Тут надо сказать, что город наш держат пять банд, объединенных в своего рода союз; Резников прислуживал этому союзу, имел от них множество заказов, за счет чего и выживала его клиника. Как рассказал мне шеф, генетик из Резникова был так себе, он даже Медицинскую академию закончил за свой кошт, а не за казенный. Позднее он занял свое положение, поскольку не чурался никаких заказов и умел подать себя — ну да, мужчина был эффектный.
В той лаборатории, где меня держали в плену, Резников экспериментировал втайне от своих хозяев, надеясь затем громко заявить о себе. Может быть, он даже хотел вывести свою собственную армию оборотней-генмодов — теперь точно понять было трудно, ведь я сожгла бумаги (за что меня слегка поругал Пастухов, но чужое неодобрение меня в кои-то веки нимало не задело).
В общем, шеф сказал:
— Нам о нем волноваться нечего, они сами и поволнуются, и разберутся. Да так, как нам и в голову бы не пришло… Аня, да что же вы сидите, как неживая? Может быть, книжку мне почитаете?
Я согласилась тогда, и читала шефу из свежеизданного сборника стихов, пока на глаза мои вдруг откуда ни возьмись не навернулись слезы — что странно, стихотворение было совсем не грустное!
Больше читать вслух шеф меня не просил, но попыток расшевелить не бросил. Например, подолгу лежал у меня на коленях, читая лекции о том, как надо интересоваться окружающим миром. Эти лекции мне даже нравились: шеф мягкий, пушистый, а гладить себя разрешает редко. Но слова его я пропускала мимо ушей.
И вот теперь за утренним чаем я прочла сюжет о том, что тело Ильи Ильича Резникова, «в прошлом известнейшего генетика, обманом добившегося расположения столпов нашего города», обнаружилось в одном из так и не восстановленных складов Морского конца. Обычное место для сброса трупов, нам про него еще в школе сыщиков рассказывали.
Шеф, который читал свой собственный экземпляр газеты, стоя прямо на нем всеми четырьмя лапами, сказал:
— Ну вот, теперь можете быть окончательно спокойны, что он вам больше не угрожает! А Серебрякова мы поймаем.
Я зябко передернула плечами. Резников меня и раньше не беспокоил. При мысли о нем и о его представительном лице с тонкими усиками я ощущала только отвращение. Ледяной ужас хватал за сердце только при мысле о Златовской, или как там у нее на самом деле фамилия, хоть она и была уже мертва, даже от моей руки. Пару раз я ее видела во сне. Она вставала, прямо с пробитым стулом черепом, и тянула ко мне руки — «доченька, дай обниму».
Но говорить об этом шефу мне не хотелось.
— Хорошо, — сказала я и принялась мазать булку сливочным маслом.
Впрочем, не успела я откусить, как в столовую вошла Антонина — как всегда, с непроницаемо каменным выражением лица и поджатыми губами.
— К вам посетительница, Василий Васильевич, — сказала она. — Я проводила ее в ваш кабинет.
Сперва я удивилась: посетительница во время завтрака — как это неуместно! К шефу обычно обращались люди интеллигентные, которые не подгадывали свой визит к приему пищи.
Только потом мои глаза упали на циферблат часов и я поняла, что гостья явилась во вполне приемлемое время: было уже почти десять. Надо же. Мне и в голову не пришло, что я так долго переодевалась.
Тут же я вспомнила, как подолгу замирала то с одним предметом туалета в руках, то с другим. А расчесывание и вовсе отняло целую вечность.
Неожиданно остро уколола злая, почти презрительная обида на саму себя. Как это я так!..
Мурчалов посмотрел на меня через стол.
— Прошу меня извинить, Аня, мне нужно принять клиентку. А вы не торопитесь, доедайте и присоединяйтесь, если разговор еще будет идти.
Я отложила булку в сторону.
— Спасибо за предложение, шеф, я сыта.
Мне в самом деле расхотелось есть. Последние дни и обед, и вечерний чай, и утренний чай мне чаще всего приносила Антонина и стояла над душой, пока я не поем. Сегодня вроде бы аппетит разыгрался, но приступ злости свел его на нет.
