— Не уж-то станет по нам стрелять? — охнула баба.

— А я бы и под пули пошел! — заявил мальчишка-лицеист, которому хотелось настоящих сражений.

— Полезет он. Ишь, смелый какой выискался. И толку-то от твоих геройств? — хмыкнул в усы первый мужчина.

— Это лучше, чем сидеть и бездействовать! — запальчиво возразил ученик. — Правильно Геньцинек говорит: надо брать дворец штурмом! Нам нужен новый правитель!

— Слушай своего Геньцинека больше, — махнула рукой баба. — Ты вон слыхал, чего про него народ говорит? С савенийцами он спутался! Ради них народ баламутит. У него дворец в Гердене отгрохан, и дом в Канзе строится. Нет ему веры. Эти богачи они все заодно. Он тебя вот, дурака молодого, под пули толкнет, а сам потом во дворце своем будет жить да бед не знать.

— Да скажите тоже! — обиделся парень, для которого Геньцинек стал своего рода кумиром. — Вы больше сплетни слушайте — вам еще и не такого расскажут! Как будто не знаете, что это все имперские шавки слухи распускают. Специально против Геньцинека настраивают.

— Кто распускает — я судить не берусь, да только против порядочного человека и распускать будет нечего, — не уступала баба. — Да и рожа у него странная. Нос как у поросенка, а сам тощий, мелкий, вертлявый. Все суетится, кричит.

— Трещина у меня по огороду пошла, — грустно вздохнул дед. На его слова не обратили внимания, так как это эту фразу он повторял уже не первый раз. — Вот рядом с домом прошла. Еще бы чуток левее и прям по фундаменту… — старик вздыхал. — Я ж не против императора. Ему ж оно виднее — на что налоги собирать. Пусть кто хочет тот и правит, да только меня бы не трогали. Но вишь… сушится почва. Нет в землице больше магии. Ей бы дать отдохнуть чуток. Хоть с годик. А кудыть я тогда сам денусь? Ведь каждый месяц деньги требуют. Да и пусть бы требовали. Но землицы бы новой завезли, с юга. Тогда бы и всяко полегче стало…

Дедок бормотал, не замечая, что собеседники не слушают его, продолжая спорить о своем.

Неожиданно в двух кварталах от лагеря прогремел взрыв. А спустя минуту еще один, да с такой силой, что грязно-черные клубы дыма потянулись к небу точно смерчевые вихри. По улицам прокатился грохот, от которого закладывало уши.

— Да это ж никак лицей мой горит! — восторженно крикнул мальчишка. — Неужто наши и до лицея дорвались? Ну дают!

И позабыв обо всем, рванул к полыхающему зданию, радуясь, что теперь еще долго не будет занятий.

***

— Ты доволен? — Эр ворвался в кабинет Альберга без предупреждения. По сути, он единственный, кроме покойных племянниц, имел на то право. И теперь этим пользовался.

— Взорванный лицей! В жилых домах стекла выбило. Более трех десятков погибших и около восьмидесяти раненых. Окрестные больницы переполнены! У людей траур! Ты этого хотел?

Император поднял тяжелый взгляд, оторвавшись от записки. Лицо его было мрачно, но Эр не придал этому значения. Он продолжал возмущаться:

— Разворотить половину квартала — это и был твой план? Так ты хочешь присмирить подданных? Убить? Да если бы я не знал тебя с детства — я бы после такого и руки тебе не подал!

Эр был вне себя от негодования. Он, конечно, понимал, что трагедия отвлечет горожан от протеста, заставит боятся савенийцев, но какой ценой!

— Что на тебя нашло?! Ты же говорил, это будет небольшой взрыв, что постараешься обойтись без жертв?!

— Сторож-скотина приворовывал, — меланхолично отозвался Альберг. — Стаскивал в подвал учебные мешки с активированной магией. Земля сдетонировала.

Император говорил об этом так, словно обсуждал погоду.

— Что-то еще случилось? — догадался советник. Он, наконец, заметил странное поведение государя.

— Вчера погиб С.

— Как? Почему?

— А сейчас мне доложили о смерти Громовца…

Эр потерял дар речи.

— Кто-то методично убирает всех из моего окружения… Вскоре доберутся и до меня.

