В одном исподнем, покрытый потом, запутавшийся в простыне, он тяжело дышал, пытаясь унять клокочущую внутри ярость, которая все не ослабевала, несмотря на то, что уже много лет он должен был вызывать ее с помощью листьев копита. Она покинула его, когда он покинул родные края, и вернулась просто потому, что ему плохо спалось? Либо так, либо Наласкар обратил взор на самого жалкого из своих детей…

Приподнявшись, он попытался понять, где находится, но обстановка знакомой не казалась. Зеймар видел ряды простых кроватей, похожих на ту, с которой он только что сверзился сам, и людей, беспомощно дергающихся и плачущих во сне. В основном стариков. Характерный запах не оставлял сомнений — он в лечебнице. Как-то так обычно и заканчиваются танцы с эльфами и их отравленными клинками. Эта пигалица должна будет очень многое ему объяснить…

С трудом усевшись на пол, он повернул голову к проходу между рядами кроватей и замер. Полная нога в потертой кожаной туфле выглядывала из-за угла, и склонившись на бок, Зеймар увидел пожилую служительницу Паластора. Она лежала на досчатом полу, раскинув руки и рассыпав вокруг целебные травы. Лицо ее, морщинистое и круглое, выражало детскую обиду, по щекам катились слезы — она спала и видела не самые приятные сны. Подергав ее за рукав и похлопав по щекам, Зеймар понял, что ничего не добьется. Поднявшись на ноги, он, покачиваясь, направился к выходу из палаты и в коридоре обнаружил священника и несколько послушников, спящих все тем же беспробудным сном.

Зеймар никогда не владел магией, но знал о ней достаточно, чтобы с уверенностью сказать, что у служителей Паластора не просто выдался тяжелый денек на работе — они подверглись магическому воздействию все разом, и ни один не смог ему противостоять. Им всем нужна помощь и немедленно!

Все еще тяжело дыша, он подошел к окну и распахнул его, чтобы привлечь внимание стражи, и в первый момент ему показалось, что и он все еще спит. Площадь перед собором святого Лаупсена была сплошь покрыта телами людей. На земле лежали торговцы, путешественники, стражники, клерки, попрошайки, мужчины, женщины и дети — словом, все, кто спешил в этот день по своим делам. А на горизонте, словно воткнутая в землю большая игла, кружилась темная воронка, тонкий край которой вонзался прямо между узких башен квартала Южан.

— Ах-хара! — выдохнул Зеймар и, сорвав накидку с первой же попавшейся в коридоре вешалки, бросился бежать.

Не важно, что он больше не в Кальхире, это все еще его народ.

Уотеркрик — огромный город, шумные улицы которого полнились людьми и днем и ночью, умолк, погрузившись в тягучий нездоровый сон, который длился и длился без конца. Зеймар ступал между телами, беспокойно оглядываясь по сторонам — он прошел уже через три квартала и в каждом оставался единственным, кто стоял на ногах, а не лежал на земле. Перед низкими воротами Южного района он не выдержал и выдернул секиру из заплечных ремней распростертого на земле воина, тот даже не пошевелился.

— Прости, брат, — оборачиваясь к воротам, выдохнул Зеймар. Он поклонился башням малого дворца и ступил на землю, принадлежавшую его народу.

Едва ли он сможет снова поднять секиру против врагов, но хотя бы умрет, как мужчина.

Зеймар никогда не приходил сюда прежде, здесь люди знали, частью чего он являлся и готовы были превозносить его за то, на что в одиночку он был не способен. К племени Наласкара взывали, когда больше не оставалось надежды на мирный исход. Шейхи открывали бездонные кошельки и платили золотом за смерть своих врагов… а также их женщин, стариков и детей, чтобы не осталось никого, кто мог бы отомстить. Шаманам племени был известен секрет, как наделить воина священной яростью, сжигающей все на своем пути, сделать его неуязвимым для любого оружия. И Зеймар был таким: к двадцати годам он был покрыт шрамами и татуировками точно также, как его братья, и твердо знал, что нет на свете никого сильнее их. Горели деревни, рекой лилась кровь и золото, каждая новая вспышка ярости обещала новую победу…

Он выкупил девушку из кочевников и женился на ней — так делали все, но когда Мунира сбежала, что само по себе казалось безумием, погасла и ярость. Сгорая от стыда, он должен был глотать горькие травы, чтобы вступать в бой снова, и в конце концов не выдержал снисходительных взглядов. Говорили, это потому, что Наласкар отвернулся от него. Не мог же он в самом деле сказать им, что дело в женщине… и в том, что он больше не уверен, что поступает верно.

