— Смотри в глаза! Оля!

Я мотаю головой из стороны в сторону — не буду, не могу и не хочу, а он вдруг резко убирает руку и проталкивает внутрь нечто большее по размерам. По моим сверхострым ощущениям — свой член.

— М-м-м, — Смирнов прикрывает глаза, вскидывает голову и крепко стискивает зубы. — Туго, солнышко, идет. Расслабься. Слышишь, одалиска? Легче будет.

— Угу.

Стараюсь еще сильнее раскрыться и развести пошире бедра, и вместе с этим подаюсь всем телом на него.

— Хорошо, — он медленно выходит, а потом загоняет себя еще разок на всю длину, до основания своего внушительного полового органа.

На одно мгновение, по-моему, я отлетела, словно моя душа вышла наружу из этого тела, чтобы на всю картину в целом со стороны взглянуть. Мы двигаемся с ним синхронно. Целуемся, кусаемся, рычим и стонем. Сегодня даже молчаливый в этом деле Лешка что-то невнятное говорит. Он шипит, бубнит, и как будто ноет. Мне кажется, что я напрочь теряю все пространственно-временные ориентиры, а потом вдруг нечто изнутри меня взрывает, я ударяюсь своей грудью о Лешкину, стону, суматошно дышу и трепещу ресницами. Чувствую, как он облизывает мочку моего уха, подбирается к ушной раковине и шепчет:

— Молодчина, Климова! Да ты — боец!

Как собаку с принесенной хозяину палкой поздравляет?

— Я заслужила слабенькое не виртуальное поощрение? Вкусняшку или легкое поглаживание между ушей?

Он аккуратно выходит и укладывается рядом:

— Теперь готов внимательно, по мере своих сил и оставшихся возможностей, тебя слушать. Говори!

— Мы, — с придыханием начинаю, — приглашены к твоим родителям на ужин. Я уверила Антонину Николаевну, что обязательно придём. Что скажешь?

— Было охрененно! Я даже обалдел.

— Ну, перестань, — переворачиваюсь на бок и в его плечо ударяю кулачком. — Я ведь серьезно спрашиваю, а ты все в шутку переводишь. Лешка?

— Так я тоже не шучу, это был комплимент, — он располагается ко мне лицом, проводит по моей щеке рукой, а я опять теряю с окружающей реальностью физическую связь. — Поедем, одалиска. Не будем огорчать моих родителей, тем более мать. Устала, солнышко?

Не отвечаю, но даю глазами знать.

— Иди сюда, — он силой меня переворачивает, к себе поближе подгребает и утыкается уверенной эрекцией мне в зад. — Еще разок, малышка?

— И машину заберешь?

Он сжимает мой живот и перебирается на грудь:

— Наглеешь, одалиска!

— Что произошло? — вполоборота задаю ему вопрос.

— Ничего такого. Все нормально. Немного не сошлись в вопросах сохранения и разглашения сверхсекретной государственной тайны и укрывательства особо ценной и полезной информации от отца, а также не достигли взаимопонимания в проблемах правды и вранья…

— Это все из-за меня, — шепчу и подношу кулачок ко рту. — Леш, мне очень жаль. Если хочешь…

— Нет, ничего такого не хочу, Несмеяна, и это все из-за меня, — одной рукой он принуждает меня закинуть на себя ногу и тут же направляет внутрь член. — Поехали, душа моя?

Не могу ответить — нет связи, вне зоны доступа, ушла в гиперпространство, пересекла межгалактический рубеж. Безмолвно открываю рот и набиваю легкие необходимым для полноценного дыхания воздухом. Утвердительно киваю и укладываю свою руку на его властный захват.

Наигравшись в кровати, затем приняв совместный душ, позавтракав и повалявшись на диване перед каким-то глупым сериалом, где-то в половину шестого вечера мы, наконец-то, выдвигаемся к его родителям. Я, видимо, окончательно наглею и позволяю себе тайком от Алексея отослать сообщение Смирновой, которая мне тут же отвечает радостным смайликом и чересчур, как для Антонины Николаевны, коротким сообщением:

«Спасибо. Очень ждем!».

