— И Стряпухину, и мне, — кивнул Орехов. — Нет, то были не угрозы физической расправы, скорее… скажем так, намеки, — он мимолетно скривился. — Видите ли, его изобретение несло не одно сплошное благо, как может показаться. Среди прочего оно обещало оставить без работы многих сотрудников.

— Но почему? Вроде бы наоборот…

— Там, где раньше для сборки, скажем, той же печатной машинки требовалось десять человек, теперь справятся двое, приглядывающие за автоматами… Ну, может быть, не двое, но пятеро, — тут же поправился Орехов. — Разумеется, будет какой-то переходный период, оборудование нужно довести до ума, и оно, согласно нашим расчетам, будет стоить очень дорого, в краткосрочном периоде — значительно дороже найма. Но мы знали, что последуют социальные потрясения. Иннокентий Павлович имел несколько неприятных разговоров с представителями профсоюзов после того, как информация о нашей сделке просочилась в прессу. Я же подвергался давлению с другой стороны: многие промышленники дали мне понять, что если Ореховы собираются войти в производство, то им стоит играть по установленным правилам, а не пытаться задать свои.

— И что вы им сказали? — заинтересовалась Салтымбаева.

— Одному господину посоветовал нового портного, — уголок рта Орехова дернулся вверх. — Другому предложил еще кофе. Кстати, не хотите ли еще чаю? Я смотрю, ваша чашка совсем опустела.

Инспектор кивнула, и Орехов подлил ей чаю.

— Материал о готовящейся сделке опубликовала Виктуар Хвостовская, насколько я помню, — заметил шеф. — Как она получила эту информацию?

— Если бы знал, постарался бы этого не допустить, — Орехов развел руками. — Мадам Хвостовская, к несчастью для меня и моих коллег, дивно хороша в своей работе. Уже не первый раз от нее страдаем.

Вот это новость! Оказывается, это Виктуар опубликовала информацию о сделке. Как же мне это на глаза не попалось, я слежу за всеми ее публикациями. Если бы я могла так же складно говорить и так же легко располагать к себе людей, как Хвостовская, я бы пошла в журналистику, честное слово.

В этот момент в полуоткрытую дверь гостиной влетел огромный черный ворон — безошибочно ворон, а не грач, не галка и не иная черная хищная птица. Он опустился на плечо Орехова и уронил конверт, который держал в клюве, ему на колени. На груди у ворона красной каплей горел небольшой рубин на серебряной цепочке: многие птицы-генмоды любят украшения.

— Здравствуйте, господа, — сказал ворон холодным бесцветным тоном, в котором чувствовался слабый иностранный акцент. — Прошу прощения за вторжение, но Никифору Терентьевичу необходимо увидеть это незамедлительно. К тому же, сообщение имеет касательство до вашей беседы.

— И я рад вас видеть, Фергюс, — сообщил ему Василий Васильевич. — Как я вижу, вкус вам не изменяет. Это «Краса Арсаина», не так ли?

Я поняла, что шеф говорит о рубине. И еще я поняла, что передо мною тот самый непроходимый секретарь Орехова.

— Именно, — Фергюс посмотрел на Василия Васильевича крайне холодно.

Шеф, тем не менее, выглядел довольным, хотя обычно он не любит никого раздражать. Я начала догадываться, что «подход», который имел к Фергюсу шеф, выражался в каком-нибудь небольшом компромате.

Орехов вытащил из конверта небольшую фотокарточку и нахмурился, глядя на нее.

— Да, господа, — сказал он. — Фергюс, как всегда, прав. Это касается нашей беседы, и вам небезынтересно будет это увидеть.

Он передал карточку Салтымбаевой, которая показала ее Пастухову. Я тоже нагнулась, чтобы посмотреть, а Василий Васильевич ради лучшего обзора даже залез мне на плечо.

На фотокарточке был снят инженер Стряпухин, лежащий навзничь в луже собственной крови. Рядом с ним на полу стояло пресс-папье в виде фрегата.

Салтымбаева перевернула карточку. К ее обратной стороне была приклеена бумажная лента, на которой машинописным шрифтом кто-то отпечатал: «Цена прогресса слишком велика».

