И всему виной продолжающий приподнимать волосы на загривке страх.

— Успокойся, граф, не дойдет он до болот, не достанет пулю…

Ужас въелся, плотно забил собой глотку. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Еще нагретый пистолет валялся у входа. На горле Лады, раздирая запах рубашки до ряда последних ребер, зияли неглубокие кровоточащие раны от когтей. Алое пятно расплывалось по белоснежной ткани.

Если бы выродок успел, если бы убил ведьму, забирая последнюю надежду, он бы вконец тронулся… Взгляд заволокло пеленой, Брусилов свесился с окна, почти вывалился. А у грани липовой аллеи мелькали десятки теней — жадные, голодные. Они прикрывали отступление обреченного на смерть хозяина.

Самуил продолжал глядеть в темноту, пока силуэты не растворились в ночи. Послышалось первое пение петухов в хозяйских пристройках заднего двора — перевалило за полночь. Сзади на голое плечо легла маленькая горячая рука, заставляя вздрогнуть. Повели горячие пальцы по коже вниз, очертили лопатку и соскочили по позвонкам до поясницы, привлекая внимание. Ведьма спокойно продолжила:

— Я успела его разглядеть и убедилась: человек. Колдун он. Умело личину меняет, да только я на веку побольше видела, глаза так просто мороком не затянуть. Не среди нечисти твоя невеста — с колдуном она водится. Давай, помоги мне, нужно найти хоть каплю его крови, тогда путь на болота нам будет открыт. Не придется думать, как ломать его защиту, если сможем разрушить его.

Колдун. Еще один мужчина.

В памяти ярким всполохом вспыхнуло собственное обещание.

Я любого убью…

Лавина ужаса стремительно схлынула, оставляя после себя разруху. И внутри разжигалось привычное чувство, с ним он успел сродниться, оно проросло сквозь кости. Злоба.

Пока Лада зажигала свечи, пуская в пляс тени по комнате, он опускался на колени, щурил, напрягая, глаза. И всматривался до рези, до песочной сухости под припухшими веками. Проводил широкими ладонями по оплавленному, прожженному до дыр ворсу. Нигде не было ни единой капли.

Ползающая рядом на коленях Лада раздраженно выдохнула, растерла ноющую рану не шее, перемазывая руки собственной кровью:

— Не расстраивайся, граф, если здесь нас постигла неудача, то я найду способ пробраться на его болото. Нужно успеть до морозов, зимою хрупкий лед подарит обманчивый шанс, тогда-то он и будет нас ждать больше всего. Зимой не сунусь, нас встретит там только смерть.

[1] Слуга при господине в богатом дворянском доме. Впервые должность упоминается в документах Петра 1 в 1706 году.

Тропы путали ее. Глинка поняла это, когда знакомая стежка, идущая вдоль тонких осин, неожиданно завернула в заросли папоротника, повела вглубь. А Яков обещал, что леший проведет… Внутри разгоралась тревога.

Она цеплялась за запястья, обжигала вместе с выросшей вдоль тропы крапивой, забивалась в волосы с перепрелой листвой, когда Варя спотыкалась о неожиданно вынырнувший корень и падала. Пыталась восстановить дыхание, упрямо сжимая губы.

Поднимется, отдышится и непременно встанет. У нее нет права вновь подвести подругу. Не сумела барыня выразить всю свою благодарность при ее жизни — постарается в посмертии. А та сопротивлялась, непохожая на саму себя, Авдотья скалилась и щелкала зубами за спиной. Стоило Варваре потерять равновесие, как упыриха рывком тянулась в ее сторону, метя в спину. И тогда она, скрепя сердце, сжимала нить, заставляла ту упасть рядом, сипло воя и отсыпая проклятия.

Трижды она вспомнила псов и ее мать, четырежды пожелала смерти от рук лешего.

Быть может, это и оскорбило хозяина леса? Варвара не знала. Впервые за жизнь она не одергивала Авдотью, впервые та позволяла себе подобное — срок службы окончился еще задолго до последнего вздоха, так в чем вина Вари? Разве ж она не предупреждала, не пророчила дурное, предчувствуя?

Виновата всегда и во всем.

Она так срослась с этим чувством, что давно не переживала. Плохая дочь, неприглядная холодная невеста, спесивая, словно безродная, девка. Быть может, если бы матушка отослала ее в монастырь, как грозилась каждый раз после крупной ссоры, все сложилось бы донельзя лучше? Теперь младшая Глинка не узнает.