Альберг взглянул в глаза советника и грустно улыбнулся.

В последние недели в голову Рурыка то и дело закрадывалась мысль, что его прокляли. Все, за что бы он ни брался — оборачивалось провалом, а самые прибыльные идеи приносили только проблемы. Вот и затея с погромом банка обернулась сущим кошмаром.

С одной стороны, дело получило широкую огласку. Столичные газеты, добившись от Альберга послаблений по части цензуры, вовсю пользовались свободой слова, описывая подробности скандала. Самые независимые издания приписали, что император лично участвовал в погроме, а одно совсем уж оппозиционное сообщило, что Альберг не только разгромил банк, но еще обесчестил кассиршу, и теперь та ждет от него ребенка.

Новость о погроме ушла в народ, получив поддержку среди протестующих горожан. Рурык, фактически, стал одним из символов борьбы против власти. Так сказать, узником кровавого политического режима.

Среди митингующих нашлись добровольцы, изъявившие желание помочь несчастному королю восстановить банк. Впрочем, энтузиасты больше развозили грязь по полу, чем наводили порядок.

Клиенты тоже появились: несколько известных предпринимателей, открыто выступающих за идеи парламентарной монархии, открыли счета в банке. Сие действо опять же широко освещалось прессой и разворачивалось под одобрительные крики митингующих.

Но зря аферист радовался — спустя пару дней эти предприниматели тайно явились к нему в гости и деликатно намекнули, что хотели бы без всякого шума забрать обратно свои вклады. А за это, разумеется, обещали всяческую помощь и поддержку. «Мы же вместе боремся! — говорили они. — За общее дело! Мы теперь как одна семья!.. Но деньги сейчас всем нужны. Сами понимаете, государственным переворотом попахивает… Да вы не расстраивайтесь! Главное, что своим поступком мы показали другим пример! Теперь у вас появятся клиенты!»

Однако вкладчики так и не шли, и Рурык терпел колоссальные убытки. Он-то полагал, что народ к нему валом повалит. Специально арендовал огромное помещение в здании старой фабрики. Полностью облицевал весь холл мрамором, установил шесть касс и одну приватную кабинку для важных клиентов. А теперь вся эта роскошь, да еще и подпорченная (причем, не столько погромом, сколько помощниками из числа добровольцев) простаивала. Кассирши от скуки вязали шарфики и читали дамские романы, митингующие, отчего-то решив, что теперь им в банке всегда рады — по-свойски заходили погреться. Кассиры охотно угощали их чаем и подкармливали печеньем. Все друг другу сочувствовали. Мир и взаимопомощь царили в банке, и только Рурык ходил мрачнее тучи.

И все же мошенник категорически не желал отступать. Савениец напоминал влюбленного. Причем из той породы мужчин, что привыкли с легкостью добиваться и так же легко бросать, но стоит девице показать характер, как самоуверенный ловелас превращается в одержимого романтика, готового на все, лишь бы покорить сердце неприступной пассии. Савениец, не дождавшись мгновенной отдачи от затеи с островным королевством, оффшорами и банком, с головой увяз в собственной задумке.

И, разумеется, как все влюбленные, Рурык был слеп и глуп. Он не замечал очевидных фактов и никого не хотел слушать, твердя, что его идея прибыльная, и он обязательно это всем докажет.

С иривийским жречеством тоже не складывалось. На словах служители Собора были готовы оказать прием иноземной монаршей особе, но на деле, давали отворот поворот, объясняя подготовкой к выборам Высшего магистра. Причем, было не ясно: то ли действительно такие важные выборы, что все жречество буквально живет этим событием? Или же религиозная организация не считает Рурыка достаточно серьезной фигурой?

Какое-то внутреннее чутье подсказывало, что нужно обязательно свидеться с новой Верховной жрицей, но пока приходилось отодвигать эти планы на десятое место. Куда как насущнее была проблема с жильем.

Буквально нынешним утром хозяйка дома (жил теперь Рурык именно в доме: на дорогие гостиницы денег не было, а останавливаться в дешевых — не позволяла королевская гордость) решила поднять арендную плату. Дескать, из-за журналистов, то и дело снующих в гости, у нее постоянно болела голова и пропадали серебряные ложки.