Еще один только миг темноты и Рэндал видит, как священник возлагает руки на голову его друга, вновь неуловимо изменившегося. Святой отец признает его право говорить и действовать от имени Камадара. Рэндал так горд, никто не заслуживает этой чести больше. Он моргает снова.

Корнелиус, совсем взрослый, уважаемый священник, говорит, что уходит в город и Рэндалу нужно совсем немного подождать.

«Время быстро пройдет, вот увидишь», — улыбается он и время в самом деле проходит быстро. Когда он возвращается, его волосы белы и редки, а кожа вся в морщинах, но он улыбается так светло, что это становится не важно, ведь они отправляются в большой город вместе, как Корнелиус и обещал.

Лиира распахнула глаза и принялась яростно вытирать с лица слезы. Вот как это происходит, вот как хорошие воспоминания превращаются в дурные сны. В этих картинах прошлого нет ничего дурного, но для того Рэндала, который видит их сейчас, они наполнены болью потери, яростью несогласия, тоской одиночества.

Но эти сны не похожи на большинство из тех, что она видела. В них нет никаких болезненных преувеличений, никаких искажений, ничего фантастического, это просто круговорот воспоминаний, и, если подумать, до этого момента она видела настолько правдоподобный сон только раз…

Она забрала все, что причиняло ему боль, но когда Рэндал проснулся, он все равно заплакал. Лиира не будет рядом вечно и однажды он останется со своей болью один на один. Больше нет места, где он мог бы спрятаться от реальности, даже сны предали его.

— Не плачь, — сказала она просто чтобы что-то сказать. — Каждую секунду где-то восходит Солнце. Однажды доберется и до нас, нужно просто…

— … подождать? — Рэндал поднялся и посмотрел на нее хмуро, в глазах стояли слезы, на щеке отпечатались складки грубой ткани, на которой он спал.

Едва ли вообще существовали слова, способные его утешить, но попытаться стоило. Лиира растерянно пожала плечами и болезненно поморщилась, случайно задев свои ожоги. Нескоро она забудет парней, орущих от боли под расплавленным металлом своих же кирас. Если бы она видела сны, они бы приходили к ней в кошмарах, дымясь и обрывая ногти об оплавившиеся заклёпки доспехов. Но что ещё страшнее, ей этой выходки не простят другие, вполне живые и здоровые инквизиторы.

Она клялась себе, что никогда не станет похожей на отца с его хладнокровной готовностью причинять боль живым лишь за единственный намек на непослушание, но она все еще наполовину он и от этого никуда не деться. Сейчас, размышляя о случившемся, она находила множество способов оторваться от погони, но тогда ей в голову пришел только один…

Пару раз моргнув, Рэндал подсел ближе и поднял руку над ее ранами, золотистый свет согревал, но не обжигал, боль отступала.

— Жрецы Камадара предпочитают не иметь дело с такими, как я, — осторожно проговорила Лиира, — но ты никогда не отказывался.

— Корнелиус говорил, что даже для рожденных во тьме есть надежда. И что не бывает одного без другого — света без тьмы, добра без зла, ночи без дня…

Если Корнелиус высказывал подобные мысли раньше, совершенно не удивительно, что у инквизиторов за много лет накопились к нему вопросы — с их точки зрения это ересь. Лиира поджала губы и перевернула руки, позволяя свету залечить ее раны.

Церковь Камадара — не место для людей, мыслящих подобным образом. Господин Рассвета дает им силы, чтобы бороться с тьмой, а не смиряться с ее существованием, и уж тем более не ставить ее на другую чашу весов, чтобы возвести в равенство. Если бы храмовники узнали, что Корнелиус учит послушников чему-то подобному, его дни в церкви были бы сочтены. Но он, должно быть, и не говорил этого всем… Рэндал явно значил для него больше, чем остальные.

Странно, но из-за того, что другие назвали бы ересью, от Корнелиуса не отвернулся его Бог, а он лучше всех знал, что творится в голове человека, который принадлежал ему полностью. Старику было почти семьдесят и он умер смертью святого, а не отверженного. И Камадар дал ему сил на это.

Вздохнув, она признала, что не сильна в теологии.

