— Доброе утро, Алексей. Как голова, как самочувствие? Таблетку дать?

В этом не нуждаюсь! Я никогда не страдаю похмельем, наверное, потому что это очень редкое событие, и все дело в том, что я не пью. Иногда, как и у всех, потребность в горячительном, конечно, возникает, но, удовлетворив алкогольное желание, я на годы сворачиваю свой бутылочный поход, завязываю и никогда единолично не развязываю, не начинаю, поэтому:

— Голова не болит, душа моя. Только сердце сильно ноет, колит и болит. Но от этой хвори, — подхожу к ней ближе и укладываю свои ладони на вздрагивающие бедра, а затем на мягкий зад, — у меня есть ты. Как спала, красавица?

— Как ангел! В своей кровати и за закрытой на замок с секретом дверью. Господи, в своей собственной квартире! С ума сойти! Алексей! — нервно взбрыкивает, а я не отступаю.

— Так меня боялась или волновалась, что со своим желанием не сможешь совладать? — поглаживаю ягодицы и медленно сжимаю-разжимаю.

— Смирнов, не начинай, пожалуйста, — трясет лопаткой перед моим носом. — Ты, я вижу, выспался и прекрасно себя чувствуешь?

— Ну-у-у…

Если честно — однозначно, да, но ей, скуля, отвечу все же:

— Не-е-е-т! Мне было очень плохо… На том диване рядом не было тебя.

— Было неудобно, некомфортно, страшно? Ты вынужденно гнул спину на продавленных пружинах? — по-моему, мерзавка надо мною издевается.

— Все еще намного проще, Оля, — склоняюсь к ее шее и в ухо говорю. — Я просто за тобой скучал. Было одиноко, холодно, тоскливо. И я хотел тебя. Сильно, страстно, чувственно — точь-в-точь как в твоих зачитанных до дыр романах. Я бы брал тебя всю ночь и в разных позах, пока мой член стоял. Я бы даже полизал тебе — доставил даме удовольствие. Потом поставил в коленно-локтевую и…

— Смирнов! — она шипит и покрывается бордовыми пятнами, меня, как прокаженного или чумного, отодвигает от себя, что есть силы, уперевшись в грудь, отталкивает, при этом задевает кухонным предметом мое плечо. — Отойди, пожалуйста и соблюдай дистанцию. У тебя, похоже, хмель еще гуляет, ты не протрезвел. Пошлости городишь и думаешь, что это хорошо? Противно, грубо. Ты — извращенный хам!

— Что, детка, слишком горячо? Пугаю, возбуждаю? Это, солнышко, не больно. А ты от этих слов хоть немного завелась? — подмигиваю и облизываю губы.

— Это вряд ли! От откровенной похоти, а не от настоящего желания я не возбуждаюсь…

Напрашивается! И сама, похоже, этого не догоняет.

— Воу-воу, помедленнее. Сделай скидку на вчерашний алкогольный перебор, — прищуриваюсь и изображаю мигренозный приступ, прикладываю руку ко лбу, перехожу на висок и точечно его растираю. — Войди в мое задроченное положение. Я ни хрена за полетом твоей мысли не успеваю. Что ты имеешь в виду?

— Отодвинься, говорю. Совсем ведь не хватает личного пространства, ты воздуха лишаешь, к тому же я, — быстро отворачивается от меня, — очень занята.

— Блинчики для нас готовишь? — сзади подбородком опираюсь на нее, заглядываю на то, что она там вытворяет. — Как ты это делаешь, одалиска?

Она дергается, я тоже вздрагиваю, но с насиженной ключицы свою морду не спускаю.

— Перестань, пожалуйста. Ты ведь сейчас мешаешь. Все подгорит или прилипнет. Смирнов, я тебя прошу!

— Оль, — перебиваю, — а можно в душ, пока ты занимаешься готовкой? Не возражаешь?

Она странно водит носом, по-моему, даже улыбается и мягко, как ребенку, говорит:

— Даже нужно, Леша. Стоит привести себя в порядок перед тем, как сесть за этот стол. Принять душ, почистить зубы…

Так! Значит, завтрак с одалиской входит в мой пансион. Зашибись! А мне здесь однозначно нравится.

— Оля? — отхожу от нее, даю свободу, оглядываюсь по сторонам и упираюсь пятой точкой в стол. Расставляю по бокам свои ладони и сверлю взглядом женский затылок.

— Угу.

— Я ведь серьезно, слышишь?

