Поэтому я наспех сочинила ложь, что Волкова похитили якобы потому, что просто сочли хорошим материалом для экспериментов — мол, молодой здоровый парень, которого никто не хватится. А то, как и почему я выбралась, я и вовсе скомкала. Да я сама еще не очень понимала это. Шеф мне сказал, что, по предварительной версии, слюна оборотней временно подавляет восприимчивость генмодов к воздействию булавки, так что когда Волков меня укусил, я на какое-то время получила иммунитет. Но почему это происходит и даже точно ли это так, он сказать не мог — «мы начали исследования, но пока еще ничего не ясно».
Да, и еще я знала, что с этими исследованиями как-то связан козел Матвей Вениаминович, может быть, даже возглавляет их. Это была одна из причин, по которой им с шефом никуда не деться друг от друга.
Так что я честно сказала Марине, что говорю ей не все. Мол, не мои это тайны.
Она продолжила гладить меня по шее и по спине.
— Все в порядке, — сказала моя подруга. — Я понимаю.
— Понимаешь?! — неожиданно во мне вспыхнула ярость. Я вскинула голову, разрывая расстояние между нами. — Ты уверена, что понимаешь?! Когда тебя вертят, как куклу, и ты ничего не можешь сделать! Нет тебя, но ты все видишь, все чувствуешь — и не осознаешь! Но вся память об этом с тобой!
— Понимаю, — Марина твердо встретила мой взгляд. — Может, не так хорошо, но больше, чем ты думаешь. У меня что-то похожее было в прошлом. Правда, без генетических экспериментов, но я была безвольной куклой целый год.
Я изумленно уставилась на нее. О чем она?..
Марина вздохнула.
— Честное слово, не знаю, стоит ли рассказывать тебе об этом сейчас. Мы о твоей боли говорим, не о моей.
Я качнула головой.
— Нет, нет. Я хочу услышать.
Мне тут же стало стыдно, что я оскалилась на Марину, когда она только и делает, что пытается мне помочь. Кто знает, может быть, она в самом деле понимает больше, чем мне кажется?
Марина набрала побольше воздуху в грудь.
— Ладно… мне об этом говорить лишний раз тоже не хочется. И вспоминать не хочется. Но если тебе это поможет…
— Нет, что ты, если тебе неприятно, не вспоминай! — тут же передумала я. — Какая же я подруга, если я заставлю тебя говорить о неприятном?
Марина улыбнулась.
— Моя единственная. У меня больше нет друзей. Ни после школы, ни после университета никого не осталось.
Мне сложно было в это поверить: Марина же такая яркая, такая открытая!.. Но тут она все-таки заговорила о себе, и все стало ясно.
— Дело в том, что я дочь состоятельных родителей. Моя семья была не слишком богатой, но мама с папой усердно работали, чтобы расширить свое кумпанство. Они занимались заморской торговлей, и дела шли в гору. Когда мне было четырнадцать лет, они взяли ссуду, чтобы купить собственный пароход, вот насколько хорошо шли дела! — Марина вздохнула. — К сожалению, этот пароход так и не вернулся из своего единственного плавания. Мама с папой были на нем.
Я смотрела на Марину во все глаза.
— Напоминает завязку какой-нибудь слезливой книжки, правда? — сказала Марина деланно беззаботным тоном. — Не стесняйся! Когда я первый раз рассказала об этом кому-то в университете, сразу пошел слушок, что я все придумала и даже что я — паталогическая лгунья!
— Поэтому нет друзей? — тихо спросила я.
— Еще мой мерзкий характер, — усмехнулась Марина. — Я и сейчас-то горячая, а тогда вообще была огонь — не подойди! Все из-за гимназии моей… — она вздохнула. — В гимназии, конечно, все про эту историю знали. Я училась в хорошей школе, очень престижной, с отпрысками лучших семейств Необходимска! — она сказала это горько. — Наш директор собирался избираться в Городской совет. Возможно, он даже себя мэром видел… хотя почему видел? Всего десять лет прошло, наверное, как раз к этому посту подбирается! — еще один невеселый смешок. — Когда пришло известие о гибели родителей и о том, что банкиры за долги забрали наш дом и все другое имущество, он вызвал меня к себе в кабинет и предложил договоренность.
