Орей не утаил ничего. Ни единой детали. И даже поделился своими предположениями о демонах. Рифуда помолчала.

– Принеси мне пепельницу, – она указала на подоконник, где стоял расписной глиняный горшочек с крышкой. Орей быстро выполнил её поручение, и старуха принялась выбивать из трубки пепел.

– Не человек это, – заключила она. – Уже не человек. Найдешь такого среди нас – не жалей его.

– Я не знаю, как его искать, – вполголоса проговорил монах. В этот момент в дверь тихонько постучали.

– Мать Рифуда… Оттар-лаа прислал вам с монахом обед и вино, – в комнату вошли две женщины с подносами и поставили все на пол между Ореем и старухой. На него пахнуло жареным мясом и пряностями, и монах ощутил, что сильно голоден.

– Спасибо, мои грушеньки, – тепло улыбнулась мать рода, глядя на женщин. Одна из них выглядела совсем молодо, другая постарше, на её лбу уже пролегали заметные морщины. Орей тоже им улыбнулся со всей благодарностью, которую вдруг почувствовал в сердце, но вовремя спохватился и быстро отвел взгляд. Старшая женщина хихикнула, но мать тут же повысила на неё голос.

– Что тебя рассмешило, Фахида? Он заботится о твоей безопасности, даже не зная всех наших традиций. Не смей потешаться над ним.

– Прости меня, мать, – та опустила глаза и почтительно поклонилась матери Рифуде и Орею.

– И запомните обе, что вам не следует обращать внимание на взгляды и слова мужчин, кроме супруга, – голос старухи звучал сухо и строго. Фахида побледнела и задрожала.

– Ну, не бойся, Оттар об этом не узнает, – мать смягчила тон, но взгляд остался недобрым.

Орей испуганно сглотнул. Это жена Оттара? Мать жестом велела женщинам выйти и позволила себе усмешку, лишь когда дверь комнаты захлопнулась. Она отставила в сторону пепельницу и обратила на монаха печальный взор. Несмотря на тонкую улыбку, в глазах стояла скорбь.

– Угощайся монах, да вспоминай моего сына.

– Жаль, что я не успел с ним познакомиться, – Орей нерешительно придвинулся к столу и снова увидел тот острый красный суп. – Расскажите мне о Хасане, – он принялся показательно перемешивать бульон, чувствуя, как от пряности защекотало нос, а во рту скопилась слюна.

– Он был честный человек, брался за любую работу. У него осталось трое детей и Назира. Славная девушка, мне так её жаль.

– Да, я её видел. Кажется, она очень… горюет о нём.

– Они сильно любили друг друга. С первого взгляда, как он её увидел – влюбился. Выпрашивал у нас с его отцом, чтобы договорились с её семьей. Очень берег её, – старуха вздохнула. – Налей вина в кубки. Себе и мне.

– Мне? – Орей прекратил перемешивать суп и испуганно воззрился на мать. – Мне… не позволено. Устав запрещал нам…

– Ты не в обители. Мой сын погиб. Его память требуется почтить.

– Но… настоятель всегда запрещал мне, – монах сделал последнюю неуверенную попытку возразить.

– Мы с тобой выпьем три чаши. Это не праздное винопитие, а обряд. В поминовении усопшего греха нет, – убедила старуха, и Орей, поколебавшись, взял кувшин и наполнил две глиняные чарки. От вина по задымленной комнате расползся знакомый запах перебродивших фруктов.

– Грушевое? – оживился монах. – Это же вино из обители! – он показал наверх, вспоминая слова настоятелей о важности соблюдения обрядов.

– Да. Груши, что выращиваем мы, идут в пищу, – пояснила Рифуда.

– И на барык?

– О-о, да ты уже кое-что знаешь, – старуха взяла чарку сухой подрагивающей рукой. – Запомни, первая чаша пьется за мертвых. За Хасана, за честного, несправедливо погибшего человека!

Орей выпил, стараясь не дышать. Зажмурился. Рот наполнился тянущим терпким вкусом, который почему-то захотелось запить водой. А красный суп потом показался ещё острее. Старуха разломила хлебную лепешку и половину передала монаху. Он принял это угощение и благодарно кивнул.

– Когда кто-то преломляет с тобой хлеб, это означает доверие, – напутствовала Рифуда.

