Я с ней шучу, резвлюсь, играю, но кто бы знал, чего мне это дело стоит. Все тело, сука, ломит и болит! Сердце в бешеном ритме заходится, глаза слезятся и, как при конъюнктивите чешутся, а член, тварь ненасытная, просто колом стоит. Если бы… Если бы мы перешли с ней на тот самый желанный новый уровень, перемахнули наш Рубикон, уж я бы точно не стал церемониться с этим гибким телом — всю ночь бы его жрал и сексуально по-всякому брал. А так, довольствуйся, «Алешенька», тем малым, что, как говорится, доктор на сегодняшний день целомудренно тебе в рецепте прописал.

Подходим к входной двери. Я кряхчу и ношу с плеч своих снимаю. Ольга оправляется, смешно встряхивает ногами — одергивает штаны и, наконец-то, развязывает колхозную косынку — ее распущенные волосы сейчас струятся по плечам. Темно и ни хрена не видно, но я почему-то точно знаю. Чувствую, по-моему, даже вижу, но, что удивительно, без помощи глаз.

— Откуда ты взялась? — отворачиваюсь, шуруя в поисках ключа, рычу куда-то в сторону. — Твою мать!

— Что?

— Какая благодать, говорю! Красота и охренительное великолепие.

— А!

А? И все? Ей типа все понятно? Ты, одалиска, — жуткое динамо, причем с задоринкой и червоточинкой в мозгу.

Щелкаю входным замком и ногой дверь толкаю:

— Давай, заваливайся в хату, солнце. Прошу, — указываю ей рукой.

Я специально занял очень шаткую позицию — стою практически на входе к ней лицом и приглашаю Климову протиснуться мимо возбужденного мужика! Ах, сука, еще как возбужденного! Места для бесславного маневра «возбужденный» оставил крайне мало, а значит, ей придется прикоснуться ко мне всем своим телом. Ну, я и извращенец, та самая сексуально-озабоченная тварь и похотливая скотина! И что? Не отрицаю, но и не горжусь. Ольга смущенно опускает глаза и аккуратно проглаживает всей своей выпирающей грудью меня. Все! Это финиш, мои дорогие друзья! Туман, стопроцентная потеря видимости, идеальный шторм, внезапный риф, откуда ни возьмись появившийся берег и долбаный маяк! Приплыли, капитан! Теперь, по-моему, пора сойти на берег!

Где-то, видимо, коротит и искрит — хватаю одалиску за талию и направляю вздрагивающее тело прямо к своим губам. Она успевает только пискнуть, ойкнуть, а дальше — нытье, вытье, мычание, потом смирение, фрагменты жадного чавканья, и наконец-то… Тишина.

— Не отпущу, — все, что успеваю ей сказать. — Прости, сегодня, видимо, нет. Оль, я очень извиняюсь, но не судьба.

Климова упирается руками в мои плечи — по-моему, подпрыгнуть хочет и перемахнуть этот живой двухметровый напичканный до горла тестостероном забор. Весьма самонадеянно, но я снижаю натиск и отрываюсь на одно мгновение. Шепчу ей прямо в рот:

— Перестань…

В ответ мне женское безмолвие — ни звука, ни стона, ни рычания. Молчаливая пустота.

Подхватываю под коленями и быстрым шагом несу туда, где мы с ней будем по задуманной каким-то чертом «отдельности» спать. Она как будто прячется на мне, от чего-то очень страшного скрывается, скручивается в крепкий бублик, сцепив ручонки, обнимает шею, дышит в скулу, ухо, затем… Господи, в мое лицо! Замечаю яркий блеск теплых глаз и двигающиеся что-то шепчущие женские губки.

— Оль, я прошу тебя, пожалуйста, перестань.

Подхожу к своей комнате, поворачиваюсь задом к двери, толкаю пятой точкой полотно.

— Вот мы и дома, солнышко.

Она с неподдельным интересом рассматривает обстановку, вертит головой по сторонам, останавливает свой всполошенный взгляд на большой кровати.

— Ты ведь обещал, Алексей.

Господи! Я так больше не могу.

— Ну и что? — шиплю. — Что тут такого? Обещал, обещал, обещал…

Опускаю Несмеяну на пол и всей массой напираю на нее, вынуждая пятиться к кровати:

— Иди туда, — насупив брови, говорю.

Она, не сводя с меня глаз, медленно переступает и двигается именно туда, куда ее собой направляю. Вот же стерва! Климова своим гордым взглядом провоцирует меня.

— Прости, пожалуйста. Слышишь? — шепчу и наклоняюсь к ее шее. — Оль, скажи что-нибудь.

