Не успеет скрыться, он зацепится взглядом за ее силуэт даже в густой чаще. Уже не выпустит.

За спинами раздались перекрикивания гайдуков. Бесполезное зверье, где вас раньше-то носило… Среди гомона человеческих голосов неожиданно раздался испуганный вскрик, за ним вторили остальные. Люди были в ужасе.

И когда он понял в чем дело, сердце трусливо ударилось о желудок, перед глазами пелена стала темно-рубиновой.

— Глинка, стой! Медведь, Варвара!

Зверь выходил из леса немногим левее их. Шатающийся, с заляпанной кровью мордой, он то и дело запинался, тряс мохнатой тяжелой головой и раздирал раскуроченное ухо и оцарапанный пулей череп лапой, толстый кусок шкуры болтался гниющим лоскутом под нижней челюстью. Подранок.

Услышав людей, он поднялся на задние лапы и заревел. Громко, завибрировал воздух, слетела с ветвей испуганная суетливая стайка трясогузок. А затем зверь понесся Глинке наперерез.

Впервые за жизнь Брусилов испугался. Испугался по-настоящему, до трясущихся поджилок и сжатого желудка, готового исторгнуть из себя содержимое. Полоумная, безумная девка коротко вильнула, услышав его рев и… понеслась дальше, побежала прямиком в опасный лес.

Не к спасительным людям, не к нему, готовому простить и взять под свою защиту. Она бежала от него, стремясь опередить несущегося наперерез зверя.

Господи, безумная, она просто безумная.

Тело работало быстрее разума, Брусилов остановился, сбивая дыхание, хватая воздух открытым ртом. Дернул на себя револьвер из кобуры, прицеливаясь. Перед глазами плясали мушки, не хватало кислорода. Плавный спуск курка, звук выстрела бьет по слуху, Варвара даже не оглядывается. У самых ее ног падает грузная тяжелая туша, задевает лодыжку когтистой лапой, и барыня катится в разросшуюся у границы леса крапиву, перемешанную с репейником.

А Самуил еще несколько долгих минут стоит оглушенный. Ее едва не разодрал дикий зверь, он почти потерял ее.

Выплеск адреналина пустил дрожь по телу, только сейчас он заметил, что задержал дыхание. Воздух с хриплым свистом ворвался в легкие, Самуил заставил сделать себя один шаг, за ним следующий, а затем вновь перешел на бег.

Должно быть Варя осталась у туши, свернулась в зарослях, застыла от ужаса. Она должна быть там, после подобного любая лишилась бы сил.

Не любая. Среди смятой травы рубиновыми бусинами блестели капли крови, ее следы вели вглубь леса, а затем терялись на протоптанной крестьянами тропинке, исчезали.

Он закричал. Зло, срывая глотку, позволяя выплеснуться всему напряжению, сводящему в узел внутренности.

И этот крик подогнал Варвару, бредущую к болотам.

[1] Неалкогольный напиток крестьян — смесь воды и меда.

Короткий удар в ноги, и Варвара покатилась кубарем. Полетела в обжигающую крапиву и последней отстраненной мыслью стало: «Лучше так». Не бояться больше будущего, не гадать о том, спасется ли, выживет ли. Лучше кануть во тьму, а там, если господь будет к ней милостив, снова встретить Григория.

Она не сразу поняла, что разрывающий слух громкий звук был не хрустом собственных костей под мощной медвежьей челюстью — то был выстрел. Неуверенно приоткрыла глаза, убрала от лица дрожащие пальцы, приподнимаясь на локтях с наполненным болью стоном. Подранок остался лежать у первых деревьев, ее же пронесло еще несколько шагов, свалило в бурьян. Поднимется ли?

Во время прыжка с сенника Варя повредила бок — пугающе крупная щепа торчала под ребрами, проступала широким краем под кожей, разукрашивая рубаху алым. Липко, горячо.

Падая, она пробороздила изрядный кусок бурьяна — поломанные стебли крапивы, лишенные листьев, уныло склонились к земле. Где-то растения выдрались из земли с корнем, легли почти ровной дорожкой. И через это пустое пространство хорошо виднелся Самуил. Сосредоточенно-хмурое лицо, вздувшиеся вены на лбу и пистолет в вытянутой руке. Варвару обдало кипятком. Разум вернулся в тот день, когда он так же выжидающе замирал в тридцати шагах, пока ее сердце заливалось кровью у раскидистого дерева. Убийца. Ее собственное проклятие. Разве не полагалось ему лежать бездвижным до последней догоревшей свечи? Как так быстро прознал, в какой стороне следует искать?

