У этого признания была и обратная сторона. Как подсказывала бессовестно позаимствованная память Макса Кляйна, солдаты в массе своей ненавидели денщиков.

Часто, если денщик становился любимчиком у своего офицера, он начинал задирать нос. Его могли представить к награде за храбрость, доблесть и отвагу, потому что он великолепно жарил украденных им гусей; в его фляжке не переводился алкоголь, о котором обычные, непривилегированные солдаты только мечтали; он получал консервов столько, сколько полагалось на пятерых, без малейшего смущения курил господские сигареты и объедался шоколадом, заедая его сладкими сухарями. Кроме того, денщики, получая через офицеров информацию о грядущих атаках противника, слыли большими трусами, которые, едва на позиции обрушивались артиллерийские снаряды, хватали офицерский багаж и мчались с ним к самому безопасному блиндажу.

А уж отступали они с преизрядным усердием — поближе к штабу, поближе к обозу, к его двуколкам, прокатиться на которых одно удовольствие, пока сослуживцы сбивают в кровь ноги.

Сколько того было правдой, а сколько — типичным солдатским мифом, зависело от конкретного денщика, однако ж общее заключение о них было неизменным: тварь умная, но скользкая и изворотливая. Уж кому, как не настоящему ветерану, в отличие от пустомели Эрика Флюмера, об этом знать.

Взыграй в мяснике старые обиды, и я не просто останусь без обеда, но мне вдобавок посмеются в лицо. Недолго посмеются — до момента, пока я не улыбнусь, но всё же обидно и неприятно. Но я рассчитывал на явный диссонанс между своим обликом и речью, на яркий контраст, на который падки люди. Они любят загадки. Так почему бы не познакомиться поближе с парнем, который походит на помесь обезьяны и медведя, пока тот таскает замороженные туши? И любопытство удовлетворить, и дело сделать.

Мои ожидания оправдались. После непродолжительной беседы Курт Мецгер, как звали мясника и теперь уже моего нанимателя, согласился принять мою помощь. Оплату мы не обговаривали, я нарочно не стал затрагивать эту тему. Лишь мимоходом упомянул, что не отказался бы перекусить после. Чутьё подсказывало, что Курт не из тех людей, которые отплачивают злом за добро, несмотря на суровый характер, а вот долгие торги над неразгруженной телегой могли подпортить ему настроение — и лишить меня шанса на приличный обед.

Окрылённый перспективами и подгоняемый бурчанием в животе, я принялся за работу. Взялся за ближайшую тушу — половина говядины — и взвалил на плечи с молодецким уханьем. А ничего, запас прочности ещё есть, вес можно и прибавить. Чего у моего тела не отнять, так это силы — и как только с эдакими габаритами Макс проходил в двери? Нет, донор мне достался уникальный. Ещё бы на дебила не смахивал… Я чувствовал, что в будущем мне ещё не раз аукнется эта внешность. Хотя если подстричься, поработать над лицевыми мышцами и поменьше улыбаться, может, и сойду за приличного человека. Издалека.

— Куда тащить, герр Мецгер? — спросил я и наткнулся на остекленевший взгляд мясника. Но он не шёл ни в какое сравнение со своим сыном, который так вытаращил глаза, что, казалось, они вот-вот выпадут из глазниц.

Подобрав упавшую челюсть, Курт ответил:

— Да сюда, через заднюю дверь, ступени вниз увидишь, это холодильное помещение… — не выдержав, он выругался и прибавил: — Чёрт побери, и как с такими молодцами мы проиграли⁈

Будто ты не знаешь, молча ответил ему я. Мортире глубоко безразлично, чьи кишки раскидывать по чудом уцелевшим деревьям, задохлика или богатыря… Технологический прогресс — великий уравнитель, но за свои услуги он берёт непомерную цену в миллионы растоптанных человеческих жизней. Плохо это. Дорого. Но ящик Пандоры уже открыт, и трагедия непременно повторится, если пустить всё на самотёк. Ничего, я на самотёк не брошу, протащу на собственном горбу, вот как эту будущую говяжью вырезку…

Я хмыкнул себе под нос. Больно резким вышел переход от мечты о хорошем обеде к мечте о всеобщем благоденствии.

Изумление Мецгера объяснилось чуть позже. Половину туши, что я без затруднений донёс до холодильного помещения, оказавшегося на поверку обыкновенным подвалом, они привыкли тащить втроём — Курт, его сын и Ганс. А иногда приходилось пользоваться и сторонней подмогой, когда куски бывали совсем уж гигантскими. Надо ли говорить, что я не нуждался в хилых руках парнишки и его изувеченном отце? Более того, когда я вернулся к повозке, то замахнулся аж на две туши, правда, каждая была чуть меньше по отдельности, чем первая. И таки дотащил до крюков, хотя после такого испытания перед глазами засверкали звёзды.