В который раз Варвара тяжело поднялась. Вытерла расцарапанные в кровь ладони о затертую до дыр юбку, потянула за собой нить, ослабляя хватку. Та толкнулась в разодранную ладонь тонким пульсом, а затем стала толще, поднабралась ведьминых сил.

Барыня осмотрелась: здесь, в глухой чаще, лунный свет не пробивался через разросшиеся лапы сосен и вытянувшихся елей, громадные дубы великанами преграждали дорогу. Где-то недалеко слышался душераздирающий, унылый скрип — два близстоящих дерева терлись друг от друга в порывы ветра. Совсем скоро одно из них, совсем трухлявое и неживое, рухнет и похоронит под собою осиротевшее гнездо куликов, разметав крохотные кусочки скорлупы по округе. Станет тихо.

Бывало, под ногами пробегал шальной заяц. Останавливался неподалеку, дергал настороженным ухом, вглядываясь в путниц не по-звериному внимательным глазом, а затем припускал дальше, по своим делам.

А кругом так сильно пестрило от зелени, такой узкой была тропа… Они то и дело отирали с лица плотные нити паутины, пригибались, убирая нависающий с нижних веток деревьев лишай, Глинка давилась пропахшим перепрелыми листьями и гнилью воздухом. Леший завел их слишком глубоко в чащу, она зря доверилась.

Его гулкие хлопки заставляли вздрагивать, разносились по чаще и вязли в кронах, то и дело по широким стволам с возмущенным цоканьем проносились его служки — рыжехвостые белки, сыпали на волосы шелуху от шишек и длинные сосновые иглы.

И когда Варя услышала очередной хлопок, доносящийся из-за низенькой пушистой елки, зло подняло вверх окровавленную морду, с хрустом вырвалось на волю, заставляя вскинуть руку.

Она видела, как с ладони вырвался поток силы, черным хлыстом обвил ель, пропуская ствол сквозь вязкую смолу волшбы. А затем попыталась ударить по прятавшемуся за деревом нечистому. Секунда. Она не успела понять, что произошло. Почему на встречу вырвался ослепительно зеленый луч, ударил так, что перемкнуло дыхание. Словно подкошенная, она рухнула на землю, попыталась выхватить из раскаленного воздуха хоть глоток кислорода. Не выходило.

Теперь Авдотья не пыталась сбежать — стояла рядом, хладнокровно наблюдая за мучениями бывшей хозяйки и подруги. Насколько же велика ее обида?

Зашуршало за елью, легкий, едва слышный шаг превратился в увесистый, привычный слуху — человеческий. Упираясь лбом в холодную сырую землю, она могла увидеть только перепутанные лапти — левый на правой ноге и правый на левой. Поднимая голову, Варвара встретилась с насмешливым взглядом ярко-зеленых глаз. Горящих, ужасающих глубиной. Глядя в них, Глинка видела жующих кислицу зайцев и крадущуюся к ним лису, она чувствовала ветер в перьях взлетающего рябчика, слышала брачный вой оленя и оглушающих треск ударов о рога соперника. Глядя на Лешего, она становилась лесом. Где дыхание, шум и крики сливаются в единую песнь жизни. Необузданную, несокрушимую. Вечный круговорот, повлиять на который не сумеет ни один человек, а она ударить осмелилась…

Задрожали пальцы рук, из горла вырвался невнятный сип, когда барыня попыталась подняться. Хозяин леса легко уселся рядом, игнорируя Авдотью скрестил ноги и, словно невзначай, одернул кафтан с неправильно запахнутыми полами, подпер внушительным кулаком левую щеку, сморщился.

— Не учат нынче знатный люд манерам, не учат… Что, привыкла девица, что за тебя просят, за тебя делают, твои проблемы решают? Ан самой поклон отвесить, или спина не гнется? Так я всегда помогу…

Зароптал осуждающе лес, зашлись в гневном цоканье белки, ветер погнал ледяной воздух через непролазную чащу с такою силой, что застонали вековые дубы. Варвара прикрыла разодранной ладонью лицо, отвернулась. И сквозь этот вой и безумный вихрь она слышала уже не скрипучий голос старика — голос леса. Сильный, рвущий перепонки, выцарапывающий истину внутри головы, пускающий кровь. Глинка почти ослепла от сора, летящего в глаза, и боли. А душа леса продолжала поучать. Жестоко, сурово, как учили языческие божества, дорогу к которым забыли предки.