— Кто такой Пожарский? — удивилась я.

Какое-то новое лицо, Полина о нем не упоминала.

— Отвратительный тип, если хочешь знать, — холодно сказала Полина. — А теперь, может быть, вернемся к тому, ради чего я тебя наняла?

— Мы не заключали договора, — сказала я, — так что я, пожалуй, пойду. Уже время обеда.

Это было правдой: сытный завтрак, приготовленный Антониной (омлет с сыром, сосиски и ватрушки к чаю) давно остался не более чем приятным воспоминанием.

Я вышла из «Сапрыкина» злая на себя и с горящими от стыда щеками.

Мне было ясно, что Полина обвела меня вокруг пальца: сыграла на моем отчаянном желании завести подругу и воспользовалась мной в своих собственных целях — чтобы свести счеты с каким-то личным недругом. Ну и ладно! Пусть теперь выставляет себя в смешном виде, давая безосновательные интервью! Кто бы ни был этот Пожарский, он только посмеется и забудет — никаких улик против него нет!

Но, шагая прочь по элегантной тротуарной плитке Опалового конца, я невольно задумалась. Ведь я только что решила, что Полина вовсе не так глупа, как может показаться — мною она сыграла отлично. Быть может, у нее есть основания предполагать, что Пожарский и в самом деле не отмоется от такого обвинения? Быть может, он политик или судья, которому нужна скрупулезная честность? Или он был политическим противником ее отца, и все будут подозревать его в том, что он захотел досадить его дочери?

Может быть, мне стоит предупредить этого человека?

Или не стоит? Если он в самом деле украл собаку, то заслужил неприятности — кража остается преступлением независимо от того, насколько неприятен тебе изначальный хозяин собственности!

Вот теперь я действительно жалела, что не рассказала ни о чем шефу. Он бы, конечно, мигом разобрался в ситуации и знал бы, что делать.

Я поклялась, что расскажу ему все сразу же, как только вернусь домой.

Трамвайные остановки в Опаловом конце редки: местные жители в основном ездят на собственных экипажах. Поэтому нет ничего удивительного, что за своими размышлениями я свернула не в ту сторону и не заметила даже, что тенистая проезжая улица сменилась тенистой боковой аллеей, которая закончилась у ворот…

Я подняла глаза и увидела перед собой купола церкви Святого Илая.

Это не самая старая церковь в городе и даже не самая красивая, но одна из самых примечательных. Она построена по моде того времени, когда церкви напоминали то ли узорные торты, то ли красавиц в десятке разноцветных юбок. Еще это единственный действующий монастырь в городе, хотя монахов тут живет всего пять или шесть. А Святоилаевское кладбище считается одним из самых уважаемых; лежать здесь, что называется, почетно.

Когда я училась в Школе сыщиков, мы однажды на спор решили провести на этом кладбище ночь… и наткнулись на три другие студенческие компании, заключившие похожие пари. Говорят, местные сторожа в основном живут, собирая мзду с таких вот любителей мистики, грозясь иначе доложить полиции о нарушении общественного порядка.

Ну, раз уж ноги все равно привели меня сюда, подумала я, почему бы не зайти? Шансов на то, что я обнаружу здесь Ангелину, почти не было, но все же…

На кладбище было зелено, солнечно и тенисто. От нагретых каменных плит вкусно пахло клеверным медом. В будний день да еще в рабочее время я почти не увидела посетителей, только какая-то богато одетая старая дама сидела на на лавочке у одного из надгробий и тихо-тихо читала вслух потрепанную книгу. Проходя мимо нее, я услышала:

— Взял Иванушка молодильное яблочко…

На надгробном камне было высечено изображение маленького херувима — так раньше помечали могилы детей. Я быстро прошла мимо.

Я не знала, где могила мэра Воеводина, но подозревала, что где-нибудь в дальнем конце кладбища, где могилы посвежее. Так оно и оказалось: я увидела нужное место сразу, еще издалека. Все потому, что у могилы стояла собака.

