[2] Славянское ругательство. Неповоротливая женщина.

Выбеленная лунным светом тропа рябила перед уставшими глазами, плясала, ускользая из-под ног. Варя запиналась. Сжимала губы в осуждающую полосу, щурила глаза и упрямо встряхивала головой. Еще немного пройти осталось, совсем чуточку.

Стоило полю скрыться за редкой березовой рощицей, бегущая впереди девчонка с облегчением выдохнула и перешла на шаг, перекинула за спину длинную тонкую косу, обернулась, хитро кося на нее глазом:

— И сдалась тебе ночная прогулка? Еще и стоит, мимозыря[1], размышляет, бежать ли, не бежать… Что, впервые полуночницу увидала?

— Впервые. Не ожидала, что она опасна. — С недавних пор существование нечистой силы Варвару не удивляло, лишь сбивало с толку, поднимало первородный ужас в душе. После дневников бабушки стало ясно, что все существа — не досужие байки безродного люда, не вымысел. Просто высшее сословие решило не чтить их, отгородилось от жестоких детей природы. Далекие от родной земли, тратящие жизнь на променады, балы и открытия сезонов, они позабыли свои корни. Само естество. — А вам на что прогулка сдалась? В одном месте свиделись.

Гадкий корень березы вильнул по тропе, Варя снова запнулась и плотно сжала зубы, не позволяя ругательству вырваться наружу. Полно и того, что новая знакомица выражается за троих мужиков.

— В основном детей малых пужает, ты права. Только к слабым духом да уставшим взрослым тянется, знает, что мочи хватит с наскоку на загривок прыгнуть. Сразу убить не убьет, но захвораешь сильно, дай бог выкарабкаться. — Неопределенно передернув плечами, девушка тихо хихикнула. — Дык а когда еще молодым свидеться? Батюшка честь мою блюдет, словно она из злата вылита, защити милостивый, увидит, как на сеновал карабкаюсь и все. Отпевать сорокадневную по моему Ефимушке придется.

Опередивший их на три шага парень задрал курчавую голову к небу и заливисто, заразительно расхохотался.

— Знать бы ему, что беречь-то уже давненько нечего, ни золота, ни серебра. Совратила дочь бедного хлопца, сама надругалась со зверством лютым, не отбиться было, как наскочила.

Послышался громкий шлепок, голова Ефима дернулась вперед, и он едва не слег посреди тропы. Хохот стал только громче.

— Зубоскаль, зубоскаль, блудяшка[2], вот как вывесит тебя батька на плетенке за яй…

Продолжения Варвара уже не слышала, смех Ефима все лился над рощей, стремительной птицей метался по небу. Глинка не заметила, как уголки губ потянуло в улыбке.

Дорога до деревни оказалась совсем короткой, у второго ряда изб влюбленные распрощались, склонившийся к девушке Ефим что-то шепнул той на ухо, она залилась плотным слоем румянца, прижала к алеющим щекам ладошки и игриво послала его к лешему. После чего схватила Варвару за руку и ловко потянула за собой к очередной веренице домов.

— Меня Ульяной звать, а тебя как?

— Варвара.

— Погоди, а не барыня ты наша часом?

Она промолчала, неопределенно повела плечом и крепче сжала руку спасительницы. Подтверди Варвара сейчас, что она барыней является — как знать, решит ли помочь ей девушка. Скудный лунный свет не позволял той разглядеть дорогой наряд, а растрепанные волосы и ошалелый вид делали Глинку совершенно не похожей на величественную родовитую женщину.

— В чем ты руки-то так замарала? — горячие пальцы скользнули по тыльной стороне ладони, сжали чуть сильнее.

Она не одни руки замарала — запятналась полностью. Грудь сжало сожалением. Варвара не ответила.

Тихо скрипнула отворяемая калитка, Ульяна пошла дальше — за хорошую добротную избу с покрытой новой соломой крышей, к сараям. Дверь внутрь открылась бесшумно, и рука спасительницы из мягкой хватки выскользнула. Зажегся тонкий, пляшущий на сквозняке, огонек свечи. Возмущенно заблеяла приподнявшая голову рогатая коза, открыла мутные глаза с горизонтальными зрачками. Ее козлята завозились в сене, уткнулись белыми мордами в теплый материнский бок.

