– Где я? – выпалил Орей вместо приветствия.
– Дома, у нас с Оттаром, – спокойно ответила женщина.
– Вы мать Рифуда?
– О, Арслан уже разболтал? – она улыбнулась тонкими губами. – Иди сюда, мальчик, поговори со мной. Хочу тебя получше рассмотреть, глаза мои совсем ослабли... Народ говорит, ты хочешь выяснить, как именно умер мой сын Хасан. Я тебе помогу всем, чем смогу.
Орей медленно поднялся с лежака, осматривая богатое убранство комнаты. Не то, что у Арслана. Здесь монах впервые увидел причудливые глиняные лампы, расписные блюда, ковры. Его неподдельный интерес не скрылся от матери рода Маас Фарек.
– Садись ко мне поближе, ещё налюбуешься. Если будешь меня навещать время от времени… – она позволила себе усмешку. – Мальчики все одинаковые. А Оттар ещё не хотел тебя со мной оставлять. Попрекал нашими законами, а что мне до них? Высшие скоро к себе позовут, – мать Рифуда открыто рассматривала Орея.
– А где сейчас Оттар? – монах вспомнил о почтительном обращении к главе семейства и поправил себя. – Оттар-лаа…
– Мужчины уже собрались на поминальный обед. Нам тоже вскоре принесут поесть. Мои невестки мастерицы готовить. А посмотри, как ткут, – она указала мундштуком трубки на гобелены и ковры. – Всё сделали своими руками. А вон тот, – кивнула на зеленый гобелен с деревом, – я сама ткала, когда была молода.
Орей скромно присел на колени у подушек, старуха пыхнула трубкой, прищурила глаз. Монах видел, что его пристально оценивающе разглядывают и начал нервничать.
Мать Рифуда протянула к нему руку, выпрямилась, дотронулась до щеки.
– Сирота, – утвердительно сказала она.
– Не знаю точно, – сейчас вспомнилась история об отце, рассказанная ему давным-давно. Вдруг тот жив до сих пор, раз оставил такое удивительное наследие?
– Мать рано потерял. Какие у тебя ясные карие глаза… но такие доверчивые и ищущие. Будто ждешь до сих пор, что она вернется.
Орей сглотнул. Проницательность матери семейства Маас Фарек откровенно пугала его.
– Оттар рассказал, что ты плохо говоришь. А сейчас вроде ничего. Ты боялся их?
– Нет, я… – он пожал плечами и рассказал старухе все, что с ним произошло в последние дни, начиная со смерти Шамета. И слова давались так легко, словно он снова в обители и общается с другими монахами. Ему было здесь спокойно, как раньше.
– Ты говорил с Зариме, так?
У Орея снова пересохло в горле, и он отрицательно замотал головой.
– А-а, говорил, – Рифуда его насквозь видела, не стоило и пытаться врать. – Девочка тебе рассказывала что-то?
– Просила не говорить о ней Арслану, – сознался Орей.
– Правильно, не говори. Ничего у него про неё не спрашивай, – старуха погрозила ему пальцем. – Если не дурак, не делай её жизнь ещё тяжелее.
– Это несправедливо, – сказал Орей, ощутив, как из-за этой вольности кровь прилила к щекам. Он не разобрался, на чьей стороне мать рода – своего сына или невестки, но уже позволил себе так открыто высказать своё мнение.
– Знаю. Но не в силах ничего сделать.
– Вы знали, что она проклятая? – монах тут же пожалел об этом вопросе, лицо старухи потемнело.
– Могу тебе Высшими поклясться, что она здорова. Я лично выбирала её для своего сына.
Орей опешил, больше ничего говорить о Зариме не стал. Он не слишком разбирался в тонкостях деторождения и не представлял, как другие женщины могут отличить здоровую от больной, но Рифуда определенно это умела. Монах заёрзал на месте. Одновременно хотелось расспросить мать рода об этом, но было неловко. Щеки вспыхнули, стало так жарко, что Орей снова принялся пальцами оттягивать воротник рясы.
– Почему тогда… такое происходит? Почему Арслан считает, что только она виновата во всем?
– Мужчины слишком горды, а ещё трусливы. Часто они не замечают нас, часто относятся пренебрежительно. Но что они без нас? Кого им защищать? Кого любить?
– Вы постоянно говорите «мы» и «они». Так же говорят и мужчины, будто вы… – Орей решился поделиться своими наблюдениями, – не один народ.
– Этой традиции тысяча лет. Спасибо Веку Крови и Аль-Кзаару. Будь проклято его имя тремя безднами! – мать Рифуда презрительно сплюнула.