Когда он отправился в погоню, оказалось, что за песками Кальхира скрывается совсем другой мир, для которого Мунира приспособлена куда лучше. Она ускользала от него раз за разом и, наконец, следы привели его в Уотеркрик, настолько огромный, что потребовались годы, чтобы найти ее там. И за это время он привык ко множеству новых вещей, научился договариваться и считать золото вместо того, чтобы выбрасывать его на ветер, привык видеть на улицах улыбающихся женщин, которым ничто не угрожало. Прошло так много времени, что он стал похож скорее на северянина, чем на южанина, и именно в этот момент он нашел ее снова… Эта встреча закончилась для него несколькими месяцами тюрьмы, где у него, наконец, оказалось достаточно времени, чтобы подумать.

Спустя столько лет вдали от племени он начал понимать, что он вовсе не был защитником народа, как ему говорили, он был убийцей, и убивал для тех, кто способен заплатить больше. И ничего больше он не умеет. Татуировки на его теле говорят людям не о том, что он герой, а о том, что он опасен.

Освободившись, он больше не прикасался к травам, он надеялся, что если накопит достаточно богатств, если однажды придет снова, смиренным и уважаемым человеком, если найдет нужные слова, то ему удастся убедить жену и дочь, что он изменился. Но Мунира не взяла ни медяка, чтобы излечиться, когда ее поразила болезнь, и Латифа не притронулась к деньгам после ее смерти.

И тогда он купил копита снова, потому что нет смысла пытаться быть хорошим парнем, если все равно не получается. Но в тот же вечер он все равно попытался, потому что ни один черномордый эльф не смеет нападать на гостя в его доме… Может, Зеймар много чего позабыл, но законы гостеприимства — святы.

Чем ближе он подходил к воронке, тем сильнее тускнел свет. На площади у колодца уже царил полумрак. В полуметре от земли, запрокинув голову, висела тонкая женская фигура, тьма текла в ее руки из-под закрытых век лежащих рядом людей. Завиваясь кольцами, тьма поднималась по ее телу вверх, теряясь в небесах, застилая Солнце.

Перехватив секиру покрепче, Зеймар зарычал и бросился вперед. Может он прожил полжизни не как защитник народа, а как его бич, но он хотел быть героем, всегда хотел. И, может, это последнее, что он в своей никчемной жизни сделает, но он разрушит это колдовство!

Но едва подняв секиру над головой, размахнувшись для решительного удара, он увел лезвие в сторону так, что оно едва коснулось края воронки, не задев женщину внутри. Она была такой, какой он ее встретил несколько лет назад — бледной, худой и изможденной. Зеймар тогда не спросил ни о чем, у него было полно собственных причин не вспоминать о прошлом, и она поменяла множество личин, пытаясь скрыть настоящее лицо, но все же он ее узнал.

«Прости меня, Зеймар, я не думала, что так получится…»

За его спиной послышались приглушенные голоса и лязг тяжелых доспехов, но он не обратил на них внимания. Опустив взгляд, Зеймар увидел светлую голову Трикси. Полурослица лежала на земле, сжимая руку молодой девушки в ярких одеждах. Прекрасно зная, что увидит, Зеймар опустился на колени и взял девушку за ладонь, слишком широкую для женщины, но гладкую и чистую, никогда не знавшую оружия. Эта рука заставляла его светиться изнутри, когда кругом была лишь тьма.

Как долго он спал? Что они без него натворили⁈

— Джейд, разверни еще один щит, — продолжал гулкий, хорошо поставленный голос, — подготовить поле антимагии!

Зеймар отпустил теплую ладонь, поднялся на ноги и медленно развернулся. Напротив него под переливающимся куполом магического щита стояли инквизиторы Уотеркрика во главе с высоким седым паладином. Десять человек, одаренных богами.