— Смотря что ты хочешь получить. — Отходя от дверного проема, болотный Хозяин сочно прохрустел шейными позвонками, неестественно выворачивая голову. Блаженно прищурился.

Она замялась. На болотные просторы мягко опускалась ночь, в землянке стало темно. Без того слишком узкая, она словно ужалась, темнота поглотила открытый очаг, угол с примятыми еловыми ветками и узкий стол. Темнота и сырость. Варя почувствовала себя, словно в норе. А каким еще могло быть жилище нечисти?

Поскорее бы выбраться, забыть, как страшный сон. Она заговорила неуверенно, голос дрожал.

— Я жажду возмездия. Страха, боли и отчаяния. Для того, кто сгубил мою прошлую жизнь. Для Самуила Брусилова.

Повисла тишина. Напряженная и удушливая, она заставила Варвару подумать, что та зря понадеялась. Что откажется нечисть пробираться в усадьбу, так далеко находящуюся от дома. Высмеет ее слабость, неспособность самой отомстить недругу.

Повернув голову, чтобы всмотреться в силуэт болотного Хозяина, Варвара с коротким вскриком отшатнулась, голова гулко ударилась о деревянный сруб стены. Звук был пустой, обидный, в висках заворочалась ноющая боль. Он был совсем близко. Бесшумно оказался рядом, присел у лавки на корточки, царапая глинобитный пол длинными черными когтями. Оценивающий взгляд цеплялся за ее дрожащие ресницы.

— Если я ворвусь в поместье — умрет каждый, кто встанет на пути. Возьмешь на себя грех детоубийства? Гибель женщин и стариков? Каждый, кто попытается остановить меня, кто захочет предупредить твоего врага — больше не увидит дневного света. Такое тебе по душе? — Чарующий ласковый голос опускается до горячего лихорадочного шепота, черные глаза в темноте пылают. И с каждым словом Варвара сжимается все больше — прижимает к груди горячие пальцы, ощущая, как сердце начинает болезненно ныть.

Не согласится. Не сумеет она на гибель повести ни в чем неповинных людей. Мало ли настрадалась сама? Так теперь другим сполна горечи разливать? Она хотела наказать одного. Заслужившего.

Видно, придется ей бежать, забывая о своем обещании. Будет Самуилу спокойно спаться на пуховых подушках, забудет ее, заживет. А она останется одна, баюкая свое горе.

Она бы отказалась, если б вкрадчивый шепот не принялся ласкать душу обещаниями, сердце защемило уже от надежды:

— Но ты сможешь наказать его сама. Я чую. Знаю, каково это, когда по венам бежит колдовская сила. Она воздаст по заслугам, научись только пользоваться. А в тебе ее с лихвой хватит на всех обидчиков, погляди… — Он тянет руку к ее груди, острые когти царапают воздух у самой кожи, едва ощутимо касаются тонких тесемок белой рубахи. И под его пальцами происходит чудо. Приподнимается тонкая золотая нить, ширится, прорастает сквозь клеть ребер прекрасным невиданным цветком. Он соткан уже не из десятков — из тысяч искрящихся линий. Шевелит лепестками, словно живой, от его света танцуют по узкой землянке золотые блики. Красят удивленно распахнутые фиолетовые глаза в золото. Хозяин болот холодно улыбается. — Я могу научить тебя. Ты услышишь, о чем шепчут ветра, о чем тоскуют звери. Научишься управлять людьми, бросать их в кручину, насылать порчи или, напротив, притягивать удачу. Я научу тебя летать вместе с черными воронами в поднебесье, стрелой лететь среди лесов вместе с волчицами. Взамен ты отдашь мне свое время. Все. Без остатка. Пока не сумеешь совладать со своей силою — станешь моей тенью. Скажу бежать — побежишь, скажу плясать — запляшешь. Маленькое брусничное солнышко. Только мне. Мое. По нраву тебе такой уговор?

Он поддается вперед. Тянется, опираясь на тощие руки, едва не утыкается лбом в ее лоб. Жадно. По-звериному.

Вдох. Выдох. Разве не лучший вариант? Отсюда Варвара уйдет, а колдовская сила до конца жизни с ею останется.

Она прикрывает глаза.

— Такой уговор по нраву.

