Но как бы она исцелила сама себя? Фробусу потребовались столетия, чтобы осознать, что этот вопрос вообще может быть задан, потому что никто никогда не задумывался над возможностью того, что власть Орра может быть разрушена, и поэтому никто никогда не рассматривал, что может произойти, если это случится. Он знал, как расстроен был Томанак тем, что катастрофическое столкновение стольких потенциальных альтернативных вариантов будущего помешало ему убить его за предательство, но у Томанака не было выбора. Смерть бога, любого бога, высвободила бы слишком много дополнительной силы, внесла бы слишком много дополнительной неопределенности в разрушенное настоящее и хаотичное будущее царства Орра. И поэтому Томанак был вынужден оставить его в живых, позволить ему покинуть дом, из которого он был изгнан за свои преступления, позволить ему создать свое собственное царство в разрушенной путанице слишком многих реальностей.
И когда он бродил по границам этого меньшего царства, созерцая гораздо более обширное, которое он так соблазнительно держал в своих пальцах, это пришло к нему.
Вся вселенная, изначальная, не разрушенная вселенная, великое творение его отца, была разрушена силой Орра. Это было так, как если бы на каменный пол уронили стакан, и осколки разлетелись во все стороны. Никто, даже бог, не мог предсказать, где может приземлиться какой-либо из них, а тем более где все они могут закончить свои подпрыгивающие путешествия по камню. Теперь они лежали разбросанные, сбитые в беспорядочные кучки без смысла или причины, отделенные друг от друга и все же стремящиеся на каком-то глубоком, фундаментальном уровне снова стать единым целым. Чтобы снова стать единым целым. И когда они лежали, их можно было собрать обратно подходящей парой рук. Их можно было бы... собрать заново, собрать снова вместе, и руки, которые соединили бы их снова, контролировали бы, во что они превратятся в тот день, когда они снова станут одним целым.
Если бы он мог вернуть их, собрать достаточное их количество вместе по своему выбору, он мог бы переделать их не как отражение и восстановление силы Орра, а как свою собственную.
Конечно, этот адский зануда Семкирк додумался до этого раньше него, и его проклятые братья и сестры, даже этот легкомысленный дурак Хирахим и этот жалкий простак Сорбус сами взялись за восстановление разбитых осколков. Но тут была одна загвоздка. У этих кусочков был свой собственный разум. Они были... податливыми. Их можно было формировать, убеждать, соблазнять, даже брать, но только изнутри. В конце концов, они сами выберут свою судьбу на основе своих собственных решений, и этот выбор, и только этот выбор, определит, в чьи руки они попадут в свое время.
Это была гонка между ним и его братьями и сестрами, и поэтому он взял себе жену и произвел собственных детей, чтобы помочь себе в борьбе. Даже с ними он был сильно в меньшинстве, но не все Боги Света одинаково подходили для характера борьбы с ним. И самая ироничная вещь из всех заключалась в том, что индивидуальная сила имела в лучшем случае второстепенное значение. Они были вынуждены бороться за каждую реальность отдельно, индивидуально, и характер соревнования нивелировал разницу между их способностями. Любой бог мог бы уничтожить любой отдельный фрагмент этой разрушенной силы, но никто из них не знал, сколько фрагментов можно уничтожить, прежде чем рухнет целое, и поэтому никто из них не осмелился уничтожить ни один из них. Они должны противостоять друг другу в пределах и ограничениях, которые может выдержать каждая отдельная смертная реальность, пока эта реальность не достигнет своего переломного момента и не перейдет во владение Света... или Тьмы.
И со временем достаточное количество этих индивидуальных реальностей перешло бы на одну сторону, чтобы эта сторона завладела ими всеми. Что означало, что, несмотря на его неудачу много веков назад, Фробус все еще может выиграть все, к чему стремился.