* * *

Темнота окутывает его, течет сквозь тело, обволакивает мысли, она забирает боль, отгораживает от мира. Хорошо. Так и должно быть. Не существовать так легко: нечего стыдиться, не о чем жалеть. Темнота не позволит ему причинить боль еще кому-нибудь, а за ее пределами он все равно никому не нужен.

Он останется здесь навечно, он не будет слушать голоса.

— Я сделал все, что мог, — юношеский голос, растерянный и грустный. — Я не знаю, почему он не просыпается. Прости.

Прикосновения теплых рук разрезают тьму, заставляя его тело светиться изнутри, но они не вечны. Они становятся все реже, а потом прекращаются вовсе и темнота возвращается, непроницаемая и нерушимая.

Покой — это то, что ему так давно нужно, он гасит пламя ярости, вечно живущей в нем, вечно жаждущей крови. Он никогда больше не позволит ей вырваться наружу, он не хочет больше знать, как она хороша, как освобождающе-прекрасна, когда стирает грань между правильным и неправильным, когда становится все равно, воин перед тобой или ребенок, и желание только одно — убивать…

— Прости меня, Зеймар, я не думала, что так получится, — голос молодой женщины, болезненный и слабый, рука ее холодна, — что есть вещи хуже, чем смерть.

Если хоть что-то осталось от его чести, он не может умереть иначе, как от клинка. Но никто из рассеивающих тьму не приносит с собой оружие, только слова. Пусть они замолчат, пусть оставят его в покое!

— Мы должны уйти, — теплые руки обнимают его, горячие слезы падают на шею, голос дрожит от рыданий, — мы не можем больше заботиться о тебе.

И они уходят.

* * *

Когда Трикси вернулась, она первым делом протянула Лиире длинную черную флейту с надписями на языке народа шу. Инструмент одиноко лежал посреди пустой комнаты, которую они с колдуньей занимали, и Трикси решила, что в ближайшее время вернуться за своими вещами никто из них не сможет, так что захватила ее. Лиира вскинула бровь, но флейту приняла. Затем полурослица разложила перед ними хлеб, сыр и овощи, которые ей удалось купить, пока она петляла в толпе по рынку, пытаясь сбить слежку, на случай если она была. Гильдия воров, дроу, инквизиция, кого они еще разозлят до того момента, как сдохнут?

Лиира отказалась есть, Трикси метнула в нее злобный взгляд.

— Ты что, думаешь, все закончилось? — проворчала она. — Думаешь, у тебя есть возможность пролежать с пустым желудком пару дней не в силах подняться? Ешь! Следующий раз, когда ты не сможешь поднять руку, может стать последним.

Глаза Лииры потемнели, это было видно даже сквозь иллюзию чужой внешности. Оставалось только надеяться, что это не признак слабости.

— Мне не нравится, когда меня заставляют есть.

— А жить тебе нравится? Ни инквизиторы, ни воры не будут ждать, пока ты соизволишь пообедать!

— Простите, — тихо проговорил Рэндал, когда они уже готовы были наброситься друг на друга, — это все из-за меня.

И прежде, чем подумать о последствиях, прежде, чем сообразить, что для откровенности сейчас не время, Трикси открыла рот и возразила:

— Нет, это все из-за меня.

В подвале воцарилась такая тишина, что Трикси, казалось, могла различить, как дерево рассыхается и появляются новые трещины. Никто не дышал, включая ее саму. Лиира щелкнула пальцами и сбросила личину, видимо, чтобы легче было сосредоточиться, ее грязные белые волосы падали на плечи, темные круги залегли под глазами. На Рэндала Трикси предпочитала не смотреть.

— Для тех, у кого есть мозги и нет совести, всегда найдется место в Гильдии, — сглотнув, начала она, — но я… провинилась. Настолько, что просто вышвырнуть меня было недостаточно, следовало убить.

Осторожно подбирая слова, она думала о том, какие карты можно выкладывать на стол, а какие нет. Она и без того совершила много ошибок, нужно остановиться, пока не стало слишком поздно. Сейчас она должна поступить умно. И продолжать в том же духе, если хочет выжить.