Почти.

- Уберите его отсюда! - проскрежетал он, и один из его помощников вытолкал незваного гостя из комнаты. Он не особенно церемонился, вышвырнув Гарсалта обратно в дверь, а затем захлопнув ее за ним, и Чердан попытался восстановить свое внимание.

Он не мог. Его мысли, казалось, мчались во всех направлениях одновременно, сталкиваясь, отбрасывая друг друга дождем искр, скользя, как ноги по скользкому от воды льду, но одна из них пульсировала и билась сильнее всех остальных, даже несмотря на его опьянение муками жертвы.

Базел приближался... и он был почти на месте.

Он уставился на дверь, которая закрылась за Гарсалтом, еще на одну дрожащую секунду, затем повернулся обратно к алтарю.

Трейн почти исчез.

Его дыхание стало таким слабым, таким поверхностным, что только самый опытный целитель мог бы обнаружить это, а пульс, который бешено колотился, когда он корчился от их общей агонии, замедлился до предсмертного трепета. Он вложил слишком много себя в эту жертву. У него были последние резервы, его собственная душа опускалась все ближе и ближе к исчезновению, но он все еще держал связь.

Он больше не думал об этом. Действительно, он больше не был способен думать. И все же он не был способен отпустить ее. Какой-то последний запас решимости, почерпнутый не из тренировок или силы воли, а из того, кем и чем он был, и из обещания, которое он дал испуганной молодой женщине, удерживал его на месте. Щит, которым он окружил ее душу, истончался, становясь все более тонким и изодранным с каждым неглубоким, трепещущим вздохом, и за этим барьером зашевелился демон. Раздвоенный, скользкий язык ласкал слабеющую защиту мага. Он скользил по ней, смакуя лакомство, ожидающее с другой стороны, но не совсем способный проткнуть ее. Ещё нет. Но вскоре, понял демон. Скоро.

Чердан впился взглядом в дрожащие, скулящие обломки на своем алтаре, и в его сверкающих глазах закипела подпитываемая ужасом ярость. Гнев не был надлежащей частью ритуала. Гнев разрушил сосредоточенность, разбавил дистиллированную чистоту жестокости, совершенную технику агонии, необходимую для служения Скорпиону. Чердан знал это, но это знание мало что значило по сравнению с его собственным страхом и яростью к жертве, которая каким-то образом умудрилась бросать вызов ему и всем его многолетним навыкам и тренировкам в течение почти часа.

Он зарычал и снова потянулся за своим ножом.

Тело Трейна дернулось. Раскаленный добела разряд разорвал связь с ним, взорвавшись глубоко внутри него, а затем он шумно выдохнул и откинулся на каменный пол. Он больше не был по-настоящему в сознании, но какая-то элементарная часть его чувствовала невыразимую благодарность души молодой женщины в тот момент, когда она нашла благословенное облегчение в смерти. В этот момент она точно осознала, что он сделал для нее, и еще мгновение поддерживала связь между ними, разделяя с ним бесконечно открывающуюся перед ней радостную перспективу, давая ему хотя бы мельком увидеть, что он выиграл для них обоих.

Затем она ушла, и Трейн Элдарфро сделал свой первый глубокий, наполняющий легкие вдох более чем за час.

Чердан застыл, уставившись на алтарь с недоверием и внезапным, удушающим ужасом.

Он почувствовал, как его помощники, шатаясь, отступили назад, почувствовал, как они повернулись, чтобы бежать, но его собственные мышцы были заморожены. Не было никакого смысла убегать.

Его взгляд скользнул к ножу в его руке. Ножу, который никогда его не подводил... до сегодняшнего дня.

Он все еще смотрел на это, когда путы, удерживающие демона, исчезли вместе с последним остатком жизненной энергии жертвы.