— Сказала же, иди в душ, Смирнов. Это разрешаю. Провожать не буду, сам туда дорогу найдешь — сориентируешься на местности и будешь действовать по обстоятельствам. Там есть свежее полотенце, а мыло на полочке поищешь. Шампунь, пожалуйста, расходуй экономно. Для мужчин у меня ничего нет, поэтому ты будешь пахнуть розмарином, но, как я поняла, с этим особых проблем у тебя нет.

— Я про совместное проживание, про то, что я буду жить здесь, с тобою, вместе, пока…

Она застывает, опускает плечи, вытягивает руки вдоль тела и поднимает голову. Сейчас, наверное, прочесывает взглядом подвесные полки, рассматривает расставленные на них тарелки, блюдца, чашки, фиксирует, все ли на своих местах, висят ли острые ножи или что-то где-то затупилось, или она ищет, чем можно образумить сумасбродного меня.

— Ты ведь не можешь… Господи! Как это, вообще, возможно? Мы абсолютно чужие люди. Никто друг другу. А твои действия — откровенный фарс и принуждение! Разве ты не понимаешь, что так нельзя?

— Все запросто, душа моя. Могу и буду! — не позволяю ничего сказать. — Слышишь? Буду, поверь, пожалуйста! По буквам повторить? Ты очень нерешительная женщина, ты всего боишься. Меня интересует, что тебя пугает? Что страшнее, одалиска, я или возможные последствия? Так…

— Перестань пошлить. Смирнов, душ ждет тебя.

— Ты перебила и даже не дослушала. Оль, так ведь нельзя. Я не соврал, не преувеличил или преуменьшил, когда сказал, что моему ангельскому терпению пришел конец, и что я дичь вытворяю. Сука! — тихонечко рычу. — Я уже кидаюсь на людей. И это, — замечаю ее ухмыляющийся взгляд, — не от хронического недотраха. Это потому, что реально так больше не могу. Что я делаю не так? В чем тебя прессую, где позволяю лишнее, куда, если не туда, смотрю? Оль, сколько эта пытка или испытание — я не знаю, будет продолжаться?

— Смирнов, иди, пожалуй, в душ. С утра ты сильно разговорчив и весь в претензиях.

— С утра? — замечаю время — блин, так и есть. — Ты ж вроде из совиного семейства?

— Не могла заснуть. Пораньше встала.

— Не понял. А как же: «Спала, как ангел, Леша». Все зашибись, все хорошо.

— А я, как и ты, иногда вру. Привираю…

Да мы с ней просто идеальная пара, осталось только выбрать на карте подходящую страну для осуществления романтического путешествия. Я бы ее в Джибути, например, свозил. Продал бы в рабство к сомалийским пиратам, показал бы ей Сомалиленд, потом бы, безусловно, выкупил, успокоил, приголубил и показал сафари.

Твою ж мать! Она — невыносимая, упрямая и очень гонористая женщина. На каждое мое слово находит двести отходных.

Я поднимаюсь, отталкиваюсь задом от бортика стола, рукой как будто бы случайно задеваю ее упругий зад и говорю:

— Вернусь и мы продолжим с того же места, на котором вот остановились. Слышишь?

— Ага.

Она громко и глубоко вздыхает, а затем опять склоняется над сковородой:

— Не оставишь ведь в покое? Да?

— Нет! И ты все правильно понимаешь!

Больше ничего не говоря, выхожу из кухни и направляюсь прямо по коридору, в ванную комнату. Она смирилась с неизбежным фактом или просто притворяется, пытается таким образом бдительность мою приспать?

Уперевшись двумя руками в бортик раковины, внимательно слежу за водяной воронкой и думаю о том, что только что, недавно предложил. Легкий стук в дверь прерывает мою медитацию.

— Алексей? — Климова как будто шепчет.

Закрываю воду, стряхиваю руки и поднимаю голову — рассматриваю свое отражение в огромном зеркале, зачем-то улыбаюсь и самому себе подмигиваю. Еще раз женский шепот зовет:

— Алексей…

Щелкаю замком и широко распахиваю дверь:

— Соскучилась, одалиска? — нагло ухмыляюсь.

— Нет, — спокойно отвечает. — Завтрак уже готов. Все остынет. Прошу к столу.

— Спасибо, душа моя.

Пока идем по коридору, я плотоядно рассматриваю ее и сам себе даю зарок — это первый и последний раз, когда я сплю на стареньком, хоть и чересчур большом, диване:

«Все следующие ночи, Ольга, я буду проводить только вместе с тобой».

— Чем думаешь сегодня заняться? — спрашиваю.