Лиана Хэйнатафресса попыталась проанализировать свои чувства, наблюдая за знакомыми башнями, неуклонно поднимающимися на фоне горизонта с расположения замка Хиллгард на гранитном выступе, возвышающемся над Балтаром. Бутс мягко и размеренно двигался под ней, и она наблюдала, как его подвижные уши поворачиваются, навострившись в предвкушении. В его настроении не было особых сомнений, с нежностью подумала она, наклоняясь, чтобы положить руку ему на плечо. Это была земля, где он был рожден и воспитан, приучен к седлу, прожил половину своей жизни и впервые стал ее конем, и он чувствовал это возвращение домой в своих костях так же верно, как и она.

И все же между ними была разница, и она чувствовала, как она вырисовывается перед ней, даже когда Хиллгард подбирался все ближе и ближе, потому что Бутс мог быть уверен в его радушии. Возможно, ему и не повезло, что он принадлежал к группе "нехороший позор дочери" Хиллгарда, но это была не его вина. Никто не посмотрел бы на него косо или не почувствовал бы себя неловко и неуравновешенно, пытаясь справиться с тем, во что превратилась та же самая дочь.

Она снова почувствовала это, ту тоску по месту, где она тоже родилась и прожила больше двух третей своей жизни. Ради знакомых полей, знакомых лиц, радушного приема, который когда-то был для нее без ограничений. Она предполагала, что каждый испытывал, по крайней мере, часть этого чувства потери, невозможности вернуться к тому, кем и чем они когда-то были. Но для любой девы войны старое клише о том, что она не может снова вернуться домой, имело особую остроту.

О, прекрати это! сказала она себе. Нет, все не так, как было раньше, и никогда больше не будет. Но подумай о ком-то вроде Рейтас. Последнее, чего она когда-либо хотела бы, это "снова вернуться домой"! Если, по крайней мере, она не взяла с собой двоих или троих из нас, чтобы приструнить своего ублюдочного брата.

Ее челюсти сжались от ярости, когда она вспомнила ту ночь, когда Рейтас Талафресса напилась настолько, что рассказала своей командирше семидесяти пяти, почему она сбежала к девам войны, и были сотни других, которые могли рассказать ту же историю или еще хуже. Не то чтобы те, кто задирал нос перед "девами войны" из соображений безопасности собственной жизни, когда-либо задумывались о том, что заставило женщин выбрать этот побег. В конце концов, это были не те вещи, о которых хорошие люди говорили, а тем более не хотели признавать, что это произошло.

По крайней мере, ты действительно хочешь вернуться домой... и, по крайней мере, мать и отец рады видеть тебя, когда ты это делаешь, что бы ни думали другие жители твоего родного города. Это то, чего у большинства других никогда не будет, так почему бы тебе просто не сделать глубокий вдох и не смириться с этим?

Это был разговор, который она вела сама с собой каждый раз, когда приезжала домой во время одного из своих кратких, нечастых визитов, и это раздражало ее гораздо больше, чем она когда-либо призналась бы другой душе. Это был не тот разговор, который сильный, компетентный человек должен был вести более одного раза, прежде чем она разберется с этим раз и навсегда, и она этого не сделала. На самом деле, она могла бы с таким же успехом признать, что она и близко не была такой сильной и компетентной, какой хотела притвориться, поскольку существовала очень простая причина, по которой ее визиты были такими редкими и краткими. И нет, что бы она ни говорила себе, это было не потому, что длинные и частые письма ее матери (и более короткие, но еще более частые письма ее отца) позволяли ей быть в курсе событий в Балтаре и Хиллгарде, не совершая долгой, утомительной поездки оттуда в Кэйлату.