Когда мы выходили из особняка Ореховых, я держалась позади. Мысль моя напряженно работала. Я пыталась сообразить, может ли Волков быть связан с профсоюзами, и не потому ли они попытались свалить вину на него. Ведь только профсоюзам могло быть до него дело! Вряд ли богатые промышленники даже знали, что существует такой Эльдар Волков, который увлекается интересными математическими задачками, психует из-за необходимости учиться танцам и мечтает стать инженером.

И они так быстро успели прознать, что Эльдара арестовали, и заплатить Кунову за ложь! Как это у них получилось?

За этими мыслями я чуть было не пропустила разговор шефа и Пастухова.

— …теперь-то ты понимаешь, что парнишку можно выпускать? — спросил шеф.

— Да я это раньше еще понял, когда следы масла на пожарной лестнице нашли, — буркнул Пастухов. — А теперь, с этой карточкой, ясно стало.

Я удивленно захлопала глазами. То есть как это Пастухов знал, что Эльдар не виноват, еще когда нашли масло? Это же вчера было! Ну… наверное. Зачем они тогда еще ночь в тюрьме его продержали? И как Эльдар связан с маслом?

— Ну, не обязательно, — скептически произнесла Салтымбаева. — У парня может быть сообщник, который так отводит от него подозрение… — она вздохнула. — Но это уже если совсем придираться.

Этот момент был мне понятен: естественно, если Эльдар сейчас в тюрьме, он не мог послать письмо с угрозой. Но как все-таки его имя очистило перцовое масло?

Об этом я и спросила.

— У него ботинки на ладан дышат, — объяснил Пастухов. — Вряд ли хотя бы одна пара на смену есть. Если бы это он перцовым маслом побрызгал, обязательно бы что-то к подошвам пристало. Это такая гадость, от которой вовек не избавиться.

— Мог, конечно, и переодеться, и переобуться, — вступила Салтымбаева. — Но мы уже к нему домой успели заглянуть, никаких улик. Ни одежды, ничего. В общем, против него только то, что он последним вышел и вел себя нервно. Но вышел он в девять вечера, что вахтер и подтвердил, а Стряпухина убили не раньше десяти. А если бы странное поведение в нашем городе каралось по закону, мы бы две трети населения пересажали.

— Зато порядка было бы больше, — хмыкнул Пастухов, и было непонятно, шутит он или всерьез.

— А почему вы его тогда вчера вечером не выпустили? — спросила я.

Салтымбаева посмотрела на меня с таким видом, как будто я очевидных вещей не понимала.

— Ну и как бы это выглядело, если бы мы выпустили его в тот же день, что посадили? Не волнуйтесь. Чуток времени в тюрьме провел, в другой раз поосторожнее будет.

У меня вертелась на языке резкая отповедь, что Эльдар в принципе не сделал ничего неосторожного, разве что не успел получить наше гражданство да огрызнулся на несмешную шутку. И что единственное, чего добились полицейские, взяв его под стражу — это продемонстрировали начальству свое рвение. Но я промолчала. Пастухов и Салтымбаева были старше, опытнее и куда значительнее меня. Дерзить им не стоило, можно было заработать отповедь от шефа и испортить отношения с его хорошими друзьями.

— Лет через пять он об этом будет с гордостью рассказывать собутыльникам как о приключении, — со смешком добавил Пастухов. — Не переживай, Анна Владимировна.

У ворот особняка мы расстались: полицейские улетели в своем аэромобиле, а мы с Василием Васильевичем стали ловить извозчика. Поймали без труда, хотя цену здесь, в Опаловом конце, тот заломил куда выше, чем если бы вез нас из любого другого района города. Но шеф согласился, почти не торгуясь: верный признак, что его отвлекали посторонние мысли.

Об этом я его и спросила, когда мы заняли место в экипаже:

— Пытаетесь вычислить, кто же заказчик, шеф?

— Нет, кто заказчик — мне более-менее ясно, — вздохнул Василий Васильевич. — Я пытаюсь понять, что с этим делать.

— Как ясно? — поразилась я.

Василий Васильевич покосился на спину извозчика, наклонившегося над вожжами, и проговорил очень тихо, чтобы за шумом улицы было слышно только мне: