«Давным-давно, целое тысячелетие назад, в мире появился Бессердечный, а земли Зеракана, Эльбия и Эльдовер утонули в пролитых им реках крови. Он отнимал тысячи жизней мановением руки, и никому не под силу было остановить чудовищную жатву. Пока он не исчез так же неожиданно, как и пришёл в этот мир. Никто точно не знает, что произошло, но страдания мира прекратились вместе с его исчезновением. А мы продолжим молиться Высшим день за днем, чтобы Век Крови никогда не повторился».

Из рассказов отца Мусаила

«Первая чаша пьётся за мёртвых».

Гортазианский обычай

Лопата с трудом вгрызлась в сухую почву, изнуренную долгой жарой, и отбросила в сторону ещё одну кучку земли. Пронизанный белыми нитками корней ком вылетел из вырытой могилы, а Орей, приготовившийся было копать дальше, вдруг остановился, подумав: «Не рано ли я начал заниматься этим? Настоятель ещё жив».

Монах некоторое время просто стоял на самом дне могилы и смотрел на нависшие над ним кроны грушевых деревьев, усыпанных желтеющими фруктами. Здесь, прямо в монастырском саду, в дальнем уголке, находилось и небольшое кладбище, где обрели место последнего пристанища слуги горной обители. Только в эту секунду Орея внезапно посетила мысль, что когда настоятель умрет, монах останется совсем один, ведь в обители уже много лет не было новых послушников.

Он закончил копать и ловко выбрался наверх, придирчиво оглядев проделанную работу. Ровная прямоугольная яма вселяла в Орея тревожные мысли своим угнетающим предназначением, но так происходило всякий раз, когда он оказывался на краю и смотрел вниз, представляя там очередного почившего монаха обители. Человека, которого он много лет знал, с кем разделял трапезу, молитвы и проводил вечера за долгими беседами об учении Высших.

Вокруг, чуть в стороне от ровных рядов грушевых деревьев, высились каменные столбики с начертанными именами и датами смерти. Надгробий было чуть больше пятидесяти – от самых старых, датированных окончанием Века Крови, до последнего с отметкой прошлого, 3544 года Века Перемирия, когда от лихорадки скончался престарелый брат Савел.

– Да помогут мне Высшие, – вздохнул монах, обратив взор к небу, но тут же зажмурился от палящего солнца.

Полдень. Голову напекло, а плотная льняная рубаха под рясой прилипла к телу. Хотелось бы сбросить с себя верхнюю одежду, все равно никого рядом нет, но не положено. Монастырский устав суров – даже рукава закатывать не позволительно. Переодеться можно было только в закрытой келье, наедине. Все настоятели, которых помнил Орей, говорили, что это позволяет сохранить чистоту плоти, хотя он не совсем понимал, о чём идет речь.Монах воткнул лопату в горку вырытой земли и, оттянув пальцами воротник, насколько это было возможно, подул себе за шиворот. Это мало помогло, легкое дуновение только раздразнило воспаленную от жары кожу.

– Высшие посылают мне испытания, – внушил себе Орей и, закинув лопату на плечо, поспешил в тень обители.

Расположенный на склоне горы монастырь Полуденные Врата, основанный отцом Андреасом в разгар Века Крови, был создан внутри горы. Все многочисленные помещения, залы и кельи укрывались в каменной прохладе, и жаркие дни монахи предпочитали проводить там. Орей так торопился вернуться в обитель – место, которое служило ему домом почти сотню лет, что едва не споткнулся, зацепив сандалией ступеньку.

Длинная лестница тянулась по склону от сада и фермы до самого монастыря. Плиты, составляющие ступени, заросли травами и почти утонули в почве, а некоторые из них наоборот чересчур выпирали, отчего подъем всякий раз превращался для Орея в очередное испытание ловкости.

Он откинул циновку, прикрывавшую узкий прямоугольный вход, и шагнул внутрь, оказавшись в общем обеденном зале, от которого извилистые коридоры расходились внутрь горы, словно солнечные лучи. Северный вел в библиотеку, северо-западный – в кельи, северо-восточный – на кухни и в кладовую, восточный – в мастерскую и винодельню, а западный – в прачечную. Вход располагался с южной стороны, поэтому большую часть суток от него в обеденный зал падал свет.

