— Пусти! Пусти!

— Ты моя, — рвался из горла невнятный рык. Далеон чувствовал себя обезумившим зверем в гоне. Ему хотелось толи овладеть строптивой девчонкой, до пожара, до судороги в чреслах, толи загрызть, чтоб больше никогда не испытывать тех гадких, чёрных, ядовитых чувств, что она воспламеняет в нём. Он никогда не ревновал… до её появления. — Моя. И всегда моей была. Игрушкой, не игрушкой. Кто бы что не говорил, МОЯ! — под девичий визг он своровал с неё дублет и прижался губами к уху, голос упал до вкрадчивого шёпота: — И я буду решать, что делать с тобой. Захочу — запру. Захочу — посажу на цепь. Захочу — причиню боль.

Когти пропороли штаны на её бедре, задевая кожу, оставляя царапины.

— Ты никогда от меня не уйдёшь. Даже после смерти.

— Хватит, — глухо отозвалась Люция, уткнувшись лбом в ковёр. Она больше не противилась. Всё её тело била мелкая дрожь, пальцы сжимали синий ворс.

— Смирилась? — выгнул бровь король, приподнял её за бёдра, притянул к себе и вклинил колено между ног. Покрыл затылок и острые лопатки жалящими поцелуями, огладил плечи, грудь.

Его распирало от удовольствия.

— Так бы сразу. Не зли меня, и я буду нежен, — проурчал он, жадно вдыхая запах её волос. — Кстати, — смешок. — Возьмёт ли твой орк в жены «порченную» невесту?

Люция резко крутанулась под ним и приставила к горлу мизерикорд. Дыхание перехватило.

— Я сказала — хватит, — процедила она. В глазах стояли злые слёзы, милое лицо исказилось от ненависти и презрения. — Или я прикончу тебя также как твоего брата. Убери от меня лапы и уясни одно… — она начала подниматься, лезвие всё крепче прижималось к кадыку заворожённого Далеона. — Это ты моя «игрушка», а не я твоя.

Она толкнула его ногой в плечо и, подняв дублет с пола, вышла, громко хлопнул дверью.

В тот же день Люция собрала вещи и переехала из гостиной Далеона в покои в конце коридора, а он, желая заглушить сердечную боль и забыть уже о жестокой девчонке, начал напиваться и водить в свою спальню «фавориток», в тайне надеясь, что десница взревнует.

Далеон очнулся от толчка и удара затылком об промёрзшие доски внезапно замершей телеги.

— Всё, — объявил Брут с облучка. — Приехали.

Мглистая ночь окружала их. Бледный лунный свет серебрился на сугробах, скользил по колее в накатанной дороге, по резким срубам деревянных домов, что в темноте казались чёрными и колючими, как гротескные чудовища.

Король ещё не совсем отошёл от сна и едва ли понимал, что происходит, где он и почему они заехали в… деревню? Село? Разве им не нужно скрываться? Или это конечный пункт их путешествия?

Вопросы роились в мыслях и жужжали, как пчёлы, так что разболелась голова. Плюс ко всему не самый приятный сон-воспоминание (похоже, его организм начал вырабатывать иммунитет к алхимической снотворной пыльце) и общее так себе состояние. Всё же сон на жёстких холодных досках, при тряске по кочкам здоровее не сделает даже террина.

— Проснулся? — заметил Брут, заглянув к пленнику. — Это хорошо. Даже отлично! Сам пойдёшь, а мы вызовем меньше подозрений.

Он, насвистывая, полез под лавку, невозмутимо вытащил тюк с вещами и достал из него тёмный плащ. И пока Далеон пытался перемогаться и осознать его слова, оделся и накинул на лоб морок, за которым исчезли рога.

— Что происходит? Какие подозрения? Где мы? — наконец вырвались из короля вопросы.

Брут тяжело вздохнул и принялся отстёгивать цепь Далеона от крюка.

— Мы в деревенской глуши, возле таверны. Кое-кому… не будем показывать пальцем, — полукровка недобро покосился на сильфиду, которая юркой радостной козочкой вбежала по расчищенной дорожке в конюшню, из-за двери которой лился тёплый свет. — …Приспичило помыться и переночевать в мягкой тёплой постельке. В лесу ей, видели те, холодно, сыро и ветки в жо… в поясницу колют. Ах да! И кони воняют!

Далеон всплеснул руками и глубокомысленно изрек:

— Женщины!

