В конце концов это — последний шанс для Его Высочества. В воздухе до сих пор клубился зиртан, а в стене морской воды теплилось жидкое либбо, которое при содействии арашвира могло бы подсобить собственными магическими силами, и залатать раны того единственного, кто был действительно достоин этого. Данаарн знал истину, что при наличии трёх воплощений вселенских столпов — арашвира, либбо и тайлина, — можно было творить по-настоящему непостижимые и великие вещи… но и с двумя субстанциями на руках реальность вокруг уже становилась куда интересней. Либбо и арашвир образовывали прекрасный союз, дополняя и поддерживая друг друга, а ещё они были способны соткать новую плоть тому, с кем вступали в контакт.
Небеса содрогнулись, а звёзды затрепетали, потому что на земли Элисир-Расара снизошло подлинное чудо, призванное бессмертным магом.
Рана на животе Его Высочества, которую прикрывал рукой Данаарн, уже немного затянулась. К щекам и губам Сэля вновь прильнула кровь. Сперва он сурово наморщил лоб и нахмурил брови, а когда распахнул глаза, то бушующее Зелёное море уже совершенно успокоилось. Вокруг стояла тишь да гладь, водоворот исчез, и все признаки золотого катаклизма бесследно растворились, словно бы морские боги удовлетворились зрелищем: они остались весьма довольны теми, кто исполнял главные роли на сцене, и потому решили не нарушать хрупкого баланса в мире живых, и поспешили удалиться.
— Кха-кха! Кхе-кхе-кхе! — горло Сэля опять сковал приступ удушливого кашля, но на лице Данаарна было настолько неподражаемое выражение счастья, что принц засомневался в происходящем.
Он, что, умер и вознёсся в чертоги небожителей?
— С повторным рождением, Высочество. Поверить не могу, вместо первых слов ты исторг лишь невнятный кашель.
У престолонаследника пока что сил не хватало даже для того, чтобы поднять голову над землёй, и он ощущал себя беспомощным младенцем, однако Сэль всё равно сумел улыбнуться Данаарну, после чего снова сомкнул веки.
К двоим мужчинам подбежала Ирмингаут с растрёпанными волосами и рухнула рядом на колени. Эльфийка не знала, что сказать, и как надлежит благодарить спасителя, поэтому с выпученными глазами просто кивала головой, одновременно ощупывая тело принца руками, так, будто проверяла его целостность и невредимость. Рана Его Высочества полностью затянулась и покрылась аккуратной корочкой, однако юноша порой издавал мучительные стоны, а его ноги то и дело сводили болезненные судороги. Но, несмотря на эти неприятности, и Эйману Данаарну, и Полярной Лисице Ирмингаут было очевидно, что худшее осталось позади. Главный рубеж пройден, и вокруг мусорного острова установился штиль, который, по сути, всегда обладал двойной природой для моряков: штиль после бури — это хорошо, но вот штиль в открытом море сулит новые невзгоды.
Потому что свет находится во тьме, цветок рождается из грязи, а истина добывается из тайны. Да здравствует двоякость! И маг-король.
Перед взором Его Высочества и Ирмингаут простирался чистый горизонт, который словно на ладонях явил и безупречную синеву Зелёного моря, и нетронутую облаками небесную лазурь, заодно с серебристым гребнем Сломанного берега, за бархатной полосой которого виднелись руины восточного крыла Янтарного дворца, а также целые Исар-Динны, что чернели вдалеке. То был мир на фоне разрушений: спокойный, тихий и приветливый. Солнечные лучи заливали округу, отражаясь от воды снопами белых искр или золотыми брызгами. Грязевые големы и изменённые негули Зархеля были повержены, как и он сам, а иссушенные демона-оборотня пропали без вести.
Ирмингаут сидела возле Сэля Витара Амуина Малидота, плечом к плечу, и их изодранные, промокшие и грязные одежды разве что не тёрлись друг о друга. Они молчали и смотрели в одну точку. Это была их первая встреча более чем за два долгих года.
