«Ну, пока, душа моя. Лечись и не хворай, девчушка».
Какое сегодня число? Сверяюсь с электронной датой на телефоне и с дурацким безразличным видом рассматриваю свой сохраненный календарь. Чудесно! По всем показателям я беременна. Задержка две недели. Безмозглая! Все проспала! Жизнь ничему не научила «Олю»!
— Оля.
Вздрагиваю и едва не роняю на каменный пол мобильный телефон. Тактичный стук в дверь, безуспешная попытка открыть и слишком мягкий мужской, как будто бы упрашивающий, голос.
— Оль? Детка, ты там?
— Да-да. Одну минуту, Лешка. Я сейчас освобожусь.
— Ты, — он останавливается на мгновение — по-видимому, сейчас очень тщательно подбирает подходящие слова, — плохо себя чувствуешь, душа моя? Выйди, будь добра. Слышишь?
— Одну минуту.
Мне кажется, я слышу, как он сопит и дышит, нервничает и барабанит пальцами по слишком тонкому деревянному полотну. Мне кранты! Это вот оно! Но я ничего не понимаю, мы ведь предохранялись каждый раз. В этом точно нет моей вины. Я попросила и даже нагло настояла на презервативах, а он не отказал. Ни разу! Возможно, это произошло тогда, когда мы были в душе? Господи, как было хорошо! Тогда и произошел один-единственный незащищенный раз. И вот, пожалуйста, «Климова», греби девятимесячные, впоследствии пожизненные, последствия!
— Оль, я тебя прошу. Выйди ко мне, пожалуйста. Нам надо поговорить. Сколько можно прятаться? Считаю до трех. Если ты не откроешь, я разнесу к чертям эту хлипкую конструкцию. Перестань, в конце концов, от меня закрываться. Ей-богу, надоело. Поверь, я это сделаю. Раз…
Щелчок замка, и я с пресным безразличным видом, опущенными глазами и влажными губами выползаю на свет Божий. Вот оно, явление задроченной беременной проблемы пред светлы очи святого Великолепного Смирнова Алексея!
— Ты заболела, одалиска?
— С чего ты взял? Нет, слава Богу. Со мной все хорошо.
Он осторожно берет меня за руку и гладит каждый палец, при этом приседает и заглядывает в лицо:
— Не ешь совсем, сидишь подолгу в ванной комнате, по ночам немного стонешь…
— Я от наслаждения. Ты очень чуткий и эмоциональный…
— Перестань. Что у тебя болит? — он разворачивается, руки не отпуская, тянет меня на кухню. — Иди сюда, поговорим. Тебя тошнит. Я ведь не глухой, не маленький и не мальчик. Ты…
— Тебе уже пора, Леша.
— Подождут.
Он суетится взглядом по пространству, ногой цепляет барный стул и, обхватив меня за талию, легко приподнимает и сверху на него усаживает.
— Сидеть-не двигаться! Кому говорю?
Пытаюсь развернуться, но его приказ не обсуждается.
— Тебя ребята ждут, Алеша. Крестины все-таки. Полгода крошке, а вы все никак не соберетесь.
— Не страшно. Можно и в четырнадцать лет детеныша-крысеныша озвездить, я в эти монастырские сроки и обычаи вообще не верю, — он выставляет свои руки по обеим сторонам от меня и полосует объект внезапного допроса сканирующим взглядом. — Я буду говорить, а ты исправь меня или дополни там, где я провалюсь или невзначай что-то пропущу и не замечу. Хорошо?
Утвердительно киваю.
— Тебя тошнит, ты перестала есть, по крайней мере, от завтрака отказываешься, ты плачешь, скручиваешься в бублик по ночам от боли, у тебя больной и жалкий вид, а по моим тактильным ощущениям грудь стала больше. Это клево! Но! Теперь мой заготовленный вопрос. Ты беременна, Оля?
Ошибочный вывод, об этом слишком рано говорить. Нам просто надо разбежаться, Алешка, и у меня на этой почве очередной психический приход! Срок подошел, а тело мне сигнализирует, что не стоит чересчур затягивать и надо начинать прощаться, пока не стало слишком поздно. Только для меня! Только и исключительно! Вот, что все это означает, а не то, что ты нарисовал. Не то! Это так называемая ложная посылка. Твоя мама точно знает, что это такое, а ты слегка ошибся, Алексей!
— С чего ты взял? Мы ведь всегда предохранялись. Нет-нет, ты сделал ложный вывод, поставил мне неправильный диагноз.
