Свет утренний и день иной,

И здесь, с тобой, в тиши ночной,

Мы песнь споем солдат!

Поравнявшись с судейской трибуной, ровно там, где вскидывали руки в егерском приветствии команды, Падди осклабился — и тоже вскинул руку. С поднятым средним пальцем. Отряд, с механической лязгающей синхронностью повернув головы вправо, повторил его жест.

И летело над площадью нежное хрустальное сопрано. Надин, сидя в кресле-коляске, с мечтательным лицом выводила:

— Пусть смерть иль свет войдёт в наш дом! Сквозь залпов вой и рёв пушек споём им песнь солдат!

И отбивала такт тоненькой белой рукой.

Чеканя строевой шаг мимо трибун, Алекс видел, как изумленно вытягиваются лица организаторов — а потом багровеют в бессильном гневе. Завопил, махая руками, Уайфилд, толкнул в спину несчастного тощего человечка. Тот побежал наперерез, ухватил за руку Падди в тщетной попытке вырвать флаг — потому как вырвать его сейчас не смог бы даже дракон. Хизер, не сбиваясь с ритма, чуть сдвинулась вбок, тыкнула человечка под мышку — и шагающий следом Рамджи довесил, отталкивая беднягу в сторону. Все так же, с поднятыми средними пальцами, в грохоте марша и ошеломленном молчании публики, отряд прошел через площадь.

Не обесчестим стяг отцов,

За матерей, сирот и вдов!

Вперёд! сметая наглецов,

Мы песнь поём солдат!

*“Песня солдат” - Amhrán na bhFiann, гимн Ирландии. В контексте романа - Улада.

- Что происходит?! Госпожа Деверли! Вы педагог, вы несете всю меру ответственности! - ректор начал вопить, как только экипажи въехали в ворота академии. Сторож, придерживая лошадь под уздцы, закатил глаза, благоразумно развернувшись к Вильсону задом. Хизер пожала плечами: а что поделать? Такова жизнь. Дождь льет, ветер дует. Начальство орет. Алекс, первым спрыгнув на землю, галантно протянул Хизер ладонь и даже поддерживал под локоток - чересчур вольным, но от того не менее приятным жестом.

Группа преподавателей, сбившаяся в стайку под старым платаном, мгновенно отследила это движение Алекса - и отозвалась нестройным шелестом шепотков.

- Дракон! Оскорбление судей словом и действием! - продолжал орать Вильсон, совершенно не обращая на то, слушают его или нет. Его пурпурные бархатные штаны сияли в туманной серости дождливого вечера, озаряя двор академии неземным светом. - Студентка получила серьезную травму! Возмутительные песнопения! Непристойные жесты! Как вы могли подобное допустить?!

Кингдон-Куч осуждающе покачала головой. Сюзанн прижала ладони ко рту. Прюитт вскинул кулак в жесте поддержки - но вскинул очень невысоко, и сразу же спрятал руку за спину.

- Приношу глубокие соболезнования студентке, - покаянно склонила голову Хизер. - Мне очень жаль, что так получилось. А вот насчет всего остального… С огромнейшим удовольствием.

- Что - с удовольствием? - опешил Вильсон.

- Все. Оскорбления, песнопения и жесты - я допустила все это с преогромнейшим удовольствием. Одно из самых приятных воспоминаний моей жизни. Буду бережно хранить его в сердце, а в старости расскажу эту великую историю внукам. Если, конечно, я доживу до старости.

Кингдон-Куч охнула и покачнулась, изображая внезапную слабость. Прюитт, покосившись на нее, аккуратно подвинулся, освобождая место для падения - и Кингдон-Куч немедленно ожила.

- Что?! Да как вы!.. Как вы… Это непозволительно! Вы же преподаватель! Пример для учеников! Да как вы можете! Это!.. Это!.. Это… Вы уволены! - выкрикнул Вильсон, подобрав, наконец, единственно возможную реакцию на подобное возмутительное поведение! - Через пару часов секретарь принесет вам подписанный приказ! Прошу завтра же покинуть территорию академии.

- Оу, - кокетливо округлила глаза Хизер. - Я прямо с этого вот момента уволена? Или требуется подождать приказа?

- С этого! - рванулся вперед встопорщенный, словно разгневанный попугай, Вильсон. И тут же осекся, подозрительно прищурившись. - А что? Какая вам разница, с какого именно момента вы уволены?

- Огромнейшая, - предвкушающе улыбнувшись, Хизер потянулась назад и поймала за руку Алекса Карринтона. - Эй, ты слышал?

