— Заткнись и лезь в машину, пьяный черт. Нет! Стоп! Дыхни-ка в мою «трубочку» сначала? — наклоняюсь к его лицу.

— На хер пошел, любезный братик! — выпучив глаза, отскакивает в сторону от меня.

— Серый! — шиплю, набычившись.

— Твою мать! Я же говорил, что не пью. Повода нет, не ищется никак. Все! С этим завязал — не мое, не вштырило! Я что, перед тобой оправдываюсь? Пошел ты, знаешь куда!

— Здесь новые порядки, брат, — угрожаю и обхожу машину. — Залезай!

— Новые порядки? Не верю, Леша! Все тот же благочестивый батя, нежная мама и строгий старший брат. Урод!

— Ты такой смешной, мой младшенький. До колик! В машину, Серый! Меня Оля ждет.

— Ну да, ну да. Наш Леша — женщиной униженный мужчина, подкаблучник.

Последний уничтожающий взгляд в его сторону и… Новый вопрос:

«Где после свадьбы будем жить, Смирнова?».

«Пропущу. Извини, пожалуйста. Я в салоне!».

«Пять минут на раздумья, душа моя. Время пошло».

— Леш?

Прикуриваю сигарету, опускаю боковое стекло и нажимаю кнопку запуска двигателя:

— М?

— Она — та самая и это все серьезно? Или это новый способ позлить Максима?

Хмыкаю, подпирая голову, как бы со стороны рассматриваю это младшее «внезапное» создание:

— Что с тобой? Ты ведь не циник, Серый. Совсем не пошленькая дрянь. Кто угодно, но точно не мразота! Что ты вытворяешь? Что за дебильные вопросы? Что за пошлость, сквозящая из всех щелей? Это так заграница действует? Там так принято?

— Та самая? Да? — настаивает на своем вопросе. — Жениться, окольцеваться — единственный способ с ней законно спать. На хрена тебе? Ты — классный, когда свободный, вольный, супружескими путами не сдерживаемый… Она ведь приезжала, вы с ней совокуплялись — я ведь не дурак и не слепой… Правда, не пойму.

— По детству ты влюблялся в девочек с периодичностью раз в две недели. Мать сильно переживала, как бы ты, что называется, в семнадцать лет в подоле живую куклу не принес. Ты дарил девчонкам ворованные у Петра Максимовича пионы — отец отмазывал тебя, что с младшенького взять — «сын-дебил и идиот». Ты рисовал открытки, мастерил из каштанов и желудей поделки, лобзиком херню какую-то выпиливал, чеканки на фольге выдавливал, что-то даже выжигал — твое огненно-деревянное увлечение потом доблестно отразилось на наших юношеских задах. Что это там было? Группа «KISS» для бати на материнской разделочной доске для мяса? Ты с огоньком братишка! Блядь, ты даже долбаные бабские фенечки плел, писал стихи и песни, дрался за всех обиженных малышек. А сейчас, — прикасаюсь к висящему кресту на ухе, — это способ эпатировать толпу? Это твое искупление за тот несчастный случай…

— Это — мое истинное лицо! Поехали, доморощенный психолог. Мама обработала или кружок?

— Еще раз вспомнишь о моей жене — получишь в рыло, — газую и пристально смотрю в его глаза. — Доходчиво? Я мысль донес, а ты поймал? Усек, Сережа? Ее имя — Оля, Ольга, но не кружок, не кружка, не окружность или гребаный спасательный круг! Я спрашиваю, ты вкурил?

— Поехали уже. Все ясно — ты влип в любовь, браток!

«У тебя или у меня?».

Даю малышке очевидные варианты ответа — совсем не тянет детка, слишком сложный «Алешкин тест».

«Мне все равно».

«Тогда у моря».

«У меня ведь есть работа, Лешка».

«Со дня нашей росписи, малыш, ты работаешь на мужа, то есть на свою семью, на меня. У моря! Все решено!».

— Как диссертация, младший?

Он поворачивается и с, ах каким, изумлением на роже мне выкрикивает:

— С каких херов, Леха…

— Чего орешь? На слух не жалуюсь, потому что не глухой. Мать спросит — будь готов. Я тебя предупредил, браток.

— Сжег паскуду. Давно! Так ярко полыхала!

Зашибись! Будет круто. Господи, если я завтра женюсь по протоколу, без эксцессов и приблудов брата, то это будет хорошо. Да, точно! Просто хорошо! Ве-ли-ко-леп-но!