Так получилось, что Алешка вынужденно остался без машины. В тот вечер, когда он с бухты-барахты нагрянул ко мне в гости, его физическое состояние в своем составе содержало увесистое и очень дорогое алкогольное промилле, поэтому автомобиль пришлось оставить, а ключи отдать. Максим, как оказалось, не слишком долго церемонился с неожиданным подарком судьбы, и на следующий день Смирнов узнал о том, что его «любимая железная малышка» находится на спонтанно организованной «штрафплощадке» во дворе его отца. Лешка смешно ругался, размахивал руками и напрочь позабыл о том, о чем тогда так увлеченно спрашивал меня. И это стало моим спасением и успокоением одновременно — Смирнов забросил это дело и не стал дальше копать, потому как, если честно, я действительно не знала, что тогда ответить, как обо всем, что было рассказать. Считать ли то, через что я вынужденно прошла, насилием или это запущенный, перешедший в хроническое состояние, так называемый, стокгольмский синдром, и я, по-видимому, потенциальный клиент психиатрической больницы или это добровольный сексуальный плен в постели с безжалостным врагом, или кармическая расплата за великолепность моего очень доблестного родителя.

— Дрожишь? — сжимает мягко мою руку. — Замерзла, что ли? На улице адская жара, а ты, как шелудивый поросенок.

— То есть в будущем… Свинья? — шепчу губами, для себя.

— Оль, есть проблемы с восприятием юмора? Чувство испарилось? Понизилась самооценка? Ты вроде бы с утра бодрее и активнее была.

— Нет-нет. Лешка, я тоже пошутила, и потом, — укладываю голову ему на плечо, — наверное, немножечко волнуюсь.

— Из-за чего? Перестань. Ты их прекрасно знаешь, как говорится, всех и каждого персонально и не понаслышке.

— Зачем меня пригласили, Алексей?

— О-о-о, понеслась! — он обнимает меня за плечо, притягивает ближе, сам отворачивается в противоположную сторону и спокойно говорит. — Им интересно, с кем я сплю, детка. Кто эта женщина, тайком пролезшая в мою кровать? Надежен ли этот человек, не страдает ли венерическими заболеваниями, не извращенка, из достойной ли семьи, все-таки я — старший сын, их любимый первенец, Алексей Великолепный.

— Ты это сейчас серьезно? — пытаюсь выкрутиться, но Смирнов меня не выпускает. — Что за гадости ты говоришь?

— Прекрати накручивать себя. Нас просто пригласили в гости. Будет сытный ужин. Мама очень вкусно готовит, а отец с большим аппетитом все это ест. Мы тут поужинаем, а ночью страстно сбросим вес.

Ему смешно? Мне вот не до смеха. В качестве кого и как он меня представит?

— Леш…

— Приехали, душа моя. Пора завязывать с блуждающими мыслями, они меня немного будоражат и нехило так волнуют. Я начинаю паниковать, а это, одалиска, всегда плохо и чревато непоправимыми последствиями. Поэтому все проблемы, если они возникнут, будем решать по мере их поступления. Остановите вон там, пожалуйста, — спокойно обращается к водителю такси, протягивает деньги, благодарит, а меня подталкивает со словами. — Так-так, давай на выход. Время не тяни.

Такси быстро отъезжает, а мы, как завороженные, спаянные друг к другу, на нужном месте, у кованых ворот, стоим.

— Позволь представить, одалиска! Мои глубокоуважаемые родители! Полюбуйся на этих белых милых ангелоподобных голубков.

Максим Сергеевич и Антонина Николаевна качаются на деревянных подвесных качелях — ее голова лежит на его коленях, а в руках она держит какую-то большую книгу и, по-моему, читает вслух.

— Мама просвещает папу. Смотри-смотри.

Действительно, она перелистывает страницы, что-то монотонно говорит, а Смирнов старший с закрытыми глазами слушает, по-видимому, дремлет или усиленно делает задумчивый заинтересованный вид. Он отталкивается от земли одной ногой и задает раскачивающийся ритм. Красивая семья и… Сын у них хороший! Даже очень, но, наверное… Он совсем не для меня.

— Леша…

— Блин, у них такие отношения. Я не знаю, как тебе сказать. Вот вообще не помню, чтобы они когда-нибудь ругались. Вернее, они кричали друг на друга — в порыве страсти, я так понимаю, угрожали специфической расправой; могли, правда, надолго замолчать, но, чтобы вдрызг и до битья посуды — такого вот вообще не помню. Хотя иногда мама обещала пристрелить отца или он шипел, что задушит пригревшуюся на его груди опасную и ядовитую змею. А вот сейчас…Ты знаешь, Оль, мне кажется, что батя подлизывается к матери, словно в чем-то раскаивается, как будто просит у нее прощения, а она…