Да ты что! А я не знал!

— Твою мать, Оль, я ж не электростанция. Давай чего-нибудь поинтереснее вверни, я знаю, что ты можешь…

— Человек-объятия, возможно? — скулит.

— В АМС, солнышко! Все очень просто — мои инициалы, и вот в нашем огромном мире новая единица измерения. Алексей Максимович Смирнов. Сколько я могу отдать такой тепловой энергии понравившемуся мне человеку? Как думаешь?

Она зевает, растирает уголки глаз, и поглаживает свой лоб:

— Миллион, наверное? Я не знаю. С такого раннего утра очень плохо соображаю. Извини.

— Может поспишь на заднем? — киваю головой.

— Придется, видимо. Но я тут, с тобой. Долго добираться?

— Очень. Два с лишним часа, Климова. Точно два часа, если поднажмем. Но, — перестраиваюсь на разворот из города, — к чему нам торопиться с тобой? Во вторник будешь на своем любимом месте книги по алфавиту развозить на шатком сервировочном столе! Твою мать, это же смешно!

— Угу, — она укладывает голову на плечо, вроде смотрит на меня, только исподлобья, уже сопит одалиска, но все-таки пытается участвовать в разговоре.

Несчастная! Как она отчаянно борется со сном! Я беру ее красивую и тонкую кисть, локтем железной малышкой управляю, одним глазом зыркаю на дорогу, а вторым рассматриваю худые Олины пальчики. Климова пытается освободиться, слабо тянет обратно свою конечность, морщит недовольно носик, изображает три горизонтальные борозды на слишком гладком лбу, но я сильнее и настойчивее:

— Не отпущу! — притягиваю к губам ее ладошку, глядя на дорогу, целую и прикусываю холодную голубоватую женскую кожу. — Никуда не отпущу!

Через полтора часа останавливаюсь в своем любимом месте. Тишина, ни ветерка, ни городского гула. Равнина и бесконечные только-только зеленеющие поля. Тихо выгружаюсь из машины, хватая сигареты, поправляю плед на пассажирке и осторожно щипаю ее за ушко. Вздрагивает и рукой шевелит, отмахивается со словом:

— Перестань!

Добавит имя? Или на этом остановится и не станет будоражить меня? Она отворачивается, кряхтит, по-детски возится, подкладывает ладошки под ухо и сопит. Да, одалиска, ты — настоящая спящая соня! Женщина-сова, и никак иначе!

— Я покурю…

— Ага.

Упираюсь поясницей в теплый нос-отбойник автомобиля, прикуриваю сигарету, задирая голову вверх, выпускаю первый сизый дым. Отец не любит, когда я отчаливаю в свои пенаты, а мать все это стоически терпит, хотя уверен, что плачет по ночам. Они оба считают, что я выбрал жизнь конченого отшельника, хотя, по правде говоря, это абсолютно не так. У меня безусловно есть определенные проблемы с одиночеством в том плане, что я его люблю, просто обожаю, умею быть один, но для окружающих, увы, с таким своим самосознанием я — долбаное чудо-юдо неземное, заморское, чужое — им всем, моему страдающему обществу, такое иногда накатывающее на меня состояние невдомек. Именно!

У меня огромный деревянно-каменный дом на берегу моря. От городской черты довольно далеко, слишком, — два часа на собственной машине, на это, если уж по чесноку, и был мой стратегический расчет. Но я могу сейчас такое позволить, работая исключительно на себя. Для этого все и заводилось, для этого я старался выйти на свой независимый уровень, чтобы по ранним утрам, как одалиска, на работу задроченным стайером не бежать.

По-моему, я слышу хлопок автомобильной двери. Быстро оборачиваюсь — с пледом на плечах ко мне приближается сонное красивое создание:

— Уже? Мы приехали? Куда смотреть? Господи, тут так красиво.

— Нет, Оль, но нам уже немного осталось. Придется еще капельку потерпеть. Я разбудил тебя?

— Мы остановились. Я, видимо, проснулась от отсутствия движения и твоего бесконечного бухтения.

— Я бухчу? — усмехаюсь.

— Ну, что-то постоянно себе под нос напеваешь? — улыбается шире, затем зевает и становится рядом со мной.

У нее красивая, когда не наигранная улыбка. Стопорюсь, застываю, забываюсь, а потом вдруг:

— Сигаретку? — предлагаю ей свою.

— Я не курю, Алеша, — недовольно скрипит. — Ты разве не знаешь?