Но это могло произойти только в том случае, если бы те смертные, которых он ненавидел всей своей сущностью, ненавидел за то, что они в конечном счете держали его судьбу в своих руках, дали ему эту победу. К счастью, лишь ничтожная часть из них осознавала, за какую награду действительно боролись боги, и их ничтожная продолжительность жизни сделала большинство из них близорукими и легко обманываемыми. Многие из них едва могли дождаться, когда отдадут себя ему и его детям, и его ненависть к ним только сделала вкус их душ еще слаще.
И все же не все из них были слепы, не всех было легко соблазнить. Их сопротивление Тьме пронизывало их реальность, как стальные ребра, и некоторые из них... о, да, некоторые из них были гораздо опаснее других.
- Все вы знаете, сколько Томанак вложил в Орфрессу, - сказал он сейчас. - Все вы знаете, сколько возможных исходов проходит через этот единственный кабель вселенных.
Его глаза горели еще жарче, когда он смотрел на них, его гнев дымился в воздухе, когда он размышлял о том, как близко они подошли к победе, к тому, чтобы увидеть эту реальность, все грани которой были надежно заперты в их распоряжении тысячу двести смертных лет назад, только для того, чтобы она ускользнула у них из рук в последний момент. Теперь она лежала, как огненная нить, окутанная тенью, ее центральное ядро было окружено полутенью всех ее потенциальных возможностей, не совсем в пределах его досягаемости, не совсем за ее пределами, и долгое ожидание, чтобы определить сторону, на которую она в конечном счете должна упасть, жгло его кости, как медленный яд. Конечно, столетия были всего лишь мгновением ока для такого, как он. Или, по крайней мере, они должны были быть... если бы он был немного менее осведомлен о мучительных цепях, которые наложила на него смертная концепция "времени".
- Отец, преимущество по-прежнему за нами, - сказал другой голос. - Никто во всей Норфрессе, за исключением, возможно, Венсита, даже не представляет, что готовится в Контоваре. Конечно...
- Не говори мне о "конечно", Финдарк! - рявкнул Фробус, направляя всю силу своего взгляда на своего старшего сына. - Было время, когда сила Орра была "наверняка" моей! И говорю вам, что я долго и пристально вглядывался в будущее этой реальности и всех тех, кто прячется от нее, и вижу замешательство. Вижу неуверенность. И вижу нити плетения Томанака, которые ведут в места, которые я не могу видеть. Места, где эта реальность, все эти реальности и все мириады других, которые могут возникнуть из них, все же попадут из наших рук к нему, если мы не перережем эти его нити и не сделаем это быстро.
- Но как, отец? - спросила Карнэйдоса. - Как говорит Финдарк, преимущество по-прежнему явно за нами, и Томанак не может действовать открыто в Орфрессе больше, чем мы. Так как же эти его нити могут вырвать это у нас сейчас?
- Ответ на это лежит в тех местах, которые находятся за пределами моего видения.
Фробус прорычал в ответ, и Карнэйдоса нахмурилась, когда раскаты грома за пределами дворца стали явственнее и громче. Ее отец был сильнее любого из них, и его способность видеть нити будущего и прошлого была больше. Однако даже для него существовали пределы, поскольку никто не мог предсказать, какое будущее ожидает ту или иную реальность. Было слишком много переменных, слишком много неопределенностей, и до тех пор, пока событие действительно не произошло, все возможные исходы этого события были одинаково действительными, одинаково возможными. Некоторые из них были более вероятны, чем другие, и результаты становились все более вероятными или маловероятными по мере приближения реальности к этому конкретному событию. Однако эта неопределенность означала, что никто не мог точно предсказать, что произойдет или как именно это произойдет, и в этом тоже была вина этих сводящих с ума, непредсказуемых смертных.
Еще...
- Но это по-прежнему зависит от Базела, не так ли? - спросила она. Отец пристально посмотрел на нее, и она слегка наклонила голову. - Я спрашиваю, потому что это мое собственное прочтение этой реальности, отец. Если у тебя все по-другому?..