Орей задвинул циновку за собой и прошел мимо стола, окруженного дюжиной стульев. Сколько помнил монах, в обители никогда не одновременно находилось больше двух десятков человек. На высеченном из цельного камня прямоугольном столе одиноко стояла пустая глиняная миска, что осталась в обеденном зале с завтрака Орея. Вся монастырская работа, в отсутствие других монахов, легла на него. Теперь он и стирал, и готовил, и чинил мебель, и даже сам намеревался в этом году собрать груш и изготовить вина, хотя до этого сам никогда этим не занимался. Обычно монахи обменивали напиток на разную утварь, инструменты или урожай. Золото здесь было не в ходу, а редкое вино из обители высоко ценилось на религиозных праздниках у гортазианских селян, которые зачастую выстраивались в очередь, чтобы получить заветную бутылочку и благословение.

С тех пор как настоятель слег с болезнью, жизнь стала намного сложнее. Старик перестал ходить, и Орей ухаживал за ним. Но это никогда не было ему в тягость, поскольку Шамета знал с юности. С его юности разумеется. Когда Шамет пришел в обитель, они с Ореем выглядели ровесниками.

Теперь старик почти утратил зрение, не мог даже покинуть келью, но Орей все равно считал его другом.

Он вошел в келью настоятеля, столь же скромно обставленную, как и прочие кельи. Напротив прикрытого циновкой входа приставлена к стене узкая кровать, справа небольшой стол со свечами для чтения, на углу закрытый старый фолиант с молитвами и историями о Сотворении. Посередине лежала раскрытая книга с записями по хозяйственной части монастыря. Через неровное круглое оконце келья слабо освещалась дневным светом.

– Шамет, это я… Орей, – сказал монах и присел у кровати старца. Выцветшее шерстяное покрывало зашевелилось, из-под него раздалось кряхтение. Настоятель сильно исхудал, но переворачивался тяжело – в последние дни у него стали ныть кости. И вот на Орея подслеповато взглянул седой бородатый старик с узким лицом и впалыми щеками. Монаху стало грустно – он помнил Шамета молодым черноволосым парнем, с которым они вместе таскали воду, готовили еду, учились читать и писать. А сейчас от него осталась лишь тень человека, и даже она скоро растает, оставив друга одного.

– А-а, Орей… Где ты был, друг мой? – Шамет прищурился, в уголках водянистых блекло-карих глаз сверкнули слезы.

– Я… э-э… был во дворе, работал в саду, – ответил монах, взявшись за сухую руку настоятеля. Не хотелось рассказывать, что место последнего пристанища для друга уже готово. – Тебе что-нибудь нужно? Поесть хочешь? Я приготовлю…

– Не надо… Мне… Мне уже больше не нужно готовить, – Шамет тихо кашлянул. – Я… хочу только спросить… Не пришел ли кто?

– Новые послушники? – удивился Орей. – Нет. Никого не было.

– Жаль… Не на кого оставить обитель, – сокрушенно произнес настоятель. – Что ж… Может быть, это действительно конец…

– Почему? Я же останусь здесь. И подожду, вдруг кто-нибудь придет, – Орей улыбнулся старому товарищу.

– Я уже не успею передать знания настоятеля следующему… как мне когда-то передал отец Дагур…

Орей никогда не завидовал настоятелям, но в последние годы осознал, что рано или поздно и до него дойдет очередь возглавить обитель. Однако слова Шамета противоречили этому, даже несмотря на то что в монастыре остался всего один монах.

Он хмуро поглядел на старца. На языке крутилось столько вопросов, но Орей не сразу решился задать хотя бы один.

– Это потому… что я не старею?

Настоятель высвободил свою руку и коснулся лица Орея. Он почувствовал шершавые пальцы, погладившие его щеку и подбородок. С тех пор как возмужал, Орей всегда выглядел одинаково – светловолосый коренастый парень, которому на вид не больше двадцати лет. За те десятилетия, что он провел в Полуденных Вратах, казалось, время над ним не властно.