— Проклятье, Вильке, чему ты обучишь ребят, показав им это дерьмо?

— Ну уж отработать движения затвора на этих железках можно.

— И прости-прощай показательное стрельбище!

Наше появление осталось для этих двоих незамеченным. Курт не стал вмешиваться в перепалку, я же с интересом пригляделся к ящикам. Содержимого нижних я не видел, но догадывался, что они заполнены тем же, чем и верхний.

А в нём лежали винтовки.

После войны новосозданное правительство выпустило приказ, согласно которому возвращавшиеся солдаты были обязаны сдать вооружение по месту жительства. Без этого не произвели бы расчёт в виде небольшого денежного довольствия и комплекта одежды. Из-за всеобщего хаоса следили за исполнением приказа спустя рукава, и следующие годы государство потратило на то, чтобы изъять у населения оружие. С винтовками расставались без большой охоты, однако несколько полицейских рейдов после подавленных восстаний охладили самые горячие головы.

Забрать револьверы было тяжелее. Они воспринимались солдатами как часть тела. Без них многие не могли заснуть. Рука безуспешно нащупывала знакомую рельефную рукоять, а в груди рождалось волнение — как отбиваться, если вдруг в комнату завалятся англичане? Макса это коснулось в полной мере. Первые месяцы он срывался на всех подряд. Вжимал голову в плечи, если случалось выбраться под открытое небо. Его незапятнанность пугала: ни аэростатов, ни далёких точек аэропланов, ни пороховых туч. А однажды он набросился с кулаками на группу строителей. Когда он проходил мимо их площадки, ему послышался звон гонга, возвещавшего газовую атаку.

Без револьверов солдатам приходилось туго. Кто был поумнее, надёжно припрятал свой. А вот винтовки в двадцать втором было уже не достать.

По крайней мере, так считал Макс. Похоже, он ошибался.

А главное, они были выставлены у всех на виду! И хоть бы кто глазом повёл.

Лысый Вильке с честью выдержал атаку Эдуарда. Из страдальческих возгласов того я узнал, что Вильке — бывший ефрейтор-каптенармус [2]; кому как не ему обладать связями, чтобы раздобыть винтовки? Пускай они, если судить по стенаниям Эдуарда, и нерабочие.

— Ты бы ещё трёхлинейки приволок, — буркнул он, когда запал его иссяк. — Османцев и мадьяров ты уже обокрал, осталось нагреть русских.

— И приволоку, если найду, — ухмыльнулся Вильке.

— Иди уже, арсенал-командор.

Когда каптенармус в отставке удалился, к раздражённому Эдуарду подступил с докладом Курт. Услышав про пианино, председатель «Сообщества» слегка успокоился и энергично пожал мне руку.

— Я Эдуард Фрейданк, заправляющий этим балаганом. Премного наслышан о вас от Курта, — произнёс он. — Он целые оды пел о том, как хорошо вы играете. Хотя по вам и не скажешь.

— А что по мне скажешь?

— Что вы не прочь надрать кому-нибудь задницу! — рассмеялся он.

— И кто же первый на очереди в вашем списке?

Улыбка Эдуарда померкла.

— Наш союз держится в стороне от политики, насколько это возможно, — провозгласил он строго, шевеля рыжими усами. — Ничего хорошего из попыток военных влезть в неё не вышло. Я говорю даже не о путче; о том, что произошло раньше. О том, как вершилась революция и во что она выродилась. О том, как все эти партийные секретари испугались своего же мужества и побежали на поклон к старым чиновникам, судьям и генералам. Теперь они таскают друг друга за волосы в бундестаге. Революции не хватило единства. Она рассыпалась на тысячи потоков и превратилась в инструмент для карьеристов. Для них высокие посты и сопутствующие им склоки и интриги оказались важнее рейха.

Стоявший рядом Курт шумно выдохнул и закатил глаза. Было понятно, что он не впервые слышит эти слова — и вряд ли до конца согласен с ними.

— Так и чем же вы занимаетесь?

— Помогаем друг другу. Готовимся к неизбежному. К тому, что на Германию вновь нападут. Войны мы не хотим, но когда на нас попрут, то мы должны будем дать отпор и вернуть то, что отняли враги. А до тех пор мы будем обучать тех, кто готов постоять за отчизну.

