Пока Анна плыла неспешно по Волге, Михаил приехал домой, переоделся, взял отцовского опытного сокольничего, не самому же беркута на руке держать, вытащил перчатку специальную, под беркута сделанную, колпачок новый и путы, все красиво башкирскими мастерами изукрашено, переговорил с отцом и поехал в Кремль, к тезке. Сокольничий вез на руке беркута. Государь ждал уже с нетерпением. Доложили, что Муромский в Москву въехал. Но по дороге Михаила перехватила Марфа. Сделала знак сокольничему обождать, завела Мишу в комнатку полупустую, усадила, немного помялась и спросила — правда ли что он в Польше был и с Филаретом разговаривал.
Миша подтвердил.
— Скажи, как он? Здоров ли, как настроение, как его содержат? Столько лет не виделись!
— С виду здоров. Сильно на поляков зол, содержат хорошо, соответственно рангу. Гуляет по саду, часовня православная имеется. Говорили о том, с кем замиряться начинать надо. Его святейшество сказал, что со шведом. Объяснил, почему. Грехи мне отпустил, прошлые и будущие.
— Какие грехи?
— Большие. Немецкую одежду носил, кресты, католический, а к шведам собирался лютеранский надеть. В церкви их ходил и крестное знамение еретически сотворял. Сказал мне, что раз для дела великого, то прощается.
— И еще, это правда, что ты весь лагерь у шведов пожег?
— Ну, не весь лагерь. Порох, да, поджег. Но не знал, что рядом у них еще и склад продовольственный. Там масло постное загорелось, и огонь на весь лагерь перекинулся. Планировал-то только порох, что бы штурм города сорвать.
— Значит, правда! А Борис не верил, что одному человеку это под силу! Ты, меня, Миша извини, что я дозволила братьям Салтыковым поклеп на тебя возвести. Растерялась. За Мишу боялась. Не на кого мне было положиться. Это теперь сторонники появились, а тогда только Шереметьев, да твой отец. Отколись и он тоже, совсем пропали бы мы.
— Так я на вас зла никогда не держал, знал, что вы к этому непричастны.
— Так тебя в Лебедянь из-за поклепа услали.
— В Лебедянь меня и так бы послали. Не было у Боярина Федора никого более подходящего. Главное, никто не знал, что у меня дар. Поэтому и послали, вроде как княжонка на теплое место. Враги меня всерьез не приняли, а послали бы известного чародея, могли бы извести.
— Еще, Миша, деликатное дело. Михаилу скоро двадцать, я его женить хочу. Хорошо бы на девице, что я нашла, но если кто другой глянется, возражать не буду. Ты с ним поговори, объясни, что наследник нужен, а то опять смутное время настанет.
— Обязательно переговорю и попробую убедить. Правы вы.
— И еще. Ты не знаешь, где та девица, у которой вы скрывались, когда в Тихвин ехали? Кто она? Если родовита, и девица, то, если она так Мише по сердцу, то нашла бы ее, да и пусть женятся!
— Где девица, знаю. Родовита. Только не подходит она Михаилу. Она ведьма сильная, белая. Слышали, как такие ведьмы инициируются? Только венчанные и только с чародеем. Простого человека такая ведьма просто выпьет на инициации. Не со зла, там такая сила вокруг разливается, простому человеку не выдержать. Молодые первую ночь в бане проводят, что бы дом не развалить!
— Страсти какие. А ты откуда знаешь?
— Знаю. Эта девушка моя жена. Ее бабушка сразу сказала, что Мишу от нее беречь надо. Видела, как он на нее смотрел. Поэтому и согласие дала мне вопреки всем обычаям. Так что поженились мы. Дочка у нас. И все прошло, как ее бабушка сказала. Такая силища вокруг разлилась, еле выдержал. Даже у меня потом резерв силы увеличился. А у дочки двойной дар — она чародейка, и ведьмовский дар есть, спит пока, но Анна его чует.
— Мише скажешь?
— Скажу, конечно. Мы же венчались так срочно и скрытно, в том числе и что бы его вылечить. Анна инициировалась, и бабушка тут же ее научила, как ему помочь.
— Что, неужели такая сильная горловая болезнь была? — озабоченно спросила Марфа.