Видимо, я вплотную подобрался к своему лимиту, откровенно сверхчеловеческому, чего греха таить. Но если мои подозрения, подкреплённые всплывшими подсказками запертой памяти, верны, это далеко не предел. Непременно нужно наведаться в фармацевтическую лавку, а лучше сразу на химическое предприятие, желательно передовое — так выше шанс, что отыщутся требуемые компоненты. Бессмертие слепить вряд ли удастся, уж больно низкий уровень должен быть у здешней промышленности, но долголетие обеспечить я себе смогу запросто. Как только избавлюсь от барьера в разуме.

Примерно такие мысли витали в моей голове, пока я занимался перетаскиванием туш. Очень странные мысли, если уж начистоту, совсем не подходящие этой эпохе и примитивным концепциям, плававшим в простом разуме Макса Кляйна.

С разгрузкой я справился играючи и, как сказал ошеломлённый Мецгер, быстрее, чем когда ею занималась вся троица. Пока сын мясника отвозил повозку, одолженную у соседа, Курт пригласил меня в квартирку, которую они занимали на втором этаже прямо над лавкой. Для расчёта и перекуса, как он выразился, благодушно похлопав меня по локтю — выше не дотягивался. Я согласился, не скрывая радости.

На лестничной площадке перед дверью в квартиру Курт вдруг хохотнул и шутливо погрозил мне пальцем:

— Не думай, что тебя ждёт пирушка. Небось, чтобы тебя прокормить, на полевой кухне ты шёл по учёту как половина взвода!

— Это верно, да только хорошим был тот день, когда взвод получал паёк на одного солдата, — в тон ему ответил я.

Весёлого настроения у Курта поубавилось. Он отпер замок и махнул рукой, приглашая меня внутрь.

— Могу поверить. Бардак под конец творился ужасный. Чудо, что мы не выменивали у русских похлёбку на винтовки. Знать, у них дела шли ещё хуже. Я-то соскочил раньше, отделался ногой, а вот вернувшие товарищи нарассказывали всякого.

На его губы наползла кривая ухмылка.

— Каждый раз, поганцы, шутят, что в траншеях мои муляжи сошли бы за натуральный продукт. И ведь не надоест! Убрал бы с глаз долой, да покупатель без них не идёт. А впрочем, он в последнее время и так не идёт, да и поставки срываются. Ох, чует моё сердце, ждёт нас повторение девятнадцатого. Пока запасы были, ещё куда ни шло, а как закончились, так хоть зубы на полку клади.

Мы проследовали на кухню. Жилище мясника было классическим образчиком холостяцкой обители, лишённой прикосновения женской руки. В нём было пустовато и не слишком уютно, хоть и весьма просторно. В гостиной даже нашлось место для пианино, увидев которое я внутренне поразился, до того чужеродным оно смотрелось в этой обстановке.

Курт продолжал жаловаться на нелёгкую долю, меж тем выставив на стол толстый круг колбасы, приличный ломоть сыра, буханку свежего мягкого хлеба, не чёта тому, что предлагала мать Генриха, и наструганное вяленое мясо. Алкоголя, что интересно, на столе не показалось, вместо него Курт поставил завариваться чай. Я-то считал, что он почтёт за лучшее расплатиться поскорее да выставить меня за дверь.

— Герр Мецгер, мне неудобно. Я отвлекаю вас от торговли…

— Чепуха! — фыркнул он, колдуя над чайником. — Я же сказал, покупатели обмелели. Готов биться об заклад, к концу зимы и вовсе переведутся. Чудо будет, если я к тому времени ещё смогу разжиться съестным… Снова таскаться по деревням, искать кого на убой, биться за требуху! Всё это уже было. — Он оглянулся на меня и с умным видом погрозил в пустоту указательным пальцем. — Сейчас переходный этап. Деньги превращаются в простые бумажки. Уже превратились — опять! Зачем отвешивать два фунта отбивных, если к следующему вечеру на полученные монеты нельзя будет взять и четвертинки? Нет, мы ждём бартера. А для него нужно прогреть клиента голодом. Люди пока не готовы нести на обмен столовое серебро, золотые часы, фамильные подвески и прочую дребедень. Но потом начнётся! С плачем будут втюхивать инкрустированные портсигары за говяжью лопатку.