Голосом Эдуард играл превосходно — он явно был отличным оратором. Но насчёт того, что в политику он не стремился, я не верил ни капли. Когда не стремишься в политику — нет нужды впечатлять офицера с выходом на промышленность, которая могла бы спонсировать новую партию. Лукавил герр председатель, как есть лукавил.

— Мы не намерены бодаться с новой властью. Рано или поздно она возьмётся за ум, а если нет, то её встряхнёт новая война.

— А пока вы копите винтовки? — показал я на ящики. — Ну чтобы точно не перейти дорогу государству.

— Уверяю, мы не замышляем переворот, — поморщился Эдуард. — Будь иначе, проще было бы примкнуть к «Стальным шлемам» [3], эти болваны наловчились в поисках внутренних врагов. А теперь прекратите терзать внутреннего полицейского, который сидит в вас, как во всяком истинном сыне нашего славного отечества. Я подготовил курс молодого бойца для детей членов нашего объединения. В него входят разбор оружия и стрельба вхолостую. Мы планировали показать успехи нашего общества гостю на собрании в начале следующего года, он действующий военный, майор. Но с этим хламом каши не сваришь.

Он постучал по верхнему ящику.

Я заглянул внутрь.

Он был доверху заполнен Gewehre 88.

Состояние винтовок оставляло желать лучшего. У некоторых отсутствовал приклад и треснуло цевьё. У других был погнут ствол. Третьи покрылись ржавчиной до того, что не проглядывал металл. Парочку будто вынесли с ничейной земли, после того как хорошенько проутюжили её артиллерией.

Я задумался.

Несомненно, этот союз ветеранов преследует свои цели. Но кто их нынче не преследует? Эдуард представил свою программу как целиком оборонительную, а большего от военных в нынешней Германии и желать нельзя. Правый уклон был пропитан реваншизмом. Конечно, если дать Эдуарду волю, его «Сообщество» с течением времени выродится в толпу, которая будет ратовать за аннексии и восстановление исторического уклада, такова судьба популистов. Но я буду присматривать за ним, чтобы до этого не дошло. Подпитывать идею Существа — устроить ещё одну мировую войну — я не хотел.

— Я немного понимаю в литье. Уверен, что смогу отремонтировать винтовки.

Эдуард вытаращился на меня.

— Не шутите так, Кляйн.

— Ни капли не шучу. Если не побоитесь отдать их мне, ко времени собрания верну их готовыми к стрельбе.

Он пошевелил усами и посмотрел на Курта. Тот развёл руками.

— Мне Макс об этом своём таланте не говорил.

— Безумие, — помотал головой Эдуард. — Даже на заводе этот мусор отправили бы на переплавку. С ним ничего уже не сделать.

Неожиданно Курт пришёл мне на помощь. Мы с ним ни о чём таком не договаривались; видимо, мой навык игры на пианино и то, что я спас его от молодых дурней, заставили его поверить в меня куда больше, чем я предполагал.

— Я… я могу за него поручиться. Макс уже показывал, что способен на чудеса.

Эдуард крепко задумался. Его манили перспективы.

Оружие, способное запросто убить, издревле вызывало у публики неподдельный пиетет; при прочих равных она тяготела к мечу, а не щиту, хотя научилась это отрицать. Это — явление глубинное, животный механизм выстраивания иерархии. Кто управляет смертью, тот вправе диктовать условия жизни других.

А в этом и заключались истинные амбиции Эдуарда, если отбросить шелуху.

— Раз так… Чудо нам не повредит. Забирайте! Всё равно сейчас это металлолом. Сумеете собрать из него хоть одну действующую винтовку, считайте, я ваш должник, — решился Эдуард. — Так что затаскивайте сюда пианино и грузите взамен ящики.

— Вот так вот просто? А вы не боитесь поставить на карту ваше будущее, — отметил я. — Стоит полицейскому патрулю проверить телегу, и мы все окажемся за решёткой.

— На этот счёт не беспокойтесь, — сделал успокаивающий жест Эдуард. — Всё схвачено. Что же до будущего… Наше будущее мертво. Погибло вместе с революцией. Ей тогда не хватило ненависти, чтобы сжечь старый порядок дотла, оттого её пламя и погасло. Мы так хотели соблюсти справедливость и не впасть в крайности, так устали от войны, что забыли расчистить поле, перед тем как начать сеять. Отныне на будущее могут надеяться лишь наши дети. И вот ради них нам следует постараться.