— А что там интересного? У меня и денег-то особо не осталось.

— Завтра будет тематическая вечеринка, знаю, что для пар будет бесплатный вход. Уже, считай, есть варик сэкономить, а так, я могу тебе и занять. В чём проблема?

— Бесплатно, — я хохотнул. — Ты пойдёшь с моей сестрой. А мне не с кем идти, уж извиняй.

— Спокойно, брат. Всё уже решено за тебя.

Я вопросительно посмотрел на Сенина, он лишь загадочно подмигнул мне. И вот опять, как всегда, кто-то уже всё решил за меня.

Конечно же, мне пришлось туда пойти, из-за уговоров друга, но я не пожалел.

Сестрёнка пришла с подругой. Её звали Ольгой, и в последующие полгода она стала для меня просто Олей, Оленькой, «оленёнком». Типичная история студенческой любви или, быть может, просто яркого увлечения. Сейчас уже и не понять. Мы отлично проводили с ней время, болтали вживую и переписывались в сети, встречались, занимались любовью.

Я умилялся с каждого её увлечения, надо признать, она была развитой, умной, а также очень милой девушкой. Я поддерживал её стремления в волонтёрстве и активизме, хотя сам ничего не смыслил в этом. Всегда соглашался, на интересные мероприятия, в основном связанные с искусством, от которого сам был далёк. С появлением девушки у меня даже нашлись источники дохода, будто одно мотивировало другое.

Летом следующего года, после того знаменательного вечера произошло первое потрясшее нашу семью событие.

Я был дома у матери, помогал ей с хозяйством, она меня потчевала вкусной домашней стряпнёй, которой так не хватает оторванным от дома студентам.

Мобильный зазвонил в зале, я встал из-за стола и спешно переместился из кухни, чтобы ответить на звонок. В телефонной трубке послышался чей-то излишне официальный и не особо доброжелательный мужской голос. Меня спрашивали по имени и отчеству, просили приехать и дать показания.

Как оказалось, весь активизм Ольги был связан с политикой и какими-то разоблачениями, не особо желанными среди местных чиновников и силовиков. Она почему-то никогда не делилась со мной такими подробностями и ни разу даже не подымала близких тем. Зато она вовлекла в это мою сестру и даже Егора.

Их задержала полиция, но вменяли в вину им вовсе не протесты или разоблачения. Не было никаких законов, запрещающих свободу слова или право на протест. Упомянутые статьи были тяжкими: от создания преступного сообщества до хранения запрещённых веществ и терроризма.

Я знал, что никто из них не способен на подобное. Дело решили сфабриковать, меня привлекли как свидетеля. Чтобы я не сказал следователю, ничто уже не могло им помочь.

Позже под вечер позвонили матери, пока я в ступоре сидел у себя в комнате, не знал, что мне делать и как ей об этом рассказать. Силовики на той стороне телефона справились плохо. Мать увезли на скорой с приступом. Тогда я ещё не знал, что жить ей оставалось совсем немного, и новый повод для сильного стресса будет уже связан со мной.

***

Генерал поморщился и покачал головой. Я и не ожидал, что он мне будет сочувствовать. Спустя столько лет, мне уже и не нужно было чьё-то сочувствие.

— Понимаю, — Воронов смотрел в мою сторону, но как будто бы сквозь меня. Взгляд глубоко задумавшегося человека. — В те годы такие сфабрикованные дела попадались часто, особенно политически мотивированные. Полицейские и следователи, они лишь винтики системы и делают, то, что им прикажут. Признаться, я и сам застал несколько таких случаев.

