— Вот тебе и солнце… Брусничное. Не вой, кому говорю, все уже кончилось. Никто кроме тебя в этом не виноват — не говорил тебе нечисть дорогой обходить? Налюбовалась на красивое? Дурак. Надо было подождать, пока по макушку в топь уйдешь, вот там бы запомнила до конца веков, там бы усвоила… Крик у тебя противный — душераздирающий, не вытерпел бы. Что ягненка режут.

Варвара слушала мелодичный напев раздраженного голоса и чувствовала лишь то, насколько устала.

Казалось, прикрыла на миг глаза, а когда открыла — в сажени от землянки перед ней стоял огромный таз с ледяной водой. Главное — чистою.

— А как же красивое место с теплой водой? — В выцветшем от пережитого страха голосе звучало сожаление, тепла спины Хозяина оказалось недостаточно — Варвара продрогла.

Нечисть резко разжала руки, и Варя рухнула к нему под ноги. Потерла ушибленное бедро, задирая голову.

Не вовремя — тот с раздраженным шипением тянул с себя перемазанную рубаху, вытирал от грязи смятой тканью поясницу, пытался добраться до лопаток. Поджарый, кажущийся в просторном тряпье болезненно худым, он оказался подтянутым, жилистым. Сразу ясно стало, откуда та сила, с которой он зажимал ей рот, чтобы девушка проглотила зелье.

— Никакого тряпья на тебя не набраться… Голой ходить станешь, может, хоть глаз порадуется. Какое тебе место, барыня? Ты сегодня уже набарахталась, скажи спасибо тому, что хоть такой воды дал. Сполоснись пока, я пробегу по округе, может одеждой новой разживусь.

Сморгнув мутную пелену с глаз, Варвара удивленно приподняла брови:

— А где же ты ее найдешь — то?

— Тебе правду или чтоб не страшно было?

Она промолчала. Не хотелось лжи, но и правды Варвара страшилась.

Третий день на болотах. В высоких сапогах хлюпает стоялая вода, зловонный запах въедается в кожу, скользит сквозь волосы. Возвращаясь затемно домой, Самуил никак не мог отмыться.

До боли, до судорожно сведенных пальцев сжимал бортик бадьи, а внутри расцветала, захватывала каждый уголок души ярость. Варвара не откликалась. Он чуял, что она где-то там, самой кожей чувствовал… Но поиски не приносили плодов, его крики тонули в утреннем тумане, скрывались за насмешливым гулом плотных туч комаров и громогласным кваканьем жаб. Он бродил кругами.

«Не выберется, он узнает».

Брусилов заполнил своими людьми все прилегающие к болотам села, уверенный, что рано или поздно Варвара захочет выскользнуть. Не утопла — так жестока судьба к нему никогда не бывала. А страх жадно покусывал линию скул, когда он запрокидывал голову на узкий бортик, раздраженно выдыхал в пустоту. Стоило представить, что она осталась там, в трясине, бездыханная, укусы с челюсти опускались на глотку. Вырывали громадные кровавые куски, выбивая воздух из груди жутким рычанием.

Он утопил троих своих людей — не способные отречься от его воли, они шагали на верную смерть, шли, несмотря на вопли местных деревенских — там трясина. День за днем, час за часом болото пожирало его надежды, хохотало над ним голосами диких птиц.

Этот день не стал особенным.

Перемазанный в грязи, он дважды попадался в коварную топь, и дважды выбирался — сам, игнорируя предложенную помощь, плавно подтягиваясь, уходя с опасных участков. Еще немного и взвоет волком. Придется возвращаться ни с чем. Снова. Хмурое, затянутое тучами небо прятало последние лучи солнца, близился закат.

Со стороны леса послышался залихватский свист, громкий топот несущейся вперед лошади. Наверняка отец вновь послал за ним подручного. Оскорбившийся, старший Брусилов навязчиво убеждал отряхнуть руки от порочащей фамилию невесты. Ежели сейчас она показывает свой норов, то до чего же дальше, уже будучи женой опустится?

Он не слушал. Шаг за шагом, загнанным зверем бродя вокруг топи. Чудно, но жители местной деревеньки были ему благодарны — носили печеную репу, домашний сыр и холодный, пощипывающий язык квас в короткие часы отдыха, жарко топили бани. Они все говорили о беспощадном болотном чудовище, которого он спугнул своими визитами. О монстре.