— Знаю-знаю. Но, — не докурив, отшвыриваю, быстро обеими руками хватаю женщину за теплую талию и выставляю тонкую фигуру перед собой, — может за ночь что-то резко поменялось. Вы, женщины, такие непостоянные натуры. Стоит отвернуться, а тут уже блондинка — но ведь была брюнетка, или третий — но был же вроде бы второй…

Сразу утыкаюсь носом ей в макушку, прикрываю глаза и глубоко дышу. Несколько раз — вдох-выдох, вдох-выдох, глубокий вдох — и очень медленный, сознательный выдох. Принюхиваюсь к ароматным женским волосам. Что у нас? Трава, сенокос, ветивер… Да, блин, уже не знаю! У нее все время изменяется запах, или у меня в наличии проблемы с обонянием. Похоже, стоит показаться врачу!

— Куда ты меня везешь, Алексей? — шепчет и пытается повернуться лицом — не позволяю.

— К себе домой, солнышко! К себе домой, — приговариваю монотонно, баюкая как младенца, ее тело качаю. — В свой замок, за высокие стены, окруженные рвами, кишащими крокодилами, пираньями и другой нечестивой мерзостью. Туда, одалиска, к себе! Смирись, женщина, я тебя поймал с намерением заточить в самой высокой башне. Беру тебя под амбарный замок!

— Ты очень далеко живешь, Смирнов, — Ольга спокойно продолжает.

— Возле моря, Оль, — хмыкаю. — Не секрет.

— Ты, — она еще раз пытается осуществить маневр — не пропускаю, — живешь на пляже? В палатке, что ли? Нет! Подожди-подожди, пока не отвечай. На маяке? Ты говорил о походе на маяк! Господи, Алеша!

— Маяк — режимный объект, Несмеяна. Там проход закрыт, тем более для праздных посетителей, и естественно, никто не живет, но есть шанс, что мы сходим в гости при благоприятном стечении обстоятельств и с учетом твоего нежного ко мне отношения и покладистого поведения. Тут, как говорится, баш на баш. Ты — мне, а я — тебе.

Она замерла, но точно дышит. Слегка прижимаю и вздергиваю ее:

— Оль?

— Я очень давно не была на море, Леша. С детства. Последний раз… Я не вспомню, — и шепотом, словно извиняясь, благодарит. — Большое спасибо за поездку.

— Да не за что, пока уж точно не за что благодарить, — слишком пресно ей отвечаю.

Я отвлекаюсь на одно мгновение, а она успевает провернуться в моих руках. Теперь мы друг к другу лицом, она, закинув голову, очень внимательно рассматривает меня:

— Леш…

— Вот это точно не надо, — двумя пальцами приказываю ей замолчать, прикрываю сладкие губы и склоняюсь за тем, что хотел бы в качестве благодарности от нее взять. — Иди сюда…

Приподнимаю легкое тело и целую. Она не упирается, скорее наоборот, даже пытается мне отвечать. Вкусная одалиска, по-моему, вишневая, или грушевая, или клубничная, наверное, все-таки малиновая… «Смирняга», тебе на это не наплевать? Я оттягиваю каждую женскую губку, прикусываю, ухмыляюсь и тут же перехватываю, повторяя одно и то же каждый раз с каждой из половинок. Прокручиваюсь вокруг своей оси и жестко фиксирую Климову спиной у капота:

— М-м-м, — мычит, выкручивается, пытается оглянуться. — Алексей, м-м-м…

Я напираю и сгибаю ее тело пополам. Она выставляет руки мне на грудь, но не отталкивает, а скорее наоборот, Оля пытается схватиться, как будто бы боится упасть или об металл разбиться. Она скребет рубашку, пальцами скользит по ткани и смешно приоткрывает рот.

— Подожди! — подсаживаю Ольгу под ягодицы на теплую поверхность и спрашиваю. — Так лучше?

Дожидаюсь утвердительного кивка.

— Вот и хорошо! Иди сюда, на краешек! Ближе, ближе…

Она двигается пятой точкой и смешно кривляется.

— Что такое? Как там твой аппетитный зад? Не горячо? — отпускаю ее тело, глажу железо по обеим сторонам от орешка Климовой, чтобы проверить ладонями температуру металла.

— Ты, — она упирается руками в мои плечи, — тут же… Это же дорога, что ты творишь? Я хочу вниз. Ищу хоть какую-то возможность слезть.

— Ничего. Все нормально. Так, у нас тут весьма терпимые и, я бы сказал, очень комфортные градусы! Вот нацелуюсь с красивой женщиной, отдохну немного и дальше покачусь. Что такого? Камер здесь нет, пусто, потому что рано, да и ребята в форме тоже еще спят. А ты, страстная одалиска, напрашиваешься на сладкие поцелуи, — раздвигаю ее ножки и устраиваюсь между, ерзая в образовавшемся пространстве, заставляя ее еще шире развести бедра, — и сейчас…