Свободная рука заботливо заправила выбившийся из прически локон за ухо и Самуил неспешно отстранился. Сделал шаг назад, с наслаждением глядя на то, что сумел с нею сотворить. Распахнутые в ужасе глаза, прижатые к сердцу руки.

Убить её любовь, чтобы занять место в сердце?

— Вы безумец. — Потрясенно качает головой, с омерзением растирает щеку, по которой на прощание мазнули горячие губы. — Вы решились жениться на мне только из-за того, что я подстрелила облюбованного вами зверя, а затем не пала к вашим ногам во время танцев? Одумайтесь, Самуил Артемьевич, вы влюблены не в меня и мою неприступность, вы отчаянно нежите собственное тщеславие.

Самуил не слышит её. Равнодушный к увещеваниям, он спокойно смотрит на то, как она теряет самообладание. Убийца её мечты надменно улыбается.

[1] Дамский бальный аксессуар, миниатюрная книжечка, в которую дама записывала номер танца и имена кавалеров.

Поместье встретило Варвару глухой тишиной. Лишь где-то в далеких коридорах нижних комнат можно было услышать запоздалый отзвук спешащих прочь шагов. Должно быть одна из служанок приметила подъезжающий экипаж и теперь торопилась предупредить отлынивающих от работы подруг. Барыне было все едино. Сердце ныло, обдирало алые пульсирующие бока в кровавое месиво из обиды, отчаяния и злобы. Ей хотелось сжечь несправедливый мир, хотелось исчезнуть, стереть всё случившееся на балу из памяти. Словно издеваясь, перед глазами возникал образ провожающего до кареты Самуила. Набежавшие тучи, порывы злого ещё горячего ветра, бросающие светлые пряди волос в серые глаза. И его улыбка. Холодная, бессердечно-широкая. Он был уверен в своих силах, в скорой победе. Варя так и смотрела на него в окно до последнего, пока кучер не подогнал двойку лошадей, выезжающих на главную дорогу.

Пока молодой мужчина не стал невыразительной мошкой пред махиной-усадьбой, она до последнего надеялась, что небо над их головами разломится надвое, покарает мужчину молнией. Несчастье, настигшее Варвару так внезапно, так же внезапно само собою разрешится.

Не бывает такого, глупая.

Не поразило, он не пал. Дышать с каждым мигом становилось тяжелее. Ровно, как и держать себя в руках. Разум больше не был холодным, в нем испуганными птахами бились страшные дурные мысли, сбивали с толку.

— Авдотья! — Звонкий крик разнесся по всему дому, Варвара не сбавляя шаг взлетела по ступеням к жилым комнатам. То, что личная служанка может проводить свободное время во флигеле, Варе не думалось. — Авдотья! Ко мне, живо!

Почти бегом к собственной комнате, выдирая на ходу из прически тонкие жемчужные нити, бездумно швыряя на вычищенный полированный пол. Избавиться, забыться. Оставляя дверь распахнутой, барыня метнулась к туалетному столику, зеркало показывало удручающе печальную картину: горящие безумием выпученные глаза, дрожащие губы и отливающая болезненной синевой бескровная кожа. От нежной величественной прически не осталось и следа, Варя с остервенением вцепилась в локоны гребнем. С нажимом, до резкой боли и искр из глаз. Нужно успокоиться, выдохнуть. Чувства прожигали нутро, клокотали в глотке.

На первом этаже зашуршали, суматошно зазвучали шаги, громкие перешептывания и голоса. Крепостные боялись её безумного, невиданного раньше гнева.

Варвара почти разделась, выдираясь из узкого корсета с раздраженным шипением, когда в дверном проеме появилась её служанка. Запыхавшаяся, с раскрасневшимися щеками и широко распахнутыми глазами. Видно, как и все была напугана. Даже так: растрепанная, со сбитым на затылок платком она была красива. Ясноликая, с медными густыми волосами и пронзительными зелеными глазами. Вот уж кого в пору в ведьмы записывать. Рядом с вечно мрачной и холодной хозяйкой она смотрелась что солнце, среди грозовых туч.