Аль-Кзаар. Бессердечный. Снова это имя или прозвище, которое волновало и монахов, и до сих пор пугает простых людей. Сто лет прошло, а ещё долго будут его вспоминать и проклинать. На этих землях и во всем мире.
– Мужчины прятали женщин от него, чтобы спасти их, детей и весь свой род, – нараспев начала старуха. – Это разделение укрепилось в наших умах за столько поколений, это стало необходимым условием нашего выживания и превратилось в традиции, нарушать которые, значит, умереть. Нарушение этих традиций влечет несмываемый позор. То есть обращает на тебя внимание, когда нужно скрываться. Нас тогда погибло очень много. Говорят, Гортазия больше всего в мире пострадала, – Рифуда посмотрела куда-то сквозь Орея, её голос стал тише. – В детстве я знала одну женщину. Старуху, которая пережила Век Крови. Она помнила Аль-Кзаара. Как он пришел и убил её дочь и внука у неё на глазах, а её поджог заживо. Она помнила пламя, но не помнила, как уцелела, только нескончаемую агонию. Возможно, это была его проклятая магия, и он просто игрался. Столько преданий дошло до нас… Столько зверств сохранилось в памяти. И ради чего страдал наш народ? То никому неведомо.
– Я не знаю. Я родился после Века Крови, – Орей всегда думал так, и нехитрый подсчет прожитых лет указывал на самое начало нынешнего века. Он не знал, уместно ли задавать старшей женщине личный вопрос, но спустя минуту мучительных размышлений, собравшись с духом, выпалил. – Мать Рифуда, простите меня… но… сколько вам лет?
Старуха выпустила еще облако дыма и с прищуром посмотрела на волнующегося монаха. Он чувствовал, что у него на лбу выступила испарина.
– Невинен, как котенок хосса, – проронила Рифуда, слегка погладив дремлющую кошку, и та тихонько заурчала. – Запомни, мальчик, подобные вопросы в нашем селении не задавай никому и никогда. Иначе, это может плохо закончиться. Но я отвечу на твой вопрос. Это будет моя восемьдесят первая зима… – ответила она.
Орей испуганно сглотнул, услышав предупреждение, и понял, что прожил как минимум на дюжину лет дольше этой почтенной женщины. Он больше не решился задавать волнующие его вопросы и замолк. Мать рода сама нарушила повисшее молчание.
– Ты жил в обители? Слышала от той старухи в детстве, что там маги с Запада прятали знания от Аль-Кзаара.
– Да. Только вот магов среди нас не было. А книг полно. Я там выучился читать и говорить на трех языках. Правда, не знаю, зачем мне это.
– Видимо, ты очень одаренный, – матери Рифуде было неведомо, сколько на самом деле лет монаху, а он решил об этом не рассказывать, потому что сам не знал, как подобное возможно. Скорее всего, мать семейства отреагирует так же, как и Зариме – не поверит, решит, что он оговорился или попросту врет. А если начать доказывать обратное – как бы не накликать беду.
– Мне интереснее заботиться о животных, птицах, ухаживать за садом, – сознался Орей. – Мне не нравилось читать и писать, когда учился.
– Мальчишки все одинаковые, – повторилась старуха с усмешкой. – Правда, многим интереснее драки.
– В обители это было под запретом. Даже грушу трясти нельзя было. Только осторожно собирать фрукты с веток или ждать, пока сами упадут, – припомнил Орей. – Просто я один раз сломал дерево… – он осекся, понял, что улыбается воспоминаниям. – Наверное, это вам не интересно.
– Почему же? Ты хороший человек, Орей. Может, и правда, святой, как говорят мои сыновья? Разум твой затуманен, но душой ты чист, – Рифуда одобрительно кивнула, и монах ощутил тепло в душе, но вскоре сник.
– Я не святой, – ему не нравилось это слово, после того как он пожелал другому смерти и почти сговорился с Зариме за спиной её мужа.
– И скромен, – подытожила мать рода. – Что ж, ты более чем подходящий судья, чтобы всё выяснить. У тебя нет причин лгать нам или утаивать правду, какой бы она ни была горькой. Я скажу своё слово Оттару и передам послание Наджии. Это мать старосты. Она потеряла внука, а Иршаб прячет правду, боясь иметь дело с рисеном, – карие глаза обратились на Орея. – Оттар почти ничего не рассказал мне о Хасане, ему было стыдно. Всё, что я знаю, со слов Назиры. Теперь ты поведай мне все, что видел. И не скрывай ничего. Иначе не состоится ни отмщения, ни правосудия.