Она молчит, но ее ответные отсутствующие прикосновения говорят сами за себя. Губами провожу по гладкой скуле, прикусываю острый подбородок, широко раскрывая свой рот:

— Сахарная! Сладкая! Ты медовая и очень вкусная!

Похоже, Климова неразговорчива в постели. Теряю с ней физическую связь и заодно над собой контроль, когда она упирается задней частью коленей в край моей кровати. Совсем не держит одалиска равновесие, спотыкается и падает назад. Матрас пружинит, а она взлетает. Ловлю на приземлении:

— Солнышко, ты как?

Упираюсь одним коленом в матрас, быстро наклоняюсь и пытаюсь взять ее за бедра, чтобы быстро подтянуть к себе. Волосы разбросаны по вязаному покрывалу, а руки разведены по сторонам. Распятие одалиски в доме у Смирнова. Твою мать!

— Ты чего?

Аккуратно подушечками прикасаюсь к ее щекам, пробую на вкус уже известные мне губы. Смакую! Укладываюсь сверху всем телом на нее. Кряхтит, но не отталкивает. Прихватываю нежно шею, подсовываю руки ей под плечи и крепко прижимаю к себе.

Когда губами натыкаюсь на воротник ее воздушной рубашки, задаю вопрос:

— Можно это снять?

Молчит, но положительно кивает. Я отстраняюсь и очень бережно расстегиваю каждую круглую пуговицу, а она следит за моими руками и как будто через раз дышит.

— Оль, ты…

— Все нормально, продолжай, пожалуйста.

С расстегнутой последней пуговицей я открываю себе великолепный обзор. Вздрагивающий плоский животик, дрожащий сосуд возле пупочной впадины, невпопад двигающиеся ребрышки, и трепыхающаяся, заточенная в телесный кружевной лифчик, грудь. Вскрываю свои шлюзы и осыпаю вероятно больно жалящими поцелуями выпуклые изгибы ее упругих грудей.

— Иди ко мне, — приподнимаю Ольгу и удерживая ее одной рукой, второй лихорадочно вожусь с застежкой бюстгальтера на спине.

У Климовой смуглая кожа, природный светло-бронзовый загар. Есть рыжина на теле, в волосах и на сосочках. Маленькие коричневые аккуратные горошины с небольшими темными ареолами. Твою мать! Не сдерживаюсь и ни в чем себе уже не отказываю. Прихватываю губами сначала один сосок, потом другой. Играю!

— Оль, — шепчу и дую ей на кожу, отчего поверхность покрывается вымуштрованным ровным слоем меленьких мурашек. — Ты очень красивая! Ты… Такая…

Укладываю ее на спину и прохожусь губами по ложбинке, спешно подключаю язык, зубы, щеки и все свое лицо.

— Красивая, красивая, — шепчу, как заведенный. — Не реальная! Странная, чудная… Хочу тебя… Тебя…

Спускаюсь ниже и медленно обрабатываю тонкое и очень нежное место под грудью, плавно перехожу на вздрагивающий живот. Поглаживаю пупок, пару раз провожу по нему языком, во впадинку кончик макаю, делаю так несколько раз, а затем прикусываю кожаный козырек. Ольга вздрагивает, но не издает ни одного звука. Непонятно! Я, если честно, никак не догоню — ей хорошо со мной, плохо, не нравится, возбуждается или просто… Терпит?

— Одалиска? — шепчу и на какую-то одну несчастную секунду выпускаю женское тело из своих рук.

Климова переворачивается на живот и двигаясь по-пластунски, отползает от меня, словно ящерица, и на финал, притягивается лицом к подушке. Смешно отставляет свой зад, по-моему, она там ковыряется с застежкой-молнией?

— Что ты делаешь?

Мычит и возится. Расстегнула? Так и есть! Теперь девчонка извивается — танцует дикий, странный змеиный танец и, не поворачиваясь ко мне лицом, скатывает пояс брюк.

— Оль, — я глажу выгнутую спину, провожу пальцем по ложбинке, тычу в каждую дырочку на пояснице, — что ты делаешь? Ну, поговори со мной.

Ответа, по-прежнему, нет!

— Климова, ты там зависла, а мне предложено нажать три кнопки «Ctrl, Alt, Del»?

Она ерзает и, наконец, освобождает свой зад от узких брюк и тоненьких кружевных трусов.

Я… Не понял… Она мне задницу подставляет?

— Олечка, что с тобой? — осторожно прикасаюсь губами к кошачьему месту.

Всасываю, оттягивая кожу, мягко прикусываю и с чмокающим звуком возвращаю все назад. Ух, как горячо! Похоже, одалиска возбудилась не на шутку и очень спешно с нижним ярусом одежды разобралась. На моей памяти… Блядь! Да я просто обалдел! Это же впервые! Резво, быстро, очень скоро и… Сама!