Гарсалт поднялся с колен, глядя вниз на кровавые отпечатки рук, оставленные помощниками Чердана на его тунике. Он начал тянуться к ним, затем остановился. Кровь не была в новинку для него - ни один волшебник не достигал ранга и авторитета, которыми он пользовался в иерархии Карнэйдосы, не изучив способы колдовства крови - и все же в этой крови было что-то другое. Он почувствовал в ней силу, подобную кислоте, и его рука отдернулась, как будто ее ужалили.

И вот тогда звуки с другой стороны двери камеры внезапно изменились.

Всего на мгновение он не смог до конца осознать произошедшую перемену. Потом он понял - это была тишина. Больше не было ни пения, ни криков, была только тишина, и огромная тяжесть свалилась с него, когда он понял, что Чердан все-таки завершил ритуал.

Он все еще поворачивался к двери камеры с огромной улыбкой облегчения, когда она взорвалась бурей расколотого дерева, и огромный чешуйчатый коготь прорвался сквозь обломки.

- Стой!

Произнесенное глубоким голосом слово команды заставило Хоутона и Джека Машиту мгновенно повиноваться. Их головы повернулись к Базелу, но градани не смотрел на них. Его глаза были закрыты, уши прижаты, а мышцы на челюсти бугрились.

Базел лишь смутно осознавал присутствие своих спутников, когда почувствовал, как демон вырвался на свободу. Существо было совершенно не связано, свободно принимать свои собственные решения, выбирать своих жертв, и Базел мог ощутить нарастающую бурю его ликующего голода.

<Уолшарно!> - закричала его мысль.

<Я чувствую это, брат!> последовал ответ, и они снова слились в одно целое, несмотря на расстояние между ними.

Базел наблюдал глазами скакуна, как вся вершина холма погрузилась в залитую дождем темноту. Демон вырвался из огромного кратера, возвышаясь на фоне пронизанных молниями облаков в короне ядовито-зеленого сияния. Он был в два раза больше тех, с кем они уже сталкивались, и из его работающих челюстей и черных, как ночь, жвал посыпались ужасные куски последних оруженосцев храма. Он возвышался в небесах, вопя о своем триумфе и голоде, и ужас его прихода пронесся перед ним, как какой-то черный ураган.

Но затем он остановился. Огромная бесформенная голова повернулась, склонившись набок, и уставилась вниз на единственную яркую голубую звезду, пылающую на лугах у подножия разрушенного холма.

Он снова взревел, и ему ответил вызывающий лошадиный свист, прорезавший дождь, как собственная труба Томанака. Уолшарно, сын Матигана и Йортандро, уставился на своего огромного врага, и острое, как игла, копье синей силы прорезало тьму. Оно врезалось в болезненно-зеленый ореол демона, и существо снова завизжало - на этот раз не столько от боли, сколько от ярости, - когда очищающее лазурное сияние Томанака взорвалось на нем.

Вихревой штормовой фронт с ревом вырвался наружу, и вспыхнул ослепительный свет, отражаясь от брюха грозовых облаков, запечатлевая гонимую ветром дикость лугов в своем актиническом сиянии. Демон взвыл, изливаясь из оскверненной земли под проливной дождь, стекая с холма к скакуну, и Уолшарно остался на месте.

Он был не один. Базел был с ним, соединенный разумом с разумом и душой с душой, подкрепляя дикую, свирепую силу жеребца каждой унцией своего собственного стихийного упрямства, своей собственной ярости. И Томанак был с ними обоими, протягивая руку, открываясь им, предлагая им все, к чему любой смертный - даже его защитники - мог прикоснуться и выжить. Они вложили свою силу, свой непреклонный отказ уступать в это сверкающее копье света, и уникальный сплав мужества смертных и ярости, смешанный с силой их божества, выковал и придал форму этому тарану необузданной энергии, изливающейся из Уолшарно.

Демон закричал, корчась в муках, но продолжая наступать, и Базел сжал кулаки, прислонившись лбом к каменной стене туннеля, в то время как он проникал все глубже и глубже. Он поднял все, что лежало внутри него, и почувствовал, как титанический конфликт колеблется, раскачиваясь взад и вперед.