— Григорий, — позвала она его.

— Пойдешь с паном Казимиром. Поможешь ему крышу отремонтировать, — выдала он новый наряд. Слово пан резануло по уху красноармейца, но теперь надо было привыкать к новым реалиям. Господа и паны вернулись вновь. Кроме него в помощниках оказался и местный мужичок из украинцев. Он и был для него в качестве переводчика, так как Казимир кроме польского языка больше ни на каком не говорил. Чижов с Митькой сняли с протекающего участка крыши кусок кровельного железа и, поменяв прогнившие доски, вновь вернули его на прежнее место. Хозяйка в знак благодарности накрыла им на улице обеденный стол, за который присел даже хозяин. Кроме еды, хозяйка поставила и спиртное. Если Митька не отказывал себе в лишней чарке, то Гриша был аккуратен с выпивкой, так как чувствовал на себе пристальные взгляды родственников Стефании. Они словно устраивали ему какую-то проверку. Митяй все еще сидел за столом, когда Гришка засобирался домой. Это было, пожалуй, первое его самостоятельно передвижение по селу. Селяне из-за заборов провожали чужака настороженными взглядами, а он с интересом рассматривал домостроения населенного пункта. С каждым днем его пребывания за пределами лагеря укрепляли его физическое состояние, и с его улучшением он совсем по-другому начинал смотреть на своего работодателя. Стефания для него становилась не просто человеком, который спас его от неминуемой смерти, а еще и молодой, привлекательной женщиной, на которую он украдкой бросал взгляды, интересуясь ей не как работник, а как мужчина. Замечала ли она их? Возможно, только вида не подавала. По выходным Стефания, как и подобает настоящей католичке, ходила в костел. При советской власти он два года не функционировал, но с приходом немцев заработал вновь. Если бы Григорий захотел пойти на воскресную службу, то наверняка хозяйка не была бы против. Но он хотя в душе и веровал в Бога, однако крещенным не был, и культовые учреждения не посещал. А вот в местный орган власти, который размещался в помещении колхозной конторы, идти пришлось. Его повела туда сама хозяйка. Сельский староста был из поляков. Гриша стоял в комнате сельской управы перед худым, высоким мужчиной в круглых очках, словно школьник перед учителем. Кстати, поляк смахивал именно на учителя математики. Убогая комнатенка, с минимальным набором мебели, могла похвастать только двумя яркими аксессуарами, это массивным сейфом из кабинета председателя колхоза и портретом Гитлера на стене. Чижова о чем-то спросили на непонятном ему языке. В ответ, он только пожал плечами, мол, не понимаю ничего. Староста присел за старенький, потрескавшийся от времени стол. Стефания быстро затараторила на польском, склонившись к столу. Староста слушал ее, а сам смотрел в сторону мужчины. Потом они оживленно о чем-то беседовали. Гришка с глупым выражением лица наблюдал за поляками. По мимике и интонации Стефании можно было догадаться, что она о чем-то просила сельского начальника, а тот не хотел идти ей на уступки. Но скорее всего, уговорила, потому, что староста открыл ящик стола и достал оттуда лист бумаги, чернильницу и перо. Затем староста на русском языке спросил у Гриши фамилию, имя, отчество, когда и где родился. Если он знал русский язык, то зачем было ломать эту комедию? Или староста не хотел, чтобы Григорий знал, о чем он переговаривался с его хозяйкой? Мужчина в очках, что-то царапал пером на бумаге, а затем, открыв сейф, достал оттуда печать и шлепнул ею на листок. Гришка уже даже на польском, понимал слова благодарности, которые произносила Стефания, забирая необходимый документ.

— Зачем это? — не поленился он спросить, когда парочка очутилась за пределами конторы.

— В уезд я собралась на рынок, и тебя хотела взять. Но без документов ни как нельзя. Милиция тебя арестует и сразу в лагерь направит, — пояснила она.

— Какая милиция? Разве она здесь есть? — растерялся Чижов. Полька хихикнула.

— Это не советская милиция, а украинская. Теперь они в уезде руководят, — прояснила ситуацию женщина.

— Так можно было и пана Казимира попросить. Он бы не отказал, — немного переживал Чижов за такую поездку.

— А ты со мной поехать не хочешь? — обиделась женщина.

— Мне постоянно к свекру бегать надо?

— Я — то конечно хочу, — ни сколько не соврал бывший красноармеец.

— Но, если это опасно, то зачем рисковать?

— Для этого я тебе справку и сделала. Или ты думаешь постоянно сидеть дома? Мне жить как-то надо. Молоко, яйца продам и куплю чего-нибудь для хозяйства. Вон и керосин в доме заканчивается. Где мне его брать?

Все было логично. Есть вещи, которые в личном хозяйстве ни как не произведешь. Он шел по улице рядом с хозяйкой, ловя на себе любопытные взгляды прохожих.

— Стеша, а что за мужик с тобой? Не Ян и не брат твой? — зацепили ее бабы, стоящие у покосившегося забора одного из домов.

— Это Григорий, — сквозь зубы ответила она.

— И кем же тебе это Григорий доводится?

— Мужа не похоронила, а любовника завела.

Судя по тону, с каким задавали вопросы эти женщины, то особых симпатий к польке они не испытывали.

— Это не любовник, а работник, — пришлось что-то отвечать Стефании.

— И где ж ты такого работника взяла? На базаре купила? — не смолкали односельчанки.

— В лагере военнопленных.

— На самогон что ли выменяла? И что, так можно было? Бабы из плена своих мужиков освобождали, а она себе работничка выменяла. Живет же шляхта! Все, как в старые времена. Они паны, а мы батраки. Хоть при Советах на них управу нашли, — выступала самая бойкая баба из толпы.

— Я смотрю, ты уже и заскучала по Советской власти. Твой — то милый где сейчас? В Красной Армии воюет? Смотри, милиция узнает и заберет, — пригрозила Стефания.

— А, что у меня кроме жизни можно забрать? Что только детей малых? Нет у меня ничего! Не то, что у некоторых.

— Сама виновата. Кто в колхоз все тащил? — огрызалась полька.

— Ты тоже там была, — напомнили и ей о недавнем прошлом.

— Не от большой любви, а чтобы выжить при этой власти, — призналась Стефания.

— Надо было не брать таких, — сожалели об упущенной возможности односельчанки.

— Когда прикрутило, так овечью шкуру натянула, а как новая власть пришла, так снова панночкой стала? — укорили Стешу.

— Прежде, чем на других кивать, о себе подумайте. У новой власти и к вам много вопросов возникнет. Вы бы вместо того, чтобы лясы точить, работать шли, — пожелала им Стефания.

— Не на тебя ли панночка? Думаешь, новая власть по головке гладить будет? У Советов руки не дошли до вас, так и эти не тронут? Помним мы ваше панство и ничего не забыли. Придет время, поквитаемся, — угрожали украинки.

— О себе лучше подумайте. Твой-то Наталья, в Красной Армии. А если донесет кто? — зло произнесла Стефания.

— Кроме тебя не кому. У тебя тоже рыльце в пушку. Муженек польский офицер и брат неизвестно где, — донеслось в ответ. Стефания быстрым шагом миновала ненавистную группу женщин.

— Смотрите, и этот за ней бежит, как собачонка, — засмеялись селянки в след Чижову. Григорий догнал хозяйку.

— За что они тебя так ненавидят? — не удержался парень, чтобы не задать вопрос.

— Они всех поляков ненавидят. Ненавидят, потому-что сами в этой жизни ничего не смогли и теперь ищут виновных. Мы здесь хозяева и эта наша земля, — резко ответила Стефания.

— Теперь уже не ваша, — констатировал факт мужчина.

— Это все временно. Советы тоже сюда незвано пришли, порядки свои стали устанавливать. И где они теперь? Так и с немцами будет, — верила в свои идеалы полька.

— Ненавистные какие-то вы, — сделал замечание Чижов.

— Кто это вы? — попросила уточнить молодая хозяйка.

— Ты, пани Мария, пан Казимир, — перечислил Гриша ее родственников, при этом используя слово пан, как здесь было положено. Назвать их товарищами у него бы язык не повернулся.

— Своих односельчан ненавидите, Советскую власть ненавидите, немцев тоже.

— А за что вас любить? Вы в наш дом, зачем пришли? От большой любви? — зашипела на него Стефания.