— Не сама горловая, осложнение. У него не в первый раз горло болело, и раньше было, да не никто обращал внимания. Подумаешь, простыл ребенок. А у него уже и колени побаливали. А тут и лихорадка вернулась, и колени распухли, и сердце забарахлило. Аглая мне попыталась объяснить, что за болезнь такая, но я все равно не понял ничего. Понял только, что это на всю жизнь, так как не в первый раз. Лечение требовалось, а у Аглаи сил таких уже нет. Она с дочерью, матушкой Анны поделилась, да истратилась, когда мужа спасти от простуды пыталась, и не смогла. У Анны сила, а дар спит. У бабушки дар, а силы нет. Вот я и решился, вопреки традициям, дозволения родительского не спрашивая. Но они Анну приняли, любят. Сейчас на руках носить начнут. Она снова тяжелая. Я ее отправил по Волге плыть, на ладье, что бы не растрясло в дороге.
— Спасибо, Миша. Ты меня с бабушкой жены познакомишь? С Аглаей. Переговорить хочу, что за болезнь такая, а то последние полгода Миша на колени опять жаловаться начал, и сердце часто заходится, особенно, как понервничает. Беспокоюсь я.
— Конечно, и Анна его подлечить сможет, если он увидеть ее захочет! Беременности это не навредит, наоборот, лишнюю силу сбросит.
— Спасибо. Ступай, ждет тебя.
Михаил, как Мишу увидел, сразу подлетел, поклониться не дал, в объятия заключил. Обнялись. Государь всех из покоя выгнал, усадил рядом с собой на лавку, выспрашивать стал. Рассказал ему Миша о своем житье-бытье за эти два с половиной года. Михаил позавидовал — друг и мир повидал, и подвиги совершал, А он…
Тут Миша и понял, что мозги царские прочистить надо. Сказал прямо, что не просиживает он в палатах царских зря трон, а служит всей России символом объединения. И народ это понимает и его именем сражается. Может, не было бы его, и не сопротивлялись бы простые люди ни в Лебедяни, ни в Пскове. Решили бы — царя нет, государство развалилось, так хоть сами спасемся! Но, когда и государь есть, и Россия потихоньку поднимается, его именем сражались. А это дорогого стоит.
Михаил приободрился. Стал выспрашивать о Европе, посмеялся рассказу, как побратим его в ней чуть от грязи не помер, над поляками чванными в шубах золоченых на козлином меху. Над шведским королем своего Риксдага опасающегося. Поднял Миша ему настроение. Тут разговор и о свадьбе зашел. Миша одобрил, нужен наследник, что бы династию укрепить и новой смуты не допустить. Тут Михаил и спросил про Анну. Знает ли он, где она, и правда ли, что замуж вышла?
Миша потупился виновато.
— Знаю. И то, что замуж вышла тоже.
— За кого? Как ей живется? Муж-то хоть хороший? Любит?
— Муж любит, хороший, или нет, сам рассудишь. За меня она вышла. Там же, когда ты еще во второй раз заболел. Люблю ее, и она меня. А так срочно пришлось, без сватов, без знакомства семьями, так потому, что ей надо было срочно инициироваться, что бы тебя вылечить. Аглая поэтому и согласие дала. Сейчас все хорошо, моя семья их обоих приняла, Анну все любят. Дочка у нас, одаренная. Только вся ее семья в войне со шведами погибла. Только она и бабушка выжили.
Михаил чуть помедлил, переживая новость, потом просветлел лицом, улыбнулся, и сказал:
— Хорошо! Я, когда болел, все видел, как она на тебя смотрела. Я на нее, а она меня и не замечала. Даже будущий царский венец ее не прельщал. Только ты у нее на уме был. И если разговаривала она со мной, то только о тебе. Все выспрашивала. Я уже тогда понял, что не для меня она, но все-таки надеялся. Первый раз девушкой заинтересовался. А раз так все сложилось, то хорошо. И хорошо, что я причиной послужил. А то разбежались бы и потеряли друг друга. Ты сын послушный. Оженили бы тебя на ком другом, а ее бабка бы замуж по своему вкусу выдала. И мучились бы оба. А так, хорошо! Я вам подарок хочу сделать. Ты ее с собой не взял?
— Нет, она еще не доехала до Москвы. Я сам, как твоего гонца встретил, вперед поскакал. А Анну по Волге, на ладье направил. Нельзя ей быстро ехать. Снова она тяжелая.
— Поздравляю. Тогда с меня два подарка! Как Анна приедет, приходите все вместе, с семьей, и бабушкой Аглаей, на мой день рождения я приглашение пришлю!