— Обождите барыня, что ж вы, платье-то такое красивое порвете! — С протестующим воплем она ринулась вперед, сжала Варварины руки. — Что ж случилось-то такое? Весь дом переполошили, эти дурные молиться поголовно ринулись, гнева вашего, что ада преисподней страшатся…

— А ты не страшишься? Хозяйка твоя всё горло содрала, а ты как ни в чем не бывало щебечешь. — Варвара заставила себя разжать пальцы на легкой ткани, уперлась в туалетный стол, прикрыла сухие, болящие глаза. Устала, до смерти устала от этого проклятого бала. Ругаться сил уже не было.

— Так, а что мне бояться? Как бешеная неслась, чуть шею у ступеней не свернула. Ежели вы бы предупредили, что раньше положенного явитесь, я б вам и воду велела в бадью налить, и окошко проветрить распахнула. Обычно за полночь экипаж к дому воротится, а тут едва сумерки наступили, еще и без Настасьи Ивановны. Приключилось что?

Платье с тихим шелестом упало к ногам, Варвара не разогнулась, отпусти сейчас отполированную столешницу — свалишься без сил на пол.

Авдотья была её служанкой с десяти лет. Такая же тощая неразумная девчонка. Отчего взгляд матери пал именно на неё? Может, даже кичась нынешним возвышенным положением, Настасья понимала, что Варе нужен кто-то такой же маленький и открытый к миру под боком, чтобы скрасить одиночество? Мать Авдотьи работала на кухне и считалась лучшей поварихой из ныне живущих в губернии. И радости её не было предела, когда женщина поняла — дочь не будет гнуть спину за тяжелой работой. В свои тринадцать ей нежданно повезло — служить младшей барыне за достойную награду.

Девочки сдружились. Ежели это можно было назвать дружбой. Старшая Авдотья никогда не забывалась — прекрасно понимая, где её место, она не пыталась главенствовать, её простая бесхитростная речь была пропитана преклонением, каждый поступок — покорностью. А Варвара, как положено барыне по праву рождения, принимала её помощь и тепло благодарила. На личную служанку можно было положиться в самом неловком и деликатном вопросе. Крепостная оказалась хитрой, одаренной умом и абсолютно неболтливой, ни единый секрет не вышел за пределы комнаты барской дочери.

— Грия мне найди. — Надтреснутый голос звучал страшно, Авдотья замерла, наклонившись за платьем. Пальцы так и не дотянулись до синей ткани, она не разогнулась. Только медленно приподнялась голова со сбитым платком, словно не услышав ответов на вопросы, она попыталась их разглядеть в сгорбленной фигуре хозяйки. — Да поживее. Всякая свободная пусть ищет, каждый угол проглядите, каждый аршин, каждую сажень. Не найдете — высеку, до мяса кожу спущу.

И впервые услышав про розги Авдотья не засмеялась, зрачки изумленно расширились, девка попятилась к двери спиной. Варвара продолжаа дышать. Ровно, натужно. Вдох через трепещущие тонкие ноздри, сиплый выдох ртом. Голова шла кругом, страх взобрался на хребет, сочно впился в мясо, жируя на её душе, пресыщаясь.

Бежать. Им надобно бежать. Матушка не переменит своего решения, слишком крупный куш сам пришел к ней в руки.

— Как велите, Варвара Николаевна, мы его мигом к вам позовем. — С тихим скрипом прикрылась дверь. В этом звуке послышалось ей тоскливое отчаяние. Давно надобно смазать поржавевшие за сырую весну петли.

Барыня сделала шаг к узкому окну, распахнула настежь. Вечерний ветер ударил в лицо, скользнул по щекам. Расплакаться бы, выплеснуть все, да только она не сумеет остановиться, зайдется в горьком припадке. Оставалось молчать и дышать. За окном разбушевалась стихия — ветер гнул тонкие осинки к земле, возмущенно рокотали и скрипели столетние дубы на окраине сада, дождь стоял такой непроглядной стеной, что стоит шагнуть наружу — через миг станешь насквозь мокрым.

За глухим шумом и разрывающими небо вспышками белоснежных молний Варя не сразу заметила выезжающий из аллеи чужой экипаж. До ушей донеслось испуганное ржание лошадей, кучер прикрикнул на животных, взмахнул кнутом.

Вернулась, не дожидаясь окончания приема, не отужинав? По ступеням взлетел быстрый звонкий топот вечерних туфель. Верно. Матушка.

Распахнулась, ударяясь о стену дверь, разъяренная Настасья, тяжело дыша замерла на пороге.