооруженные.

Поначалу Лиира беспокоилась, что в толпе быстро станет очевидно, что ее реальная комплекция вовсе не соответствует иллюзорной, но мало кто рисковал подходить к Зеймару близко. В узких переулках квартала вокруг его фигуры образовывался вакуум, толпа обтекала его, словно бурная река огромный камень. Но если гости из Уотеркрика просто не хотели лишний раз задеть плечом здоровяка, то когда на пути стало попадаться все больше местных, Лиира заметила, что их улыбки гаснут, а вежливые поклоны превращаются в подобострастные.

Проклятье! Зеймар никогда не посещал квартал Южан вместе со своей командой, но с чего они взяли, будто он там вовсе неизвестен? Чертов план состоял в том, чтобы не привлекать внимания!

— Не знала, что Зеймар пользуется таким уважением среди своих, — прошептала Трикси откуда-то сбоку.

— Это не уважение, — запоздало ругая себя за глупость и спешно опуская рукава, чтобы скрыть неизвестные ей, но хорошо знакомые всем вокруг узоры на руках, прошипела Лиира, — это страх.

К счастью, нормы приличия не позволяли южанам первым обратиться к важному человеку, если он сам не пожелал заговорить с ними и, обливаясь холодным потом, Лиира прибавила шаг.

* * *

Она улыбается ему и говорит так быстро, что он едва поспевает за ней мыслью, настолько поглощен ее обаянием. Улыбка полоской жемчуга блестит на смуглом лице, Мунира не скрывает его и не обязана уступать мужчинам право заключать сделки — женщинам кочевников позволено многое. Отец Зеймара сказал бы, что даже слишком. В его собственном племени прекраснейшие из женщин не смеют поднять глаз, говорят только тогда, когда к ним обращаются и не показываются чужакам вовсе.

Она мертва, он знает это, но проклятый сон не оставляет его, и он не в силах перестать к нему возвращаться.

Ни одна женщина не смотрела на него так, как Мунира — в ее взгляде нет страха, только восхищение, но он знает, что это только до тех пор, пока она не поймет, кто он такой, а значит, действовать надо быстро. Зеймар распахивает полог шатра ее отца без приглашения, прекрасно зная, что ему сойдет это с рук — он принес больше золота, чем караван заработает за несколько месяцев тяжелого пути и гораздо больше, чем стоит одна женщина. Золотые монеты рассыпаются по ковру с узором из черных змей, сочатся кровью сотен детей, стариков и женщин, но видит ее только Зеймар.

Он рванулся из сна, не желая видеть то, что будет дальше, но змеи с ковра бросились на него. Он не почувствовал боли, но снова провалился в песок.

Мунира не улыбается больше, сидя на красивом вороном коне, связанная по рукам и ногам, ее глаза красны от слез, а голос охрип от рыданий. Она привыкнет, они все привыкают. Пустыня простирается перед ними, смертоносная и прекрасная, гибкие тела черных смей скользят сквозь песок. До дома уже не далеко.

И она действительно привыкает — через несколько месяцев она начинает улыбаться снова. Пусть не так ярко, как раньше, но чтобы чувствовать себя счастливым, ему довольно и того. Она делит с ним постель, выполняет все его просьбы и ведет себя, как достойная жена, но с полуночи и до края утра она сидит снаружи дома и смотрит на звезды, напряженная, как струна.

И на исходе лета, в самую ясную ночь, она уходит по звездам в пустыню. Туда, где в одиночестве не выживает никто. Пески поглощают ее, и змеи жалят ему ноги, когда он бросается вслед.

Это сон! И то, что он все длится, ненормально! Зеймар чувствовал свое тело, мокрое от пота, слышал хриплое дыхание, но не мог открыть век, под которыми раз за разом видел одно и то же.

Она уходит, не оборачиваясь, не прощаясь, и уносит с собой всю радость его жизни. Солнце меркнет, бледнеют луны, но он идет по следу в чужие земли, и с каждым шагом теряет часть себя, но не останавливается.

— Вернись! — воздух со свистом вырывался из пересохшего горла. — Я заплатил за тебя!

Выпадают волосы — больше не носить ему боевых кос, сгнивают и вываливаются глаза — пустыми глазницами он видит новый мир, где все не так, как его учили, лохмотьями повисают иссохшие мышцы — он больше не поднимет против врагов секиру… В пустом сердце гаснет ярость, он превращается в ничто.

Вязкое марево сна все бурлило и тянулось, как патока, тяжелое настолько, что становилось трудно дышать, пока Зеймар, наконец, не открыл рот и не закричал от ярости, горя и сожаления, срывая горло, надсаживая грудь. Боль, которую его годами учили не замечать в бою, пронзила его, когда он ударился об пол и, наконец, проснулся.