Девушка коротким кивком указала на тонкую, кажущуюся ненадежной лестницу, ведущую на второй этаж-сенник. Пол из широких досок, срез которого виднелся во мраке, казался ненадежным, ни стены у обрыва, ни перил — оступись и рухнешь вниз, перемелешь в песок кости.

— Только платье скинь, перемажешься сенной пылью так, что вовек не вытрясешь. Варвара равнодушно потянула завязки вниз. Зашелестела под тонкими пальцами ткань, невесомо выскальзывали из петелек черные пуговицы. Она не дала вещи упасть к ногам, ловко перехватила и бережно перекинула через руку, намереваясь сложить. Рассеянно занятая своим делом, она могла думать лишь о жалких крохах сна, которые удастся вырвать у этой ночи. Совсем скоро забрезжит рассвет и ей придется идти дальше. Нужно спастись.

Поглощенная удручающими рассуждениями, она не заметила, как в ужасе расширились глаза Ульяны, разглядевшей кровавое пятно на белоснежном исподнем. Как та попятилась, прижимая руки к губам в охватившей ее жалости.

— Кто с тобой так поступил?

— Жених… — Коротко, отстраненно. Она ведь сама так решила, чего теперь плакаться? Ее выбор, никто за волосы не тянул, по койке не разлаживал. Сама виновата, что смелости достать нож глубокой ночью не хватило. На ней вина. И на Грие, голос которого до сих пор направлял, заставлял руки дрожать, а сердце болезненно сжиматься.

Она не успела понять, когда девчонка метнулась вперед, вбилась курносым носом куда-то меж лопаток, прижимаясь к выступающим из-под легкой ткани позвонкам.

— Мне очень тебя жаль, пошли, ополоснешься, а я найду во что переодеться.

Крепостная… Не знающая манер, грубая и неотесанная. Сейчас она показалась Варваре самым прекрасным существом — она вела ее к бане.

— Ты не пужайся только, баннику в пояс поклонись, попроси с друзьями повременить, выгнать. Я рядышком в предбаннике посижу, пока ты в помывочной будешь. Будет нужно что — кричи. А начнет по голове плясать, так я молитву знаю, мигом его отважу.

Богатая на нечисть ночь. Такой скоростью к завтрашнему полудню ее сам дьявол не испугает.

Сорочку Варвара стянула без стеснения, словно гремучую змею резко отбросила от себя под лавку в предбаннике. Ульяна же, будто позабыв свои обещания, выскользнула наружу, послышался шум быстро отдаляющихся ног.

Глинка шагнула в помывочную.

Воздух здесь был горячий, но пара не было. Жар расслаблял изнывающее уставшее тело, зазудела, зачесалась не до конца поджившая рана на груди и животе. Варя неосторожно поддела краешек струпа у ключицы ногтем, потянула отрывая, обнажая розоватую тонкую кожу.

Никого в бане не было. Но она поклонилась — так низко, как только было способно израненное уставшее тело. Губы беззвучно зашевелились:

«Ну здравствуй, дух банный, дедушка банник. Придержи гостей своих, дай прогреть кости.»

Будто отвечая ей, по ногам скользнул мягкий сквозняк, лизнул горячими языками щиколотки. И Варя уселась на лавку. Прикрыла тяжелые набухшие веки, с нажимом растерла их пальцами. Глубоко вдохнула, выдохнула. И взялась за большой неказистый кусок мыла.

Сначала аккуратно растирая, массируя. Но с каждым мигом движения ее становились резче, ожесточеннее. Хотелось содрать всю кожу, наизнанку себя вывернуть. Стереть начисто, забыть нежеланные касания, жадные поцелуи, укусы и низкие хриплые стоны. Кожа покраснела, касаться ее стало больно, а Варвара все терла и терла, задыхалась в собственной горечи и злобе.

Слишком глубоко, не достать, не выдрать. Забралось внутрь и давит, душит. Ненависть ее стала такой громадной, так переполняла, что тело грозило разодраться на ошметки, не вобрать всю, никуда от нее не деться.

Разгоряченная, с пылающими глазами, она не услышала тихого скрипа дверных петель — успела вернуться Ульяна. А затем в ногу резко вцепилась чужая рука. Варвара дернулась, опустила голову, заскакало по полу выроненное мыло.

Сморщенная, сухая и черная, с обломками ногтей, скрюченными набухшими суставами. Не банник — его ночной гость, мелкий бес. Держит крепко, еще немного и затрещат кости, порвутся жилы, размозжится мясо. Царапает, перебирая по тонкой косточке пальцами.