Тогда сердце тревожно жалось — может не топь прибрала Варвару, может существует еще что-то, о чем раньше он не додумывался и теперь его ведьма у нечистого в услужении? Или подчинила его себе? Обещалась ведь по его душу прийти, так может вернется не одна? Если бы пару лет назад Брусилову сказали, что колдовство не вымысел — он бы расхохотался от всей души, запрокидывая голову и насмешливо щуря глаза в беззвучно глядящее в ответ равнодушное небо. Если бы Брусилову сказали, что его можно швырнуть в беспамятство на любовном ложе, он бы посоветовал собеседнику проветрить голову и меньше налегать на сигары с алкоголем. А это все было. Было же, он не сошел сума — выжженый круг встречал его каждый раз на том месте, где умер жалкий безызвестный художник. Он напоминал о Варе единым своим существованием.

Когда мокрые продрогшие гайдуки и Самуил выбрались с подлеска, его встретил давний друг Дмитрий Жербин. Давным-давно они шли вровень до звания капитана, где тот и увяз. А он продвинулся по службе дальше, дослужившись до майора меньше, чем за год. Друг не редко поддевал — то был не талант, а золотая ложка во рту и везение. Брусилов ничего не доказывал, снисходительно тянул губы в усмешке и кивал, соглашаясь. Пусть так.

— Как нашел меня? — В сапоге уныло хлюпнуло, и Брусилов рассеянно наклонился, стягивая его, балансируя на одной ноге, чтобы выплеснуть мутную воду. На приличия что ему, что Дмитрию было одинаково все равно — привыкшие к армейским муштровке и коротким перерывам, они не раскланивались, времени на витиеватые пикировки и этикет попусту не было.

— Батюшка твой сказал, где искать. Надеется, что я хоть какую-то кроху разумности в тебе найду. Знал бы он, что в тебе ее отродясь не бывало, Самиул Артемьевич. — Капитан смеется, спрыгивая с лошади, чтобы похлопать мрачного друга по сгорбленной спине. Тот, пытаясь не свалиться с усталых ног, тут же выпрямился, нога скользнула обратно в сырой сапог. — Что тебе, на столичных приемах внимания мало было? Каждую вторую взять мог, да и первую, когда муж ее отвернется. Что ж там за провинциалка такая, что ты как цапля по болотам шагаешь?

В его глазах искрится неприкрытое веселье — происходящее искренне забавляет Жербина. А внутри Самуила снова поднимается вязкая черная волна, вот-вот изо рта хлынет едкой желчью, перед глазами снова все затянется алым.

Глинка. Личный ад. Его. Только его. До боли и навыворот так, что не вдохнуть. Разве эта мания чем-то объясняется? Господь послал ее за грехи, не иначе. Теперь за каждый свой неверный шаг он сполна выстрадает, но ее вернет. Никому жизни не будет, пока Самуил не заполучит проклятую ведьму.

— А когда я от своего отступался? Сказал моя, значит так и будет.

— Она же тебя опозорила… — Теплые мозолистые пальцы сжали локоть. Голова Дмитрия коротко дернулась в сторону гайдуков, веля им отойти — уставшие мужики не подумали шелохнуться. Вот она, собачья верность лишь одному хозяину. Самуил резко махнул рукой в их сторону, позволяя разбрестись по деревне, выкрадывая время на дрему и еду. — Не сочти за труд, пожалуйста, прислушайся к моему доброму совету: забудь. Отряхни руки и выкарабкивайся из этого болота. Возьми пример с Зецена — прошлой зимой от него нареченная сбежала, он забыл, партию лучше по лету нашел…

— А до этого его на смех поднимали все губернии, до которых слух дошел.

Дмитрий расхохотался, закинул другу на плечо руку, едва не свалив на землю. Самуил недовольно рыкнул, сбрасывая ее, наклонился ко второму сапогу. Его уже воротило от запаха стоялой воды и тины.

— Так смеялись все над тем, что он опростоволосился. Помнишь историю знакомства с его сударыней? Книжицу ее подобрал, сам решился отнести. Так дневник-то был, любовные признания к конюху, с которым она бежать решилась. Считай, в руках держал свою судьбу и благородно не взглянул. Дурак. Потом об этих дневниках ее распущенные служанки пересуды вели, так он и узнал. Все узнали, у домовых девок языки, что метлы.