— Ты обалдел, Сергей? Так и будешь бомжевать в чужой стране, по клубам мелочь с местных нариков сбивать. Ты мог бы…

— Командовать отцовской частью? Отроков, как мама, муштровать? Играть в местной захудалой группе?

— Чем плохо-то? Что с группой, кстати?

— Да пошел ты. Прикажете детей тут строгать? Что еще? Я истощился! Помоги! Напомни!

— Как вариант! — не слушаю его истерику и плотоядно улыбаюсь.

— Что? Пошел ты знаешь, куда. А ты мог бы сталь по новой технологии разливать. А ты Зверю кованую мебель точишь, зад повару вылизываешь, с куклой по-дебильному стрекочешь, да истинным кобылам завиваешь хвосты! А? Ничего не забыл?

— Так что с работой, Серж? Я — серьезно! Мать ведь спросит, Серый. На хрена ты ей надежду подарил?

— Я, — он вытягивает шею и наклоняется ко мне, — ее сжег! Что не ясно? Еще допвопросы будут?

Будут!

«Сегодня где?» — Ольга неслышно вклинивается в наш разговор.

«Каждый у себя, жена. Так надо, детка. Не скучай!».

С ответом не затягиваю, тем более что заготовка уже была. Так и знал, что спросит! Я уже настроился, что это будет наша заключительная целомудренная ночь. Скупой обычай и потом, — униженное и оскорбленное заграничное горе приехало — дай Бог, чтобы отец шею ему не свернул. Дай-то Бог!

— С кем ты там общаешься? Это не вежливо! — Серый пытается заглянуть мне в переписку. — Оленька, Олюня, детка, одалиска. Кружок — она и есть кружок! Круглая малышка!

— Сядь на место — не мелькай.

— Что? Горячка и любовный трепет? Лихорадит там, внизу? Ни дня прожить без сюсюканья не можете? Господи, — откидывается на подголовник и отворачивается к своему окну, — скорей бы назад. Как я ненавижу этот гор…

— Ты только выскажись и по-братски получишь в лоб.

Остаток пути проводим в горделивом воздержании от праздных разговоров. Младший что-то пальцем чертит на своем стекле и бухтит под нос, а я на каждом светофоре строчу жене, как сильно ее люблю, как жду завтрашней росписи, как предвкушаю нашу встречу…

— Леш?

— Что, Серый?

— На хрена я здесь?

— Ты обещал, дружок, одной прекрасной женщине, что приедешь к ней на свадьбу…

— Так ты из-за этого на ней женишься? По мне семья соскучилась, и я должен потешить своим присутствием родительский взгляд?

— Ты — мой свидетель, Серж! Трезвый, неподкупный и надежный. В этой жизни я могу положиться только на тебя. Ты ж мой младший брат.

— Не надо сейчас в огромном чувстве признаваться, Леха. Это аморально. Мы — потные здоровые мужики. Брутальные козлы с червоточинкой на прошлом, а ты тут про доверие разливаешь в уши кипящий свинец. Отвези в гостиницу, он ведь не оставит меня в покое. Максим…

— Не Максим, Сережа. Не надо этого заграничного дерьма. Он тебе не Максим. Отец! Папа! Батя! Черт безумный, когда он в ах.ительном настроении, но точно не по имени! Только не так! Такой фамильярности он не заслужил. Все в прошлом! Слышишь, сука? Я к тебе сейчас обращаюсь…

— Леха, один день, максимум — два, и я отсюда уберусь.

— Я дополню?

— Да, валяй.

— Спокойные два дня, как полноценная здоровая семья. Оля не в курсе, какая ты скотина, поэтому…

— Ты ей не рассказал, какой ей жуткий родственник достался?

— Извини, но мы тебя не обсуждали.

— Даже между этим делом, в перекуры, — он пальцами делает сучий блядский жест — указательный одной руки пихает в круглое отверстие, составленное из пальцев другой, — когда резинки стаскивал с х…

Я бью по газам и юзом захожу в кювет.

— Извини.

Поздно! Наотмашь в скулу — печать его похабной морды в боковом стекле:

— Еще одно слово, Серый, и я за себя не ручаюсь. Ты меня услышал?

— Я же шкажал «ижвини».

Я что, ему зубы на хрен выбил? Твою мать! «Тонечка» меня уроет за сынка.

— Покажи, — обхватываю двумя пальцами его подбородок и поворачиваю лицом к себе. — Иди сюда. Серый!

У брата в глазах застыли огромные капли — мужские слезы. Скупая неторопливая вода. Зачем я так? Резко, сильно… Больно. У него ведь есть весомые причины так себя вести.