— Если это интересует тебя, то…

— Он кончил с рыком, а она просто, сцепив зубы, дотерпела, — перебиваю и с выпученными глазами выплевываю ему в лицо то, что на ходу про выдуманную с утра пару сочиняю. — Потом пришел козел-викарий и сказал, что они кровные, но разлученные коварными односельчанами, брат и сестра — вот такая незадача, но шустрый сперматозоид — тогда ведь презервативов не было, увы, а кобели не спешили овечий пузырь на член натягивать, гораздо же проще даму разорвать и натереть ей огромный влажный влагалищный мозоль…

— Оль, что с тобой? Ты…

— Я, наверное, закончу, если ты не возражаешь?

Он делает рукой мне барский разрешающий жест и с громким выдохом поворачивается лицом к реке. Теперь прищурившись, внимательно неспешное течение разглядывает.

— … так вот, хвостатый скоростной черт, к сожалению, уже оплодотворил жирную яйцеклетку. Теперь там будет уродец, если выродит, конечно, глупая худосочная нимфоманка-графиня.

Зло смеюсь и дергаю его за руку.

— Ну как тебе сюжет, Смирнов?

— Охренеть, какая задушевная любовная история! Ты…

— Ну что я, Господи, что я? — со злостью шикаю и дергаю свою сумку. — Что я, Лешка? Что не так?

— У тебя проблемы?

— Абсолютно никаких. Все, как ты говоришь, просто зашибись и шито-крыто.

Оба резко замолкаем — спокойно слушаем дыхание друг друга. Заглядываю, наконец-то, в бумажный пакет и широко открываю рот, но тут же быстро, словно нашкодивший ребенок, прикусываю нижнюю губу.

— Ты купил тест на беременность?

— Угу.

— Он мне не нужен, Лешка. Я не просила, тем более что я не беременна…

— Ты ведь этого не знаешь.

— Знаю, — грубо обрываю. — Не спорь со мной, пожалуйста.

— Догадываешься, скорее всего. Оль, я прошу тебя, — он слепо берет мою руку и бережно сжимает, — давай вместе…

— Я была у врача, Алексей.

Смирнов вскидывает голову, устремляет свой отчего-то очень темный взгляд в мое лицо и, по-моему, скрежещет зубами:

— Ты…

— Что я? Как посмела? Да легко и очень просто. Пока ты становился крестным отцом, я, спокойно и очень не спеша, посетила своего гинеколога. И он сказал, что нам…

— Это не страшно, одалиска.

— … надо расстаться, Алеша, и это наш разрыв или финал. Сейчас попрощаемся, и ты заберешь из моей квартиры свои вещи. На этом все.

Какая долгая, зловещая, гробовая тишина! Мне кажется, я даже слышу, как разговаривают между собой улитки. Он рассматривает мой образ, наверное, запоминает что-то или откладывает интересные детали на полку долгосрочной памяти до лучших, более спокойных, времен.

— Ты тяжело больна! — он сжимает руки в кулаки, елозит сильными обрубками по своим коленям и одновременно с этим начинает раскачиваться назад-вперед. — Твою мать, ты больная на голову, Оля!

— Нет.

— А я не спрашиваю, это стойкое убеждение. Блядь! Я уверен. Ты — ненормальная, сумасшедшая, зашуганная собственными тайнами девица. Возьми свои слова обратно и оба сделаем вид, что друг друга не расслышали, а я еще и дураком прикинусь. Скажу потом, что недопонял. Тебе придется ночью постараться, чтобы успокоить то, что виртуозно разбудила. Оля!!!

— И не подумаю, — шиплю и отворачиваюсь в противоположную сторону.

— Причина!

— Что?

— Назови причину, — рычит мне в ухо. — Еще раз повторить?

Какой горячий след его дыхания! Как будто огнедышащий дракон! Я непроизвольно отодвигаюсь, а он очень больно хватает меня за плечи.

— Климова, говори свою причину! Ну только такую, чтобы я…

— Не засадил мне в челюсть? Не приложил «дурную сучку»?

— Ты так привыкла? К такому нежному обращению недомуж приучил? А? А? Что заткнулась, задуренная бабскими романами Несмеяна?

— Ты делаешь мне больно, — выкручиваюсь, кривлю и нервно дергаю лицо. — Пожалуйста, Алеша.

Отпускает и выдыхает громко через рот. По-моему, он шепчет непрерывно:

«Прости, прости, прости, малыш, не рассчитал, потом заглажу».

Смирнов отталкивается от лавочки ладонями и медленно, взъерошивая на макушке волосы, подходит к кованому ограждению. Затем уверенно встает на парапет и перегибается через перила. Подтягивается на руках и отрывает ноги от земли.

