Мошенник взглянул на девушку — та спала, уткнувшись носиком в подушку.

Савениец отнес Элику на кровать и укрыл одеялом, а сам вернулся в гамак и на какое-то время погрузился в болезненные воспоминания, пока сам себя не отчитал за упадничество.

«Ну-ка, выкидываем все дурные мысли! — строго произнес Рурык. — Завтра важный день!»

По такому случаю он вновь вспомнил о матушкином ритуале, решив, что будет не лишним заручиться поддержкой здешних мест. Присел на землю, приложив руки к почве, пробежал внутренним взором по телу, проверяя, чтобы каждая мышца была расслабленной. А затем принялся мысленно просить у Иривии помощи. Чтобы завтрашняя афера обязательно прошла успешно, чтобы он получил огромную сумму денег и порадовался ей, чтобы нашел способ как попасть в библиотеку столичного Собора.

Неожиданно мошенник почувствовал под ладонями какое-то тепло. Незнакомое, будто бы пробегающее под землей. Словно где-то в недрах бил горячий источник, прогревающий слои почвы.

Длилось это буквально несколько секунд и вдруг вновь все стихло.

Решив, что произошедшее стало порождением уставшего ума, Рурык закончил ритуал словами благодарности в адрес Иривии и лег спать. Завтра и впрямь был весьма важный день, от которого зависела дальнейшая судьба.

Есть дома, в которые заходишь и уходить не хочется — до того уютно. Есть, наоборот, неприятные, унылые, холодные, из которых так бы и сбежал. Особняк мадам Помполь Тьюри относился к третьему типу — дом-музей: и сбегать не хочется, но и жить невозможно.

Каждая комната хранила бесценные коллекции уродливой мебели, сделанной под старину. Золотые люстры, точно горы, перевернутые пиками вниз, нависали над гостями, грозясь в любой момент обрушиться на чью-нибудь голову вместе с потолком. Цветастые ковры настолько удачно объединялись с аляпистыми обоями, что вызывали у гостей нервный тик.

Очевидно, желая закрепить эффект психологической атаки, на каждой стене висели портреты мадам Помполь. То хозяйка смотрела на вас в образе юной наивной пастушки (даром, что сударыне давно перевалило за пятьдесят), то царственно восседала в кресле подобно властной императрице. То стояла у станка в пуантах и балетной пачке, пытаясь задрать ногу в грациозном па, то лежала, обмотанная скромным тряпьем, держа в руках перепуганного ягненка.

Но главной гордостью мадам Помполь служили бесчисленные вазы, пузатые, как сама хозяйка. Они были расставлены в самых неожиданных местах: на подоконниках, возле диванов, в центре комнат. Иной раз, когда в особняке мадам собирался весь цвет Гердены, гости могли нечаянно разбить пять, а то и семь ваз. Это значило, что публика была в ударе и вечер удался.

Однако сегодня светское мероприятие грозило обернуться провалом: шел третий час, а до сих пор ни одна ваза не пострадала.

В центре гостиной за белым роялем горбился виконт Исвильский. Он вяло перебирал клавиши, называя заунывную какофонию «Сонатой». Его единственной слушательницей оставалась туговатая на ухо старая герцогиня. Да и та, кажется, сидела подле рояля лишь потому, что все прочие места были заняты. Остальные гости коротали вечер за светскими беседами, украдкой зевая и поглядывая на часы.

Дамы в пышных нарядах утомленно жаловались на войну, по вине которой отменили доставки тканей из Савении.

— Стало решительно нечего носить, — меланхолично возмущалась вдова генерала Алевского. — Нас буквально вынуждают ходить в обносках. Не понимаю, неужели нет возможности воевать и продолжать торговлю? Кому помешает, если савенийцы станут присылать шелка и платья?

Другие матроны целиком и полностью были солидарны с позицией генеральской вдовы и осуждали недальновидность императора.

Мужчины не отставали от дам и открыто критиковали недавние морские сражения. Джентльмены сходились во мнении, что, если бы не дела — давно бы отправились на войну. Показали бы врагу, что значит — настоящая иривийская мощь!

