— Готова? — заорала Мари.

— Да!

— На счёт три. Раз.

Она схватилась за огромный рычаг, чёрный, с серебряной звездой в навершии.

— Два.

Я шагнула к отражению, в котором блестела мокрая асфальтовая мостовая, и жёлтый свет преломлялся в лужах. Большая Зеленина. Узнаю эти угрюмые «шестиэтажные громады». Мари повисла на рычаге. Он поддался не сразу. Дрогнул, нехотя. Скрипнул. А затем вдруг тяжело наклонился. Часы зазвенели разбитым хрусталём.

— Три!

И я прыгнула, зажмурившись.

Коленки обожгло болью. Холодный — камень? асфальт? — сбил кожу. Мне кажется, или лица коснулись капли мелкой мороси? Получилось? Сердце застучало так, что едва не проломило рёбра. Не веря в своё счастье, я открыла глаза.

Зеркала. Чёрный камень. Рычаги.

Я завопила, вскочила и пнула металлический штырь.

— Давай ещё раз, Мари! Что-то пошло не так! На счёт два, да? Так быстрее.

Но она не ответила. Я оглянулась и попятилась. У рычагов темнела (или белела, если говорить о волосах) зловещая фигура Чертополоха. Мари не было.

— Где… где… Что ты с ней сделал, урод⁈ — закричала я и бросилась на него.

Попыталась ударить апперкотом в челюсть. Фаэрт перехватил мою руку. Стиснул запястье. Затем схватил вторую. Я ударила ногой в его пах. Он резко выдохнул, отшвырнул меня в стену.

— Прекрати, — рыкнул зло.

Но я снова вскочила и бросилась на него, опустив голову. Тогда он снова схватил меня за запястья, крутанул и моими же руками прижал спиной к своей груди. Притиснул, фиксируя. Я изо всех сил дёрнулась, но это было бесполезно. Тиски. Металлические тиски. Я ударила пяткой по его сапогу. Смешно. Атласные туфельки, конечно, страшное оружие…

— Аня, перестань. Я ничего с ней не делал.

— Что? — прошептала я.

Это мир потемнел или с глазами что-то произошло?

— Я не делал с Мари ничего.

Я облизнула губы.

— Как ты меня назвал?

— Твоё настоящее имя — Анна. И, если ты перестанешь вырываться и пытаться причинить мне вред, я отвечу на твой вопрос, где Мари Рапунцель.

— Хорошо, — выдохнула я.

— Дай слово.

Я истерично рассмеялась:

— Нет уж! Мы это проходили. Никаких сделок, Фаэрт. Больше — никаких сделок.

Он раздражённо выдохнул, защекотав дыханием моё ухо:

— И как мне тебе верить?

— Никак. Не верь. Твоё право.

— Вы стоите друг друга, — проворчал Чертополох. — Хорошо, я поверю. Но тогда сам дам обещание тебе: ещё одна попытка ударить меня, и я ударю в ответ. Я не бью женщин и, видимо, ты станешь первой.

— Точно первой?

Он подумал.

— Нет, — признался с новым вздохом. — Так ты меня услышала, Аня?

— Услышала.

— Тогда спустимся в комнату и поговорим нормально.

— Нет уж. Знаю, там действует магия, а здесь — нет. Мне сложно будет идти против тебя с магией.

— Идти против меня без магии так же безнадёжно, — возразил Фаэрт и разжал руки.

Я тотчас отпрыгнула и обернулась к нему:

— Так где Мари? Куда ты её отправил, твоё колдуншество?

— Её отправил не я, её отправила ты.

— Что? Ещё смешнее что-нибудь придумай, — я нервно рассмеялась.

Но на его лице не было и следа насмешки. И я вдруг поняла: он говорит правду. Сглотнула. Попятилась:

— Что значит — я? Как это?

— Вы открыли портал между мирами и остановили время. Поэтому Рапунцель затянуло в Первомир.

— Но она же не… Это же я шагнула в отражение! Это я должна была вернуться. Домой!

Я кричала и, кажется, заплакала. Голос мерзко задрожал.

— Это не так работает, — устало выдохнул Фаэрт. — Ты не можешь вернуться в Первомир, Аня. Никогда. Но если портал открыт, то кто-то должен в него войти. Или портал затянет того, кто стоит рядом. Рядом оказалась только Мари.