Второй стон куда тише прежнего, барыня упрямо сжала губы, цепляясь бледными пальцами за гладкий ствол березы, потащила себя вверх, пытаясь выровнять дыхание. А воздух никак не шел в легкие, перед глазами плясали мушки. Все вокруг было красное.

Разве есть что сложного в обычном шаге? Просто двигаться вперед, заставить ноги переставляться. Это годовалый ребенок осилит, неужто у нее не получится? Тяжело. Расхаживаясь, пошатываясь, словно чумной обессиливший зверь. Цепляясь за подворачивающиеся под руку ветки низких елей. Но стоило услышать шумный топот за спиной — она отчаянно сорвалась на бег. Соскочила с людской тропы в пышные непролазные заросли папоротника, нырнула за толстый ствол замшелого великана-дуба.

Лес стал ее молчаливым соучастником. И без того хмурое небо заволокло черными грозовыми тучами, пышные кроны больше не пропускали жалкие крохи света, вместе с холодом дошел и туман. Он касался разгоряченной кожи, мочил мелкой моросью края юбки, заволакивал взор. Варвара спотыкалась. Цеплялась за вековые суровые сосны, царапала кожу о размашистые еловые ветки и сухую кору редких осин. Рядом, всего в десяти шагах от нее, брела любопытная косуля. Влажные карие глаза следили за каждым движением барыни, иногда животное замирало, напряженно двигало ушами, готовое сорваться в бегство, но затем успокаивалось. И снова шло следом.

А она вспоминала свой сон. Такие же влажные блестящие глаза, последний вздох перед тем, как животное поглотило болото.

Болото. Вот куда ей нужно. Болото…

— Пошла прочь! — Охрипший голос сорвался на нервный крик, Варвара взмахнула рукой и едва не рухнула на землю. Больно. Боль пожирала каждый кусочек, каждую пядь израненного тела. Или так болела душа?

Все вокруг становилось нереальным, ушел страх перед эхом, доносившим голос разъярённого Самуила. Все ушло. Туман сожрал мягкий топот сорвавшейся с места косули. Варвара осталась одна.

Пытаясь припомнить путь, на который ее убеждали не ступать сердобольные крепостные, Глинка рассеянно растерла кровавой рукой лицо, оставляя на щеках алые подсыхающие разводы, огляделась.

Как далеко она забрела, в какую сторону следует идти? Ответ принес едва ощутимый ветер.

До нее донесся приторно-сладкий запах. Странный, чуждый природе. Внутренности сжались в тугой узел, скрутились. Она повернула направо.

Через спутанные корни и трухлявые, проеденные короедами пни, прикрытые высоко цветущим фиолетовым ятрышником и мелкой кислицей. Обходя кусачие заросли крапивы и колкого репейника. Пока ее вновь не вывело на тропу. Та была иной. Узкая, протоптанная совсем недавно. Все вокруг переменилось слишком быстро.

К приторному запаху прибавился явно ощутимый аромат стоячей воды и гниения. Варя ускорилась. Она сделала еще несколько неуверенных шагов вперед, а лес за спиной трусливо замер — словно кто-то линию прочертил, через которую ни одно деревце перешагнуть не решалось. Не было обезображенных и чахлых осинок, посеревших на бедной почве елей. Не было предвестника болота, плавно расстилающегося под ногами густого влажного мха.

Топь будто выросла перед нею в один момент. Короткий миг. Смена перед глазами картинки. Варя стояла на окраине пышного леса, а впереди расстилалось болото. Куда ни падал взгляд — трясина. Она разливалась на много верст вперед. Присмотрись — увидишь редкие островки средь водной глади. Ни леса, ни широкой земляной косы. Одна ядовитая топь.

Но то, что встречало ее у окончания тропы поражало куда больше. Груды туш — вздувшиеся, обезображенные, с пустыми выеденными глазами в которых копошилось что-то белое. Присмотревшись, барыня отшатнулась и зажала рот руками — на мясе пировали жирные личинки мух, блестя влажными от гнилостного сока боками, переплетаясь. Кто-то принес в жертву пушистую рыжую кошку — неестественно вывернутая шея, жутко шевелящаяся пасть. Она почти целиком разложилась, так откуда же шевеление? Ответ нашелся, когда за рядом тонких, обнаженных временем и пиром мух, ребер скользнул черный бок, наружу выбралась тонкая молодая гадюка, скользнула в траву, теряясь среди гор трупов.