Это было потому, что она боялась этих визитов. Потому что ей было больно видеть то, что она слишком часто видела в глазах людей, которые когда-то считали себя ее людьми. Возможно, она страстно желала быть здесь, и это могло быть место, о котором в самом центре своего существа она всегда будет думать как о доме, но это больше не было ее домом. Она отбросила это, какой бы веской ни была причина для этого, и, несмотря на все спокойствие, которое она демонстрировала подданным своего отца, когда посещала их, глубоко спрятанный центр ее существа болел за все, что она потеряла. Не власть, не богатство, а принадлежность. Это чувство точного знания того, кем и чем она была, потому что ее кости и кровь были частью почвы, на которой стоял Хиллгард, из поколения в поколение Боумастеров, которые были похоронены на земле Боумастеров, стояли на страже народа Балтара и Уэст-Райдинга и погибли, защищая их. Она могла вынести презрение других, позволить презрению незнакомцев скатиться с непокоренных плеч ее души, даже не поморщившись, но здесь это ранило слишком глубоко, потому что она сама была одной из этих людей, принадлежала к ним. И поэтому за годы, прошедшие с тех пор, как она сбежала из этого места, она побывала там не более дюжины раз, и каждый из этих визитов был кратким и мимолетным, потому что, догадывался кто-нибудь еще об этом или нет, в конце каждого посещения она убегала снова.

Но не в этот раз. Нет, на этот раз она намеревалась стоять на своем, и это было причиной того, что она снова вела то, что она считала Разговором с самой собой. И причина, по которой у нее это было с тех пор, как она покинула Кэйлату.

Конечно, на этот раз ты тоже ведешь Разговор, чтобы отвлечься, не так ли? Потому что ты наконец-то что-то нашла или дошла до этого, в любом случае, это заставляет тебя нервничать еще больше, чем то, что ты вообще сбежала к девам войны! Не хочешь думать об этом, не так ли?

Ее губы изогнулись, и она еще раз похлопала Бутса по плечу, признавшись в этом самой себе, но это была правда. Она пообещала себе этот день более шести лет назад. Это должно было дать ей достаточно времени, чтобы осознать все его последствия, но бабочки, танцующие в ее животе, говорили о том, что она этого не сделала. В этом танце было волнение и предвкушение, но было и опасение, возможно, даже страх, как бы трудно ей ни было признаться в этом самой себе, и она поймала себя на том, что снова задается вопросом, как ее родители отреагируют на это решение.

При условии, что все получится так, как ты планируешь, сказала она себе. Ты же знаешь, что это может быть и не так. И тогда как ты с этим справишься?

Она взяла за правило регулярно напоминать себе о такой возможности, особенно в последние пару лет, на всякий случай. С другой стороны, эти улики были, как бы ни старались некоторые стороны скрыть их. Были времена, когда она была разочаровывающе уверена, что все это было ее собственным воображением... а в другие времена она была абсолютно уверена, что это не так. А потом возникло то странное, почти вибрирующее чувство, от которого у нее покалывало в костях. Она была готова признать, что, по крайней мере, часть этого, возможно, довольно многое из этого, если быть честной, было не более чем ее собственным воображением, надеждой и желанием, говорившими с ней, но не все это было так. Она была убеждена в этом. Проблема, конечно, заключалась в том, что ее чувства могли не иметь большого отношения к чувствам кого-либо другого.

Она фыркнула при этой мысли, но также расправила плечи и надавила каблуками, прося Бутса прибавить скорости. Мерин с радостью подчинился, и Лиана Хэйнатафресса напомнила себе, что, что бы еще ни было правдой, она не привыкла терпеть неудачу, как только решалась на что-то.

Особенно, когда это было что-то настолько важное.

Шарласса стояла, облокотившись на зубцы башни главных ворот Хиллгарда, прикрывая глаза ладонью и вглядываясь в длинную подъездную дорогу. Никто не просил ее занять наблюдательный пост, и она предполагала, что должна чувствовать себя по крайней мере смутно виноватой за то, что сделала это, хотя на самом деле никто не сказал ей, что вместо этого она должна была быть в кабинете сэра Джалахана на очередном смертельно скучном занятии по этикету. К счастью, расписание сенешаля было достаточно неустойчивым, чтобы затруднять заблаговременную организацию уроков, и поэтому этот конкретный отрезок ее времени просто оставили не назначенным в надежде, что сэр Джалахан найдет возможность немного подправить его. Была ли это ее вина, что никто не сообщил ей, что он смог найти эту возможность, прежде чем она ненавязчиво заняла свое нынешнее положение? Конечно, это было не так!