Темы эти обсуждались не раз, а посему беседы протекали вяло. Собравшиеся предприниматели и аристократы то и дело поглядывали на мадам Помполь, ожидая, когда же появится заявленный гость? Дескать, что это вы, сударыня, взбаламутили всех, понаобещали с три короба, а вместо удивительного гения и путешественника вновь потчуете нас заскорузлыми сплетнями и дешевым шампанским?

В половине восьмого, когда многие начали придумывать отговорки, чтобы поскорее покинуть вечер и, пока не поздно, отправиться на бал к графине Желновой, в дверях гостиной появился седовласый дворецкий.

— Маэстро Дальпир Кузенкевич, да прости нас всех Денея-матушка, Эржанский прибыли! — объявил дворецкий и зачем-то осенил себя кружью.

После чего удалился, уступая место Рурыку.

Создавая образ гениального изобретателя, савениец постарался на славу: верхняя половина его лица скрывалась за металлической маской с длинным загнутым клювом. Голову венчала широкополая шляпа, к полям которой крепились карманные часы на цепочках. Рубашка с пышным жабо была подпоясана коричневым ремнем. Поверх — темный бархатный сюртук с медными заклепками на лацканах, а позади — тонкие деревянные крылья, держащиеся на лямках. Сбоку на талии болтался рыжий лисий хвост и веревочки с нанизанными бусинами и ракушками. Темно-серые штаны были заправлены в ботфорты.

Ассистентка Элика, представленная как мадмуазель Жаклин, выглядела под стать: в красном дерзком платье с оголенными плечами, корсетом, подчеркивающим соблазнительные формы, и пикантным разрезом на подоле, демонстрирующим стройные ножки. Голову украшал мужской цилиндр с торчащим из него вороньим пером.

Собравшиеся джентльмены чуть слюной не подавились, разглядывая ножки Элики-Жаклин.

— Фью свиф алле щё! — заявил Кузенкевич-Эржанский и топнул так громко, что дамы вздрогнули от неожиданности.

— Маэстро приветствует собравшихся и выражает благодарность за приглашение, — перевела Элика.

Мамам Помполь растерянно захлопала ресницами:

— Так что же? Он не понимает по-иривийски?

Хозяйка рассчитывала, что гость порадует историями о летунах.

— Пачыму же? — с акцентом произнес Рурык. — Панымаю. Я палыглот. Гаварю на тринадцть язкоф. Кстатти, вы знаэте что в язке лытуноф пачти нет гласных? — на ходу придумывал Рурык.

Светское общество облегченное вздохнуло, а один из мужчин украдкой пнул стоявшую неподалеку пузатую вазу, отчего та с грохотом покатилась по полу и налетев на ножку рояля, разбилась.

— На счастье! — радостно махнула рукой хозяйка дома, предчувствуя удачный вечер.

Спустя минут пять наш Кузенкевич-Эржанский вдохновенно сочинял, как жил у летунов. В красках описывал их серую кожу с тонкими, будто мраморными, прожилками синих вен. Их абсолютно лысые круглые головы, глаза-блюдца, короткие острые носы, широкие перепончатые крылья, сросшиеся с руками. Рассказывал, как летуны живут в пещерах на вершине скал, как питаются ягодами и личинками, как враждуют с коршунами и грифонами.

Иной раз маэстро увлекался и начинал говорить без акцента, но гости не обращали внимания. Публика, затаив дыхание, слушала, как Дальпир героически сражался с воздушными пиратами из клана сизых летунов. Те коварно напали на поселение под покровом темноты и пытались похитить единственную дочку вождя — красавицу Глагдиэль.

Кто-то решил блеснуть логикой и спросить: как могло появиться такое имя у дочери вождя, если до этого изобретатель рассказывал, что в речи летунов отсутствуют гласные? Но умника закидали осуждающим шипением и просьбами не мешать рассказчику.

В этот момент Рурык понял, что публика окончательно в его власти. Он продолжал вдохновенно придумывать, как прогнал налетчиков и спас дочь вождя, за что правитель был готов отдать ее замуж за храброго героя. Но скромный защитник отказался от столь великой чести и попросил выдать дочь за славного кузнеца. Ведь несчастный юноша и Гладиэль давно любили друг друга, но опасались гнева вождя.

Дамы рыдали в голос, когда Дальпир рассказывал о свадьбе прекрасных возлюбленных. Даже пара мужчин украдкой смахнули слезу — настолько трогательным оказался эпизод.