— Скажите, что вы лжёте. Пожалуйста! — я вытерла слёзы, но они, проклятые, всё бежали и бежали. Я снова вытерла.

Фаэрт молчал. Чёртов колдун!

— Почему? — прошептала я, глотая слёзы. — Почему я не могу вернуться?

Чертополох протянул мне руку ладонью вверх.

— Пошли вниз. Мне нужна магия, чтобы вернуть тебе память.

— То есть, ты не только сердце у меня забрал?

— Не только.

— Будь ты проклят.

Он всё ещё протягивал мне руку, но я демонстративно проигнорировала её и решительно направилась к лестнице. Верить Чертополоху нельзя, я знаю, но… Выбора у меня не было ведь.

Через несколько ступенек колдун щёлкнул пальцами, и мы тотчас оказались перед портретом неизвестной темноволосой красавицы.

— Вина?

— Иди ты.

— Сядь.

Я не стала спорить и опустилась на диван. Стиснула руки.

— Может и сердце вернёшь?

— Нет.

— Тогда давай, начинай.

Он подошёл и положил мне руки на виски. Мир закружился, заискрился радугой. Голова загудела, словно трансформаторная будка.

Песочница. Какой-то пьяный дядька пристаёт к моей маме, а я луплю мерзавца совочком. Я ужасно большая и сильная. И появляется он…

Папа. Огромный, кудрявый, красно-рыжий. Его чёрные глаза смеются. Он подхватывает меня на руки.

— Шлем всегда одевай, слышишь?

— Надевай, — поправляет вредная мама.

— Без горшка только белые воротнички гоняют…

Овсянка…

Наш рыжий толстый кошарик…

— Не говори маме! Я исправлю, я честно выучу эту долбанную теорему. Ну, пап! А то я расскажу, как ты звездонулся в прошлую субботу.

— Засранка, — ворчит папа. — Если к выходным не пересдашь, точно заложу.

Мир вертится, вертится…

— Дрон, ты умеешь целоваться?

— Положим.

— Докажи.

И мы целуемся. Конопатому Дрону четырнадцать, мне тринадцать, и мне очень интересно узнать, что такое поцелуй.

— Ну и как? — жадно интересуется мальчишка.

— Слюняво, — кривлюсь я.

— Ты бы хоть платье надела, Ань, — ворчит мама. — То, голубое, красивое, которое я тебе купила неделю назад. Восемнадцать лет раз в жизни бывает.

— Девятнадцать тоже раз в жизни. И двадцать, и двадцать один, — хохочу я, застёгивая косуху. — Да и всё уже, осталось полтора часа до следующего дня! Мам, я утром вернусь. Мы с ребятами в Выборг метнёмся. Да и за рулём Серёга будет, а у него стаж — ого-го!

Папа стоит в дверях и подмигивает за маминой спиной. А потом жестами показывает на башку, дескать, Анька, горшок не забудь. Как будто я когда-то ездила без шлема! Ну, после лихих шестнадцати.

— И всё равно я бы хотела, чтобы ты осталась сегодня дома…

Я обнимаю мою интеллигентную мамочку, целую в щёчку.

— Пока! — и бегу вниз, туда, где мне уже сигналят братаны.

Вот только Серёга пьян, и за штурвал придётся сесть мне.

Нам навстречу летят огни, фары слепят глаза. Позади орёт пьяный Серёга, мой бывший, но расстались мы друзьями. Его лапы сжимают мою талию. Ночь, а потому трасса практически пуста.

— Дом мой — покой, — кричит он мне на ухо, — бог сна, вечная тьма…

Я подпеваю. Правда вряд ли наш вой можно назвать песней. Ветер обжигает лицо прохладой. Вдруг Серёга начинает целовать мою шею. Там, где над седьмым шейным позвонком чёрный дракончик кусает шипастую розу.

— Отвали, Серый, — рычу, но он, кажется, не слышит.

Ветер не даёт слышать.

— Детка, ты такая вкусная! — хрипит пьяно.

И его рука ползёт мне под косуху, туда, где грудь натянула футболку.

Сволочь!

— Руки убрал! — ору ему, на секунду обернувшись назад.

— Не киксуй…

Я снова оборачиваюсь к трассе, и — чёрт! — бэха перед моим носом спешно встраивается в ряд. Выворачиваю, колесо ведёт. Что-то лопается. Мир летит к чертям. Байк пробивает ограждение. Чёрная вода. Врыв сверхновой в лёгких. Темнота…