Сначала у меня даже сердце забилось: неужели повезло! Вот так дела!

Однако, подходя, я увидела, что ошиблась. Во-первых, пес, стоящий у могилы, был мужского пола. Во-вторых, даже силуэт у него казался шире и массивнее, а в движениях чувствовалась тяжесть возраста. В-третьих, пес не носил ошейника, а когда он обернулся ко мне, глаза у него оказались голубыми.

Передо мной стоял генмод, причем генмод с той самой фотографии из кабинета Воеводина — я его узнала.

— Здравствуйте, — сказала я псу. — Меня зовут Анна Ходокова. А вы, наверное — господин Пожарский?

В тот момент я говорила больше наугад, я еще не обо всем догадалась.

Но тут из густой травы на другой стороне аллеи выскочил второй пес, поменьше и явно помоложе, еще не растративший щенячьей энергии. На шее у него болталась золотая цепочка с маленьким кулоном в виде солнышка: знак, что генмод — еще не закончивший обучение ребенок, хоть и дорос до размеров взрослого.

— Пап! — воскликнул он. — Там какая-то тетенька сказки читает, интересно! Я посижу послушаю, ладно?

Этот пес был точь-в-точь копией пропавшей Ангелины, только что мальчик.

Кто бы ни оборудовал могилу мэра Воеводина, этот человек обладал незаурядным вкусом.

Надгробный камень простой прямоугольной формы был надрезан с угла, причем вырез имел узнаваемую форму главной башни ратуши. В темный гранит были утоплены изображения Воеводина и его жены: она совсем молодая, тут совсем не похожая на Полину; он — уже постаревший, но еще молодцеватый.

Для посетителей возле могилы стояла узенькая скамеечка, на нее я и села. Генпес Михаил Дмитриевич Пожарский устроился у моих ног прямо на земле.

— Так вы помощница Василия Васильевича? — спросил Пожарский. — Как же вас угораздило связаться с барышней Воеводиной?

У Пожарского был очень красивый, глубокий голос. У многих овчарок-генмодов красивые голоса, но этот хотелось прямо слушать и слушать. Наверное, в городском собрании он мог выигрывать дебаты только за счет голосовых связок.

— Мы с ней дружили в школе, — сказала я, слегка покривив душой.

Мне все больше и больше казалось, что дружбой наши отношения назвать было сложно.

— Что ж, это случается, — Пожарский вздохнул. — Мы со Святославом Игоревичем познакомились в Военно-морском училище. Тогда генмодов только начали брать на службу. Я был одним из первых, кто дослужился до офицера. Мы с ним составили отличную команду!

— Он начал разводить овчарок из-за вас? — спросила я мягко.

— И да, и нет, — качнул головой Пожарский. — Он всегда любил собак… может быть, поэтому мы с ним так хорошо и сработались. Но ему больше по душе были таксы. Меня это устраивало: из этой породы никто генмодов не делал, так что я мог не волноваться, что мой друг в глубине души видит во мне бессловесного питомца! — генпес вздохнул. — Однако чем больше неудачных попыток зачать разумного ребенка я делал, тем больше мой друг терзался, что ничем не может помочь. Как вы понимаете, это недешевое удовольствие: публичные особы вроде меня не могут позволить себе даже тени подозрения в обзаведении питомцем! А заводчики знают, что мы готовы дорого платить за их услуги. Кроме того, приходится мириться с тем, что все твои неразумные дети попадают в разряд обычных животных, и ты никак не можешь позаботиться об их будущности. И тогда Святослав привел Регину…

— Маму Ангелины? — спросила я.

Ничего необычного в этой истории не было, поскольку общественное мнение и впрямь крайне осуждало генмодов, держащих дома питомцев — причем не только общественное мнение человеческой части общества, в этом вопросе даже сами генмоды отличались крайней нетерпимостью. Нарушителю можно было опасаться даже самосуда. Поэтому ситуации, когда подходящего для получения потомства зверя заводил друг генмода-человек, случались довольно часто. И как я раньше не догадалась!