Непривычное для меня состояние: раньше я всегда садилась за стол голодная, а в промежутках еще и перекусывала. Забыть поесть казалось мне невозможным. Уж не одно ли это из усовершенствований в человеческом организме, предусмотренное моими создателями? Чтобы иметь сильные мышцы, острое зрение и нюх, человек должен хорошо питаться.
Об этом гадко было даже думать.
Чтобы оборвать ставшую привычной спираль мрачных мыслей, я встала.
— Пора мне возвращаться к своим обязанностям.
Мурчалов внимательно посмотрел на меня.
— Как хотите. Но не перенапрягайтесь, мы с Прохором вполне способны дать вам отдохнуть, сколько потребуется.
Еще бы им не дать. Все равно от меня никакого толку.
Но уж по крайней мере вести записи для шефа я могу. И лучше, чем Прохор: в отличие от него, пишу я быстро и аккуратно. У личного слуги шефа много достоинств, но чистописание в их число не входит.
Мы поднялись в кабинет шефа.
Почему-то при мысле о клиентке или гостье я успела представить себе относительно молодую женщину — пришла к Мурчалову, чтобы он собрал для нее сведения либо о муже, либо о деловых партнерах. Почему-то я совершенно не ожидала увидеть пожилую, даже откровенно старую даму.
И уж тем более я не ожидала, что узнаю ее. Это была старушка, которую я видела на Спасо-Илаевском кладбище пару месяцев назад, когда «расследовала» дело украденной собаки Ангелины.
Теперь я рассмотрела ее значительно лучше.
Дама была одета очень, очень опрятно и немного старомодно — это бросалось в глаза в первую очередь. Знаете, бывают люди, у которых одежда словно отутюжена и накрахмалена за пять минут до выхода из дома? Вот она была из таких. Во вторую очередь становилось понятно, что одежда эта очень богатая — но только если внимательно приглядеться. Мне стало это понятно лишь по текстуре ткани: такое редко увидишь в мануфактурных магазинах, где я предпочитаю одеваться!
И только я обратила на это внимание, как тут же заметила и другое: платье и болеро дамы были пошиты очень, очень давно. Не «слегка старомодное», а «очень старомодное» — но настолько простой и элегантный покрой, что за двадцать или тридцать лет не вышли из моды! Или мне так показалось? В моде ведь я не особенно разбираюсь. Хватит, налепила уже ошибок! Надо прекращать делать о людях выводы по внешности.
Но вряд ли я могу ошибиться, если скажу, что глаза нашей гостьи смотрели неожиданно молодо, ясно. Такие взгляды иной раз называют лучистыми.
Дама улыбнулась нам, показав ямочки на щеках.
— Доброе утро, господин Мурчалов! — сказала она. — Вы еще более пушисты, чем мне о вас рассказывали!
У нее был чуточку по-старушечьи надтреснутый, но все равно на редкость приятный голос. Впрочем, это я помнила еще по кладбищу.
— Рад, чрезвычайно рад визиту! — промурлыкал шеф, вскакивая на стол перед посетительницей. — Если я не ошибаюсь, Байстрюк Галина Георгиевна?
— Ваша осведомленность делает вам честь, — сказала дама. — Польщена! Не думала, что через столько лет после ухода от дел меня все еще будут узнавать!
— Как же не узнать самую знаменитую женщину Необходимска? — спросил Мурчалов.
— Самую богатую, вы хотите сказать? — улыбнулась Галина Георгиевна. — Вы мне льстите! Состояние Татьяны Афанасьевны, вероятно, побольше моего.
Ничуть не смутившись меркантильного оборота, которое приняло обсуждение, шеф уселся на стол и обернул хвостом передние лапы.
— Если говорить об оборотах ее кумпанства — безусловно. Если говорить о ее личном состоянии… Но прошу меня извинить за невольно допущенную неделикатность!
— Нет, что вы, это я позволила себе вульгарность, — возразила Галина Георгиевна. — Слава богу, в моем возрасте уже можно позволить себе что угодно, за исключением лишней чашки кофе за ужином! Но перейдем к делу. У молодого известного специалиста вроде вас их наверняка множество, не хочу отнимать время.
— Для вас времени у меня сколько угодно, — склонил голову шеф.
Я знала, что он не лукавит: хоть я и не занималась делами последнюю неделю, нетрудно было понять, что в сыщицкой работе царит затишье, раз шеф всего себя отдал организации детской для своего котенка.