– Расскажите мне о… – Орей прожевал пресный кусок лепешки, задумался, подбирая слова. – О… таких традициях, которые могут спровоцировать людей? Что я должен делать, чтобы не нарушать ваших законов?

– Никогда не пытайся заговорить с незнакомыми женщинами и не смотри на них открыто. Ты это уже знаешь. К старшим мужчинам тоже нельзя обращаться, пока они не заговорят первыми или не спросят тебя.

– Кто считается старшими? Все, кто старше меня по возрасту? А как я это определю, если кто-то будет… выглядеть молодым? – монах начал засыпать мать рода вопросами, не задумываясь об их уместности.

– Нет. Старшие – это главы родов и староста. К ним нужно проявлять особое почтение, – старуха помолчала. – Так же в деревне нельзя кричать, считается, что крики могут привлечь зло.

– А если пожар? – почему монах именно об этом подумал, он и сам не понял, но было очень любопытно.

– Тогда в часовне бьют в колокол. Раз в неделю все мужчины туда ходят.

– А женщины её не посещают?

– Только на праздники. День Урожая. День Сотворения. День Очищения… На каждый праздник есть свой ритуал, – напутствовала мать. – Но ты выглядишь, как чужеземец. Думаю, с тебя не будет за это спроса.

– Не совсем понимаю, – насупился Орей.

– Налей ещё по одной чаше, – сказала Рифуда, посмотрев на стол. – А потом передай мне тарелку уч-уч.

– Какую? – он подумал, что не расслышал.

– Это суп. Уч-уч. На старом языке «вкусно-вкусно». Лепешки – хаши, а вот это традиционное поминальное блюдо адарса.

Орей глянул на казан с гречей и кусками овощей, обильно сдобренный зеленью и специей. От нее исходил тяжелый, щекочущий ноздри аромат пряностей.

– А я-то думал, что знаю ваш язык. Сложно, но я постараюсь все запомнить, – он налил вино и подал чашу старухе. Она приняла её и сказала:

– Вторая чаша – воспоминание. Мы вспоминаем всех сыновей, чьи жизни были загублены. Да будут они милостью Высших упокоены.

Орей выпил ещё, вторая чаша показалась ему сладкой. Терпкий вкус во рту приятно прильнул к языку. Он подал матери Рифуде тарелку с уч-уч, придвинул к себе свой суп и принялся за еду. Язык начал привыкать к постоянной остроте. Даже адарса показалась ему уже не такой жгучей, из-за специй она была слегка пересоленой, и от её перечного запаха так щекотало нос, что хотелось чихнуть. Однако старуха ела с большим удовольствием. Проснувшаяся кошка потянулась и подошла к столу, сунув любопытный розовый нос к тарелкам.

– Отгони её, – распорядилась мать Рифуда. – Это еда не для неё.

– Как её зовут?

– Нет. Мы не даем имена животным.

Орей задумался и расспрашивать больше не стал. Дать имя, это значит, очеловечить, привязаться – в Полуденных Вратах всегда давали клички козам. Кур никогда не называли, потому как зачастую пеструшки выглядели одинаково, и на слова мало реагировали. А если вспомнить, что все местные традиции проистекают из Века Крови, то тогда привязываться было нельзя. Он отогнал кошку, которая возмущенно поглядела на него большими желтыми глазами и, фыркнув от запаха специи, отошла.

– Наполни третью чашу, – сказала старуха, доев свою порцию адарсы.

Монах потянулся к кувшину, разлил вино по чашам и снова протянул одну матери Рифуде.

– Третья чаша дарует успокоение живым, а покой мертвых – залог спокойствия живых, – надломлено произнесла она и выпила вино одним большим глотком. Орей последовал её примеру, почти не ощутив вкуса после острой приправленной еды. Зато в груди разлилось непривычное, но приятное тепло. Он поставил чашу на стол, взял лепешку и разломил пополам.

– Спасибо вам, мать Рифуда, – он протянул ей половину, старуха приняла, но не улыбнулась.

– Я что-то неправильно сделал? – озадачился Орей.

– Нет. Все верно. Хасан делал так же, – её голос совсем стих, глаза заблестели от слёз. – Пообещай… Нет, поклянись мне, монах, что ты найдешь убийцу и накажешь его, кем бы он ни был!

Орей понимал, что клятва это очень серьезная вещь, и нельзя просто так клясться, если не собираешься исполнять её.