— Вынужден согласиться, — хмыкнул Брут и подёргал его за цепь, намекая, что пора спускаться с телеги на землю и догонять «женщину».

— Ну, хоть поедим нормально, горяченького, — мыслил позитивно юноша, спрыгивая в снег. Хотя его положение едва ли располагало к «позитиву».

Но Далеон не отчаивался. Никогда.

Даже когда от волнения забыл свою речь для собрания.

— Я бы не сильно обольщался, — усмехнулся Брут, сокращая и утолщая цепь между кандалов пленника. — Изысканных блюд, как в вашем замке, здесь не подают.

— Я не привередлив, — поднял глаза венценосный.

— Зато очень хитер, — без улыбки парировал Брут. Нахмурил брови и крепко, до боли, впился пальцами в его запястья. Король наморщил нос. — Предупреждаю сразу — бежать и звать на помощь бесполезно. Ты сделаешь только хуже, в первую очередь — себе. Наверняка, лэр не бывал в таких местах, — вдруг понизил полукровка голос и оглянулся по сторонам, на заднем дворе таверны было безлюдно, где-то через дорогу хлопнули ставни, из конюшни донеслись приближающиеся шаги. Брут затараторил почти шёпотом: — Но я-то много путешествовал и знаю, наслышан, что народ на окраинах совсем тёмный, и терринов они не жалуют. Так что здесь лучше не светить своим происхождением.

Он бесцеремонно схватил капюшон плаща Далеона и натянул до бровей, пряча рога.

— Мой тебе совет, дружочек, — сказал, смело глядя в сверкающие злостью синие очи со змеиным зрачком. — Не снимай эту штуку, ни в коем случае. Руки тоже прячь в рукавах и головы лишний раз не понимай.

— Ты мог бы снять кандалы, а я — наложить морок, — нагло усмехнулся Далеон. — И не было б проблем.

Брут закатил глаза и помотал головой. Король хмыкнул:

— Попытаться стоило.

Полукровка проворчал что-то на гномьем, подтолкнул пленника в спину, и они зашагали на встречу, вышедшему из амбара конюху.

***

В таверне жара стояла, как в бане: так щедро хозяин протапливал дом. Или же просто Далеон промёрз до костей за двое (или уже трое?) суток пути по заснеженным просторам родного королевства?

Точного ответа он не находил, а вот тёплый плащ захотел снять тут же. Или хотя бы капюшон.

Но, помня совет Брута и видя его настороженное лицо и напряжённую спину, не стал потакать желаниям. Пока. Если будет нужно сделать это для побега — король сделает. Как и многое другое.

А сейчас… Сейчас он «притвориться слабым, чтобы возбудить во враге самонадеянность». Да-да! Люция ошибается: не все уроки он проспал, прогулял или пропустил мимо ушей, что-то да запомнил.

Да и на свои умственные способности никогда не жаловался!

— Приветствую, путники! — угрюмо отозвался мужик за барной стойкой. Коренастый, могучерукий, с залысиной, седой курчавой бородой и большими разлапистыми бровями, точно у северного филина, из-под которых выглядывают колючие, чёрные и крайне неприветливые глазки.

Далеон бы принял его за жутковатого помеска гоблина, орка и зевероморфа-совы, если бы в нос не ударил характерный человечий «духан». То есть убойная вонь старого, плохо промытого мужского тела с — судя по запаху — больными органами.

А если учесть какой у терринов чувствительный нюх…

В общем, у короля глаза заслезились, когда они стали к мужику продвигаться, полукровка тоже сморщил нос и дышал через рот и через раз.

— Вечер добрый, хозяин, — поприветствовал Брут. — К вам до нас наша подруга заходила, должна была озвучить…

— Да, девка мне всё передала, — грубо перебил он. — И умчалась в баньку… Не заплатив.

На стойку лёг громадный кулачища с побитыми костяшками в лица юношам впились свирепые глаза.

— Вот она с-с!.. — Брут сдержал ругательство, выдавил кислую улыбку и произнёс сквозь зубы: — Ну разумеется, я плачу. Ужин пока подайте нам двоим в номер, а этой козе… спутнице нашей — потом. Как вернётся.

— В нумер не могу, — чуть расслабился мужик, когда на столешницу легли серебряные статэры. Потянул загребущие лапы.

— Почему? — хлопнул по монетам полугном, не позволяя забрать.