Несмотря на ужасный состав зелий Хозяина — они работали. Ближе к рассвету боль отступила, онемение коснулось каждого пульсирующего стежка на боку, зализало скачущий по поврежденной лодыжке огонь. И это принесло облегчение. Позволило свернуться в клубок на узкой лавке, наблюдая за Хозяином болот из-под полуопущенных ресниц: он глядел в ответ из темного угла. Прямо, не скрываясь. Светились зеленоватым два огонька, такие она видела частенько, когда спускалась за теплым молоком ночью к кухне — мышкующая кошка неспеша моргала, здороваясь с хозяйкой, а затем снова растворялась в темноте.

Он был крупнее кошки. И намного опаснее.

Она не уснет. Не сумеет. Стоило Варваре начать погружаться в дрему, как нечисть в углу хищно поддавалась вперед, приходила в движение. Распахнет барыня глаза — кажется, что померещилось. Застывает болотный Хозяин, его силуэт глодает темнота. Не сожрет же он ее, так отчего так дико заходится сердце?

«Как ребенок малый, ну не для того он возился столько, слушая причитания, чтобы попросту отужинать.»

Внутренний голосок тут же вскидывался, хихикал мерзко, добавляя увесистое:

«Вот надоешь, тогда быть может».

И она с досадой поворачивалась к нему спиною, ворочалась на лавке, поплотнее кутаясь в отсыревшее, провонявшее плесенью одеяло. Сон подкрался незаметно — вот она вглядывается в насмешливо прищуренные глаза, а вот ее поглощает темнота.

Не слышала Варвара, как с издевкой хохотнул Хозяин, ровным крадущимся шагом приближаясь к лавке. Как застонали, затрещали под ее боком разрастающиеся старые доски. Как опустилось чужое тело, по-свойски подтягивая ее к ледяной груди — ночи на болоте были безжалостные, промозглые, тепла здесь хотелось каждому. Горький запах полыни и можжевельника перебил зловоние плесени, заставил барыню заворочаться во сне, развернуться, утыкаясь носом в подбородок пригревшейся под боком довольно склабящейся нечисти.

А наутро ее разбудило легкое скольжение вдоль стопы. Раз, неспешный другой, Варвара раздраженно дернула ногою. Воспоминания еще не успели возвратиться в дремлющий разум, не отравили. Как же хороша была сонная нега, как не хотелось выбираться… Отстраненно подумалось: жучок. Мелкий, черный, которых, несомненно, легко занести в комнаты на одеждах. Из-под одеяла высунулись перемазанные в болотной грязи пальцы девичьей ноги, почесали лодыжку, пытаясь согнать мерзкое насекомое. На мгновение щекотание прекратилось, уголки губ победно приподнялись, девушка поерзала, устраиваясь поудобнее. Но стоило закутаться в одеяло, вновь ускользая в дрему, как шевеление на коже вернулось.

Будь проклят дрянной жук!

Протяжно застонав, она неохотно приоткрыла один глаз. Чтобы через мгновение удивленно распахнуть оба, дергая ноги под одеяло так сильно и резко, что колени едва не долетели до носа.

Со вчерашнего вечера лавка в землянке заметно раздалась вширь — теперь она занимала все свободное пространство. А на ней, по-ребячески скрестив бледные босые ноги, сидел болотный Хозяин, привычно щуря хитрые глаза. Тонкий палец, оканчивающийся длинным черным когтем, игриво скользил по ткани одеяла в том месте, где миг назад была ее нога.

Так вот кто не давал покоя.

По-птичьи склонив голову набок, с нескрываемым интересом полюбопытствовал:

— Погляжу, хорошо в новом месте спится, да? Как у вас там нежных барышень поднимают? Спинку погладить, ножки поцеловать?

С каждым участливым словом оскал нечисти становился все шире. Пировал на ее досаде, наслаждался. Воображение дополнило его слова, показалось, что когтистая рука потянулась вдоль лопаток, холодные пальцы соскакивали с позвонка на позвонок, оглаживали выпирающие отростки. Толпа мурашек мигом сделала кожу гусиной, Варвара вздрогнула, взгляд вцепился в его скользящую по одеялу руку, вторая невинно подпирала скулу. Мерещится. Пустое.

Молчание его не смутило, как говорил своим ровным, необычайно нежным голосом, так и продолжил. Пустил по позвонкам вторую волну гусиной кожи.

— Солнцу положено небосвод украшать спозаранку, а мне свое будить приходится. Никуда не годится… Поднимайся, Варвара Николаевна, у тебя впереди тяжелый день. Совместим завтрак с первыми уроками.