По-моему, он меня совсем не слышит.
— Я ведь четко обрисовал твои симптомы? — прищуривается и приближается ко мне лицом. — Ничего как будто не забыл? Что теперь нужно делать? Что ты хочешь? Чем я могу тебе помочь?
«Помочь». «Что нужно делать». «Что я хочу». Я все сделаю сама, Алешка! Ты только не сопротивляйся возможному аборту!
— Тебе пора крестить малышку. Максим тебя намеренно убьет, а Надя скроет следы тщательно спланированного преступления…
— Климова! — он повышает голос и очень сильно раздувает ноздри.
Вот это да! Громко и даже по фамилии.
— Я здорова, Алексей. Все нормально, правда-правда. В конце концов, беременность, если это она, конечно, — не приговор, не инвалидность, не болезнь и не супер-пупер состояние. Но, — замечаю, как он гордо задирает нос и растягивает рот в сияющей улыбке, — это точно не она, Лешка. Женщины всегда очень четко ощущают такое скользкое физиологическое положение. Для нас с тобой, это — простой, некачественный, несвежий молочный продукт, грязные овощи и фрукты, и как итог, мое отравление и вынужденное пищевое воздержание.
— У тебя болит шрам, — глотает, подбородком и глазами указывает на точное месторасположение нестираемой жуткой памяти, — от аппендицита.
Я сильно отрицательно мотаю головой.
— Оль, болит. Я знаю, потому что ты громко стонешь, если я нечаянно его ночью задеваю. Это ведь, — я вижу, как он смущается, и все равно, преодолевая неудобства, продолжает, — так не должно быть. Надо показаться врачу…
— Девчушка ждет, Смирнов! Не затягивай с этим, — осторожно касаюсь слегка заросшего лица и ногтями нежно скребу мужские скулы. — Тебе пора, а я немного отдохну, полежу и почитаю книгу. Не переживай за меня, не надо.
— Ты…
Он злится. Вижу все, читаю по его лицу, хоть Лешка и старается скрыть это. Грубоватый тон и скорость разговора выдают колоссальное недовольство и ого-го какое между нами напряжение. Я отталкиваюсь руками от его груди и спрыгиваю со стула на пол.
— Иди за мной, — тяну за рубашку на выход.
— Климова, перестань. Я никуда не пойду.
— Александра Морозова хотела бы покреститься сегодня. Отец, имей же совесть.
Разворачиваюсь к нему, шустро подхожу вплотную и приподнимаюсь на носочки:
— Леша, не придумывай и не рисуй того, чего нет и никогда не будет. Все когда-нибудь заканчивается. Понимаешь?
— Нет, — шипит в лицо и больно зажимает мою руку.
Я кривлюсь и отчаянно пытаюсь освободиться.
— У тебя не выйдет, Оля. Слышишь, одалиска?
— Леш…
— Я сказал, нет. Не смей меня специально отталкивать. У нас прекрасные отношения. Что ты делаешь? А главное, зачем? К чему?
— Так будет лучше.
— Для кого?
Для всех, Алеша. Отношений нет, Смирнов! Тебе просто показалось. Три летних месяца мы жили в нарисованном непрофессиональным художником мультфильме. Пора заканчивать. Привязываться ни к кому и никогда нельзя. Потом очень больно отдирать и чекрыжить на мелкие кусочки.
— Что ты на ужин хочешь? — глажу по плечам, специально касаюсь груди, затем обхватываю его за твердую талию и медленно бока сжимаю. — М? Заказывай, я приготовлю.
— Один разговор.
Усмехаюсь:
— Не глупи. Ты отказываешься от пищи — это чрезвычайно опасный симптом, Алеша. Мужчина должен есть, чтобы расти.
— Заканчивай с нотациями, Несмеяна.
— Леш, так что с ужином? Что предпочтешь, мясо или рыбу?
— Откровенный разговор на кухне, Оля. Ты и я. По душам. Без твоих тайн и без набивших оскомину секретов. Вопрос-ответ, глаза в глаза. Я, — он укладывает свои руки на мои и притягивает полученную конструкцию к себе на грудь, — хочу, чтобы ты…
— Я не беременна, Алексей. Не беременна. Не придумывай и не мечтай.
— Это ты не можешь мне запретить и этим управлять. Через два часа вернусь и мы поговорим. Во-о-он на этой кухне, — не оборачиваясь, головой кивает.
— Слишком рано, Лешка. Погуляй.
— Без тебя?
Привыкай! Пора прощаться, Смирнов. Нам пора прощаться…