— Леша!

Он спрыгивает назад и оборачивается. Мне кажется, у сильного мужчины как будто влажные, бездонные, совсем без радужки, глаза. По-моему, он плачет? Нет! В это я, вообще, не верю. Тестостероновые мешки не совершают бессмысленного слезоотделения — они, как говорится, только огорчаются, дуют губы и накапливают родовую месть.

Подхожу к нему и беру за руки:

— Алеша, у нас ничего не выйдет. Пойми, пожалуйста.

— Ты не даешь мне шанс, — он кривится. — Просто убиваешь на подлете. Ты…

— Так будет лучше.

— Для кого?

— Для нас…

— Ты — моральная садистка, извращенная девочка-динамо, ты — идиотка, что ли?

— Что дальше, Леша? Как ты видишь наши отношения?

— Нам ведь хорошо вдвоем, а там посмотрим. Не может быть, чтобы я все неправильно понял. Ну, не дурак же, в самом деле.

— Ты — хороший человек. Великолепный мужчина, прекрасный друг…

Он с недоверием смотрит на меня, а потом с циничной ухмылкой жестко произносит:

— Но не то, что надо, да? Человек, мужчина, блядский друг, вероятно, охуительный любовник, но… Не то, не то пальто! — хмыкает и пожимает плечами. — Не та кондиция, не тот фасон, модель не соответствует природным условиям вашего ареала обитания, слабенькая ходовая и поверхностная начинка. Не тот, не тот… Не тот герой или тупо не твоего романа?

— Я не та.

— Об этом не тебе судить, одалиска. Тебе со стороны ни капли не виднее…

Не думала, что будет так тяжело. Он словно врос в меня, а сейчас я разрываю нашу общую кровеносную систему, зажав себе артерию, а Лешка дергается и просто истекает кровью. Обильно, мощно, теряя необходимый кислород. Да перестань, Смирнов! Ну что ж такое?

— Что? — прищурившись, с каким-то старческим видом смотрит на меня. — Пугаю?

— Нет, — пытаюсь прикоснуться рукой к его внезапно запавшей щеке. — Алексей, пойми, пожалуйста…

— Я бы понял, если бы ты говорила прямо, а не экстрадировала из своего рта какие-то загадки. Ну, например: «У меня был муж, Смирнов!». Это, сука, я прекрасно понял. Дальше: «Он трахал только сзади». Возможно, сам так привык, вот и транслировал на тебя. Долбаная аттестованная собака с разорванным анусом. Муж-членосос достался? Да? Потом: «Он изнасиловал меня, за это я возненавидела всех похотливых мудаков». Это ведь тоже было? Ты не ответила тогда. Сейчас у тебя, стерва, есть прекрасный шанс. Я жду! Но, блядь, запомни, Оля, я — не он, не смей сравнивать. Мы — разные, а я — другой…

— Поэтому нам надо расстаться.

Я его упрашиваю, а если надо будет, то даже стану на колени.

— Да, бля-я-ядь! Ей-богу, смилуйся, ведь ни х. я не понимаю.

Смирнов отходит от меня и выставляет перед собой руки:

— Оставь, пожалуйста. Не провоцируй, я тебя прошу. Ты с огнем играешь и, по-моему, чересчур безбашенно к моим предупреждениям относишься. Совсем по-человечески не догоняешь? Плохо по-русски говорю?

Сказать или нет? Сказать, что я хотела сделать? Сказать? Он ведь никогда не забудет и не простит, но однозначно в другую сторону свернет. Как больно врезались мне в память простые докторские слова:

«А лучше вообще не говорите ему о том, где были и что планировали без его ведома сделать — достойные и сильные мужчины такое никогда не забывают и за непоправимые ошибки не прощают».

— Леш…

— Давай сделаем маленький перерыв. Ты, видимо, устала, детка. Это моя вина — я укатал, здоровый боров. Тут, наверное, «извини меня». Оленька…

— Я собиралась сделать аборт, Смирнов. За этим и поехала в клинику сегодня. Хотела подтвердить диагноз и избавиться от твоего возможного ребенка. Тайком от тебя, Алексей. Ты бы никогда и не узнал об этом. Ты бы…

Он прищуривается и слишком быстро подбирается — сосредоточивается и становится как будто бы в собачью стойку. Алексей широко раздувает ноздри и выпускает отработанный воздух исключительно через рот. Довольно громко и со скрипящим свистом. Смирнов сипит и судорожно вздрагивает. Ему, наверное, физически плохо? Голова болит, лихорадит, или до небес повысилось артериальное давление?