Я слушала, завороженная, и смотрела на Марину со странным чувством, полузабытым, но очень знакомым. Не сразу я сообразила — мне же просто хочется ее нарисовать! Такое у нее было лицо в этот момент: уязвимое, чуть отрешенное и в то же время полное внутренней силы! А как по нему скользила резная тень от клена…
Некоторые художники десятилетиями ищут такую натуру. Другие ищут всю жизнь.
Но я уже месяц не бралась за карандаши и кисти. У меня даже мысли такой не возникало.
Марина же, не имея представления о внезапном возрождении моей тяги к рисованию, продолжала свой рассказ.
— …Обучение в гимназии было оплачено только до конца учебного года… а стояла середина апреля. Еще два года мне оставалось учиться до выпуска. Директор сказал, что из уважения к памяти моих родителей он оставит меня в школе, при условии, что я стану образцовой ученицей.
— Отличницей? — спросила я. Это показалось мне великодушным предложением, но по интонации Марины я чувствовала, что крылся здесь и подвох.
Когда-то я читала книжку, где девочку в подобной же ситуации оставили в школе-пансионе, но заставили отрабатывать содержание, прислуживая другим девочкам и драя полы. Но там дело происходило в Галлии, кажется, а может быть, в Юландии? Не помню, книга мне не понравилась.
— Нет, именно образцовой, — она покачала головой. — Это значило, что я должна не только хорошо учиться, но и подтягивать других отстающих девочек по предметам, помогать учителям в оформлении классных документов, участвовать во всех школьных мероприятиях, будь то благотворительный концерт или раздача супа бездомным. Разумеется, отличаясь опрятным внешним видом и безукоризненным поведением. А чтобы его доброе дело не прошло незамеченным, директор пригласил в школу репортеров. Сначала они написали статью для «Педагогического вестника», потом о его благодеянии даже «Ведомости» написали! — надо было слышать, с какими интонациями Марина произнесла «благодеяние».
— Тебя плохо кормили? — с сочувствием спросила я. — Над тобой издевались?
— Кормили как и всех, — пожала плечами Марина. — Это ведь был пансион. Издевались… нет, пожалуй. Но все девочки, которым я помогала заниматься, знали, что я не могу поругаться с ними или одернуть их, как бы ужасно они себя ни вели в отношении меня. Ведь одно грубое слово, слетевшее с моих губ, значило бы, что я больше не образец успеваемости! Однажды у меня похитили коран, переплетенный матерью… потом вернули, но без переплета. Старшая по комнате ханжески сказала, что бедной сироте не пристало иметь такие дорогие вещи. К счастью, это был только один такой случай.
— И переплет ты больше не видела?
Марина улыбнулась.
— На самом деле я терпеть его не могла. Мама любила всякие блестящие вещи, с кучей бисера. Я — нет. Так что это ничего.
Ну конечно, подумала я. Именно потому, что тебе было все нипочем, ты до сих пор говоришь об этом с таким лицом.
— Это правда были пустяки, — мягко проговорила Марина, видно, увидев что-то у меня в глазах. — И даже то, что из-за всех этих дополнительных обязанностей мне редко удавалось поспать больше пяти-шести часов за ночь, тоже было не так страшно. Отчасти я навлекла это на себя сама: училась особенно усердно. Я подумала — что со мной станет, когда директор завершит свою предвыборную кампанию? Хватит ли его щедрости на два года? А ведь это была действительно щедрость, несмотря ни на что, — Марина вздохнула. — Я очень постаралась и уложилась с изучением программы в один год вместо двух. В конце девятого класса я заявила, что хочу держать экзамен сразу за десятый. И выдержала. Сдала на низкие баллы, но этого хватило для получения аттестата. Потом я еще два года работала приказчицей в обувной лавке и доучивала то, что мне не хватало для поступления в университет. Там было легче — оставалось больше свободного времени. Я даже высыпалась. Главное, что мне не надо было больше молчать и терпеть все, что бы со мной ни делали, и соглашаться со всем, чего от меня требовали! — теперь голос ее набрал гневную силу, хотя она по-прежнему старалась говорить негромко, чтобы нас не подслушали.