- Слышал, - мгновенно откликнулся Алекс, сделал шаг вперед и положил руку Хизер на талию. - Ты больше не преподаватель.

- Что? Вы о чем? - тревожно забегал глазами Вильсон. Черные подозрения пробудились в его душе, но пока не обрели четкой формы. - О чем это вы говорите?

- Ну как же. Алекс - совершеннолетний дееспособный мужчина, я больше не ограничена морально-этическим кодексом преподавателя, - любезно пояснила Хизер. - Думаю, все очевидно.

- Что? Вы с ума сошли?! Это же академия! Достойнешее, приличнейшее учебное заведение! Это недопустимо!

- А вы увольте меня, - сладко улыбнулась Хизер.

Из толпы преподавателей раздался короткий восхищенный визг. Судя по голосу, это была Сюзанн.

- Господин Каррингтон! Вы не смеете!

- Ну почему же. Смею, - уверенным движением Алекс притянул к себе Хизер, превращая легкое прикосновение в полновесные и весьма качественные объятия. - Но вы можете прямо сейчас позвонить генералу Каррингтону. Уверен, он срочно приедет и примет меры.

Под перекрестным огнем взглядов Алекс и Хизер рука об руку неспешно зашагали к преподавательскому крылу.

- Спорю на что угодно, что сегодня же вечером госпожа Бишоп заглянет к Элвину, - прошептал Алекс, склонившись к Хизер. - Только ради того, чтобы поинтересоваться его успехами в приручении фамильяра, разумеется.

- Думаешь, мы подаем настолько дурной пример?

- Думаю, мы подаем отличный пример. Нечего Бишоп в этом болоте киснуть. Пускай хватает Элвина за… кхм… выступающие части и сваливает в Камелот.

- А мнением Элвина ты не интересуешься?

- А мнение Элвина я и так знаю. Во время лекций он так тщательно изучил анатомические особенности бюста госпожи Бишоп, что мог бы его по памяти нарисовать. С закрытыми глазами.

Поднявшись по темной лестнице, Хизер достала из кармана ключ и замешкалась около двери. Она все еще не была уверена, что поступает правильно. Бурлящий азарт битвы уже отступал, и здравый смысл поднимал голову, с ужасом оглядывая эпические масштабы разрушений.

Возможно, решение притащить Алекса Каррингтона в свою спальню было продолжением этого парада самоубийственных решений.

А может, и нет.

Хизер подняла голову. Алекс стоял перед ней, слегка улыбаясь. От него пахло пылью, горькой степной травой и - невероятно! - парфюмом. Он что, действительно в рюкзаке флакон таскал?

- Ну так что? - голос у Алекса стал низким, тягучим, бархатным. В холодных зеленых глазах плясали черти, а жесткая линия изогнулась в мягкой, многообещающей улыбке. - Ты меня впустишь?

- Сложный вопрос. Нужно его всесторонне обдумать, - потянувшись вверх, Хизер пригладила выбившийся из аккуратной прически золотой локон. И широко распахнула дверь.

Хизер всегда полагала, что Ботсвана — это жара. Но оказалось, что Ботсвана — это ветер. Резкий, почти жестокий, он хлестал наотмашь, поднимая душные серые облака пыли. Хизер закрывалась от них шейным платком, а когда снимала его, от скул и выше кожа была усыпана крохотными грязными точками. Пот, смешавшись с пылью, забивал поры, отчего лицо шелушилось и чесалось. Не помогали ни лосьоны, ни кремы, а мазать физиономию свиным жиром Хизер брезговала.

Руди уверял, что с октября начнется тот самый, легендарный адский солнцепек, а потом, в ноябре, — чудовищные ливневые дожди, которые рушатся на тебя, как гребаная Ниагара. Но пока что в Ботсване было сухо, ветрено — и тоскливо.

Прижимая к бедру вместительную кожаную сумку, Хизер проталкивалась через кишащий людьми рынок. Она уже привыкла к темным лицам — просто смуглым, кофейным, эбеново-черным. Привыкла к безумной какофонии красок и гортанному стремительному говору. Хизер больше не изумляли огромные, солнечно-желтые связки бананов, сваленные прямо на пыльную рыжую землю. Она не приглядывалась к радужным россыпям неведомых фруктов, не таращилась с любопытством на тушки неизвестных животных, выложенные рядками на пальмовых листьях. Спустя пару месяцев жизни в Ботсване шокирующий, повергающий в трепет рынок утратил свое очарование, превратившись в довольно скучное место. К тому же излишне людное.