Тело принца быстро пришло в норму, окрепло и восстановило силы. Наверное, оно даже стало лучше прежнего, однако некоторые перемены в Его Высочестве всё-таки оказались не столь полезными. Например, необыкновенный цвет его очей вдруг принялся меняться, и радужку Сэля уже разрезали золотые нити и испещрили янтарные вкрапления, страшно походящие оттенком на арашвир, который то ли нынче находился в груди наследника, то ли растворился в его крови. Одно было ясно — Сэль получил право на жизнь. С таким благословением всевышних умирать «бестолково и бессмысленно» — как-то совестливо и даже стыдно. В конце концов, Эйман растратил драгоценный камень на него, он использовал единственную возможность, отказавшись от собственного замысла в пользу блага Его Высочества. И, коли Сэль, как и прежде, не будет дорожить жизнью, то разве этим самым он не обесценит щедрость Данаарна? Вот ведь демон, удружил!
Принц язвительно ухмыльнулся.
— Как… ты себя чувствуешь? — осторожно поинтересовалась Ирмингаут, едва склоняя голову на бок, в сторону Его Высочества.
— Недурно. У меня… ничего не болит.
После затяжного молчания и праздного изучения окрестностей, принц вонзил свой пытливый взгляд в собеседницу, нахмурился, и грозно отчеканил:
— Это наша с тобой первая встреча за долгий срок… и столь скупые слова — это всё, что ты желаешь мне сказать?!
Эльфийка пристыженно опустила глаза, вперившись в кучу мусора. Они до сих пор восседали верхом на горе из намытых прибоем обломков замка, словно ждали чего-то, какого-то волшебного знака. Или, быть может, просто боялись покинуть священное место. Вдруг, сорвавшись с горы, они обнаружат, что всё то славное, великое и светлое, что сотворил Эр — лишь иллюзия?
— Ха! Какой же я дурак! И почему всегда во мне жила эта безрассудная, глупая надежда на то, что однажды ты тоже вручишь мне собственное сердце?! Я всегда хотел, чтобы ты полюбила меня, Ирмингаут.
— Но смертному…
— Да-да, — раздражённо кивнул Его Высочество. — «Смертному не дано сберечь свою любовь на этих землях». Впрочем, я начинаю думать, что вы, эльфы, просто-напросто закоренелые трусы. Я хотел, чтобы ты полюбила меня, сначала как мать, потом — как наставница, ну, а затем… я повзрослел, и стал желать большего.
— Но я любила тебя! И люблю! — внезапно Ирмингаут накрыл приступ откровенности, и она решила выдать Сэлю всю подноготную. — Только какой в этом смысл? У нас с тобой совершенно разные пути! Вернее, у меня имеется вечная дорога, а ты, будучи прирождённым правителем и безрассудным героем до глубины души, никогда не захочешь покидать пределы собственной страны! И это нас рознит!
— Хотя, это может и объединить.
— Посмотрите, как он нынче заговорил, — Ирмингаут тоже надменно хмыкнула и улыбнулась. — Лучше Вам последить за языком, Нин-дар-дин, и поберечь драгоценные слова. Не тратьте Ваши магические силы на пустую болтовню.
— Ни к чему скупиться на обычные слова. Однако, существуют и другие, которые надлежит ревностно беречь. Хаор открыл мне одну простую вещь: незачем придумывать тысячи новых слов, для волшебства лучше выбирать из самых верных и надёжных, пускай их всего лишь пригоршня. Но вот их не следует озвучивать тогда, когда за ними ничего не кроется, это… истощает магию. Поэтому, когда я говорю, что в моём сердце живёт к тебе любовь, не нужно от этого отмахиваться.
— Сэль, — загадочно прошептала женщина, запуская пальцы в растрёпанные волосы принца и заправляя ему за ухо выбившиеся пряди, — я тоже всегда буду любить тебя, как друга. Людская дружба дольше проживёт, и поэтому я выбираю её.
— Да, знаю.
Ирмингаут всегда считала, как и многие представители высоких происхождений, что любовь надевает оковы и связывает, а дружба, наоборот, освобождает. Дружба подходит странникам, не знающим осёдлость, а любовь… она даже не для героев, она — для проклятых изгнанников.
Прильнув к принцу, Ирмингаут пылко поцеловала его в губы. Она не устояла, не смогла бороться с искушением, ведь это так бессмысленно — отрицать подаренное судьбою подношение, пренебрегать возможностью. Вероятно, заключительной.
Может, собственный народ прозвал Ирмингаут бессердечной и холодной, однако, правда заключалась в том, что на самом деле эта эльфийская женщина вовсе не боялась растаять, попав под жар людского влияния, она просто предпочитала божественную прохладу; не мир из снега и льда, а долины ветров.
