— А если… если венок утонет?

Мой голос звучит в звенящей тишине храма слишком громко, проносится эхом под высоким сводчатым потолком. Головы сотни воспитанниц с ужасом поворачиваются ко мне. Мать-настоятельница не любит такие выходки и жестоко карает за них трехдневным голодным постом или всенощной молитвой. Я внутренне сжимаюсь, ожидая, что сейчас последует объявление наказания. Но мать-настоятельница внезапно хвалит меня.

— Молодец, Ясмина. Хороший вопрос, — ее морщинистое лицо становится серьезным. — Если венок утонет, значит, Матерь Драконов не хочет видеть эту послушницу в числе своих жриц. Этой девушке надлежит немедля покинуть храм, чтобы не гневить богиню. Но за все годы, что я нахожусь в храме, такого не было. Матерь драконов великодушна к своим дочерям. Она уже выбрала вас. Кристалл ее души восемь лет назад выбрал каждую из присутствующих в этом зале. Именно поэтому вы стали послушницами храма Великой богини. Ведь нет большей чести, чем служить Вселюбящей матери.

Далее настоятельница в подробностях описывает обряд, участницами которого нам предстояло стать. Я ловлю каждое слово, чтобы не опозориться в этот знаменательный день.

— Ты была на волоске от наказания, — с долей восхищения шепчет Тала, ткнув меня локтем в бок. Мы с ней делим одну комнату и, можно даже сказать, дружим.

— Она бы не наказала меня накануне дня богини, — хмыкаю в ответ, хотя в душе в этом совершенно не уверена. Мать-настоятельница была очень сурова. В стенах храма ходили слухи, что даже сам король ее побаивался.

— Зачем ты вообще это спросила, — едва шевеля губами, чтобы настоятельница не заметила с высоты своего постамента, бормочет Тала. — Кристалл в твоих руках горел ярче, чем у остальных. Мать-богиня тебя точно примет.

Я лишь пожимаю плечами.

Вечер прошел в волнении и радостном предвкушении. Ожидание чего-то волшебного и чудесного витало в воздухе. Завтра мы все шагнем в новую жизнь. Перейдем во внутренний круг храма и окончательно отринем все мирское. Что нас ждет там, никто не знает. Даже сама мать-настоятельница никогда не входила во врата, ведущие во внутренний круг. Известно лишь, что мы встанем под крыло Великой жрицы. Поговаривают, что она слышит голос Матери драконов и может видеть ее лик.

Жрицы рождались редко. В один год могло родиться двадцать девочек по всей стране, а в другой — ни одной. Каждую девочку сразу после рождения проверяли на способности стать жрицей. Для этого каждая повитуха, каждый лекарь даже в самом маленьком селении снабжался особым амулетом. Если амулет светился, то об особой малышке сообщали в верховный храм, с родителями проводили беседу о великой чести отдать дочь в услужение богини в день, когда ей исполнится десять лет. Если, конечно, к тому времени ее дар никуда не денется.

Все восемь лет каждая послушница прилежно учится и плетет свой, особенный венок для богини, тщательным образом выбирая для него цветы. Не каждый красивый цветок годился для венка богини. Лишь тот, что откликнется на зов сердца, сам потянется за пальцами будущей жрицы. Будучи вплетенным в венок, цветок не увядал, а хранил свою свежесть до самого дня посвящения.

Обычно девочки одаривали мой венок снисходительными взглядами. Их работы выглядели яркими, словно райские птички, пышными, притягивающими внимание. Мой венок получался скромным, на зов моего сердца откликались невзрачные, блеклые цветы: жасмин, шиповник, тубероза. Но мать-настоятельница всегда улыбалась мне и говорила, что богине мой венок обязательно понравится.

И теперь, когда до достижения цели, к которой мы шли восемь лет, оставалась одна ночь, мне вдруг становится страшно. Что если Матерь Драконов отвергнет мой венок? Отвергнет… меня? О мире за стенами храма я знаю не так уж и много. Все мои впечатления и воспоминания о нем остались на уровне десятилетней девочки. Мне придется вернуться домой с позором. Весь наш небольшой городок станет судачить обо мне. Тетка, которая с момента гибели родителей заботилась обо мне, будет прятать глаза, избегать знакомых, ловить спиной злые шепотки и смешки.