— Не нужно оправдывать своих коллег, — попросил я, качая головой. — Мне в целом всё понятно об этой системе и сопутствующем ущербе. Не будь мне столько лет, сколько есть сейчас, может быть, я даже питал какую-то обиду ко всем людям в форме и был непримиримым «борцом». Сейчас уже всё равно, Зона меня многому научила. Как бы ни развивалась наша наука, как бы люди не стремились к гласности и равенству, мы всё равно будем жить в мире, где правит сила. Сколько нужно потратить веков, чтобы достичь справедливого демократического общества? Никто не знает и сегодня. Может быть, есть в мире такие общества, которые немного приблизились к мечте, но точно не достигли её. А сколько нужно времени, чтобы всё скатилось в первобытность? Наверное, часы. Достаточно лишь погрузить весь мир в хаос. Можно представить ядерную войну или появление по всему земному шару вот таких, наподобие Чернобыльской, зон. В Зоне люди гораздо ближе к своей сути.

— А я слышал, что вы сталкеры – все философы, — губы генерала растянулись в слабой улыбке. — Мы, люди системы, тоже любим пофилософствовать, ведь такова наша жизнь, и все эти размышления лишь способ справиться внутри себя с окружающей нас реальностью. Особенно тяжело, когда ты умом чуть выше среднего.

— Похвально Вадим Андреевич, — я даже выпятил губу, оценивая мысль теперь уже скорее собеседника.

— Но всё же давай вернёмся к нашей основной теме, — попросил генерал с вежливой улыбкой. — Ты попал в плен к Чёрному. Он ведь что-то хотел от тебя, верно?

***

Гад раздел меня до трусов, подвесил за руки на какое-то потолочное крепление, обмотав запястья, по ощущениям, толстой конопляной верёвкой. Я чувствовал, как быстро теряют чувствительность мои руки, думал, что всего несколько часов в таком положении, и конечности останется разве что только ампутировать.

Все манипуляции Чёрный проводил, пока у меня на голове был пыльный мешок. Морально я уже подготовился к пыткам в полной темноте, точнее, думал об этом, но не был уверен.

Мне казалось странным, почему он не хочет, чтобы я смотрел на происходящее? Во многих фильмах часто заострялось внимание на том, как жертва наблюдает подготовку пыточного инструмента и разные эмоции на лицах своих мучителей, от холодного и бледного безразличия до игривого весёлого настроения или безумных гримас.

Чёрный не разочаровал.

Он сорвал мешок с моей головы, и я смог осмотреться.

Если бы не характерный запах, витающий даже под землёй, я бы решил, что меня вывезли за пределы Зоны.

Мы находились в каком-то просторном погребе. Стены были выложены досками, относительно новыми, уже успевшими потемнеть, но всё ещё отдающие ароматом свежеобработанной древесины. Пол оказался с качественной каменной кладкой, а в тусклом освещении единственной лампы за спиной моего похитителя из тени проступали три деревянных бочки. Именно в таких обычно хранится вино. Никогда подобного не видел вживую.

Чёрный сидел на маленьком стульчике напротив меня, подперев кулаком подбородок, а, точнее, уродливый закрытый шлем. Он будто скучал или ожидал чего-то.

Круглые линзы горели красным светом, и мне даже стало интересно, в чём же их назначение. От шлема тянулась трубка куда-то за спину, но кислородных баллонов видно не было. Одет он был, ожидаемо, во всё чёрное, а его длиннополый плащ порядком истрепался с последней нашей встречи.

— Чё те надо от меня, козлина? — зло прошипел я сквозь зубы.

— Извини, брат, может быть дело вовсе не в личной неприязни, — прохрипел Чёрный и выпрямился на стуле. — За последние годы я понял, что мне просто приносит удовольствие мучения других, насилие над другими, страдания других. Это ещё сильнее, чем обычная мужская похоть, хотя, может, и проистекает из неё. Да, знаю, я больной на голову человек. — Чёрный выпустил смешок, такой же уродливый, как и его покорёженный голос.

— А ты человек?

— Хороший вопрос. Чисто физиологически – да, я человек. Но люди слабы, мне бы хотелось пересилить этот порог.

— Мы с тобой знакомы? — не знаю почему, но каждый вопрос вызывал выброс адреналина, и ответы на них были даже волнительнее, чем ожидание возможных пыток или смерти.

— Не буду тебя долго томить, на сегодня я уже заработал себе на хорошее настроение. Одно представление на могиле чего стоит.