— А ты знаешь, что во внутреннем круге растут диковинные цветы и травы? Там есть фонтан с золотыми рыбками и мраморные беседки… Жрицы целыми днями наслаждаются дивным садом и поют песни во славу Матери Драконов, — восторженно щебечет Тала, подпрыгивая на кровати. — Эй, да ты меня не слушаешь!

— Слушаю, — я отворачиваюсь к стене, чтобы не видеть ее неуемную радость.

Ночью сплю беспокойно. Проваливаюсь в вязкие кошмары, где тетка смотрит на меня с осуждением и захлопывает перед моим носом дверь своего дома, а соседи показывают на меня пальцами и смеются. Когда в маленькое окошко нашей клетушки несмело пробивается утренний свет, мое запястье вдруг обжигает резкой болью. Кричу и подскакиваю в кровати, прижимая к себе руку.

— Что случилось? — сонно бормочет Тала.

— Рука, — только и могу выдохнуть я.

— Кто-то укусил? Комар? Клоп? Сходи к сестре Фелиции, она помажет настойкой — и все пройдет, — зевнув, она натягивает одеяло на голову и продолжает досматривать сон.

Тихонько поскуливая, выхожу в коридор. По ночам он освещается ровным белым светом магических свечей. В то время как в комнатах послушниц после отбоя свет отключался.

Я задираю рукав ночной сорочки и распахиваю глаза от ужаса. На внутренней стороне запястья алеет круглая печать. На ней дракон, раскинувший мощные крылья. Из его пасти вырывается поток пламени. Послюнявив палец, пробую стереть этот знак. Но вместо того, чтобы исчезнуть, печать шипит и меняет цвет на черный.

Со всех ног бросаюсь в купальню. Страх перед неведомым знаком, внезапно появившимся на коже, сильнее страха попасться на глаза дежурной монахине.

Вода не смыла таинственную печать, но помогает унять жар. Ощущение, что на мою руку поставили клеймо раскаленным железом, теперь исчезло.

— Что сказала Фелиция? — не открывая глаз, бормочет Тала, услышав скрип двери и мои тихие шаги.

— Сказала, что не стоит переживать, — натянув рукав на запястье, лгу подруге.

Хотелось верить, что и в самом деле повода для беспокойства нет. Но предчувствие надвигающейся беды меня не покидало.

Трель звонка, с которым старшая сестра ходила по коридорам нашей обители и будила послушниц, заставляет меня подняться. Я так и не смогла сомкнуть глаз. Отметина на запястье зудит, как укус комара. Смотрю на руку в надежде, что метка исчезнет или станет менее заметной. Но нет. Немного успокаивает внезапно пришедшая в голову мысль: вдруг это богиня пометила меня, выделила, как особо старательную послушницу. Хотя настоятельница о таких случаях ничего не говорила. Может, спросить у нее и не мучиться неизвестностью?

Тала открывает глаза только после третьего звонка, вяло потягивается и встает с кровати, почесывая зад, сквозь сорочку.

— Меня тоже кто-то укусил. Как хорошо, что уже сегодня мы перейдем во внутренний круг храма, там, наверное, условия будут получше.

Она натягивает монашеское синее длинное платье с белым кружевным воротничком под горло. В последний раз. Во внешнем круге храма одежда совершенно другая — легкая, струящаяся, будто сотканная из воздуха.

Я следую ее примеру. Если мы через пять минут не спустимся в молитвенный зал, то нам хорошенько влетит.

В зале все послушницы становятся на колени и истово молятся Великой Богине.

Затем следует завтрак в монастырской столовой. До завтрака я пытаюсь улизнуть в крыло монастыря, где расположена приемная настоятельницы. Но меня заворачивает одна из старших сестер. Дескать, настоятельница занята подготовкой обряда посвящения, и ее нельзя тревожить по пустякам. Хочу возразить, что это не пустяки, но вовремя спохватываюсь — почему-то мне кажется, что об этой странной метке нельзя трезвонить кому ни попадя. До обряда еще есть время, поднимусь на этот этаж потом, когда старшие сестры будут заняты работой по украшению двора.

Потому не споря возвращаюсь в обеденную. Без аппетита ем жидкую кашу. Монастырь даже в такой праздник не расщедрился на что-то более вкусное, чем пустая овсянка.